Встреча

Апрельский полдень плыл. В стекле воздушном,
надушенном дождём и голосами
забавящихся птиц, над веток тушью
жглись блики патиссоновых палитр —
в ронсаровском пейзаже, что, осанясь            
от жалости к какой-нибудь Небраске,
ложился горделиво на пюпитр,      
где кисть сгущала в нетерпеньи краски.

Калитка скрипнула, закашлял гравий     
под каблуком. На яблоневом пне (что
бессчётный год, средь льдов и разнотравий   
чернел, как обезглавленный флагшток),      
на прелом срезе глаз приметил нечто —   
явлённое зелёных вод разливом:         
из почки выполз скомканный листок,
трясясь и озираясь сиротливо.

Он — крохотный, тщедушный, акварельный —
к лучу тянулся угловатым краем;               
под вечер, свившись лёгкою свирелью,      
длил отзвуки безмолвных кантилен.       
И мы заворожённо замирали,   
в слепой восторженности театрала         
вплетённые в закатный гобелен,      
покамест тьма картину не стирала...   

Бежали дни, в упряжку лет врастая,          
отснежил май и, спелым апельсином,
катилось солнце в облаковой стае...     
Лист рос, отрадою служа для глаз.
Я говорила — он на чёлку сына
похож, а ты шутил, что, мол, уместней   
о внуках...  Вскорости отозвалась      
на шёпот времени — осенней песней —    

беглянка-жизнь. Лучи светить устали,
под ветрами взъерошивались муссы   
лиловых туч. Ветшая, близь и дали        
рядились, будто бы в насмешку, в желтка 
весёлый колер... Лист болел. Из музык —
лишь тающее в околотке ночи    
позвякиванье медного баска —
строки неизречённой многоточье...

А как-то утром, он пропал. И иней          
латал следы его на створках окон.
Не помню, чтобы плакала полынней,
а ты сказал: "Ну, полно... что ни путь     
у этого листа — сплетён, отстроган,      
и сколько б ни избылось в той поруке,
летит он в синецветном где-нибудь — 
летит в твои распахнутые руки..."