На Ялтинской яйле

Много пишущей братии, мало поэтов, увы,
я к последним себя причислять голословно не буду:
на яйле средь лекарственной, сочно цветущей, травы,
словно пятна кровавые, крымские маки повсюду.

По заросшим траншеям, бывает, проскочит «косой»,
перепёлок вспорхнёт, к перелёту готовая, смена,
старый егерь  намается  за день с поющей косой,
чтоб оленям в морозы хватало душистого сена.

Муравьёв, словно порох просыпанный, прячет чабрец,
муравейник, как дзот, прикрывает полянку собою,
а в забытых окопах находит бесславный конец
мусор всех пикников, припорошенный наспех землёю.

Обелиск партизанам увенчан железной звездой,
рядом крест православный, венки, чуть поодаль – палатки,
и под звёздною россыпью ночью кричит козодой,
словно тот часовой, охраняя лесные посадки.

Сеть дорог и тропинок ведёт к заповедным местам;
неба свод голубой реактивною сталью распорот;
к самой кромке обрыва пройду осторожно, а там
возле моря вся Ялта, – вольготно раскинулся город.

Я пойду по тропе Таракташской, знакомой давно,
Ялта, как на ладони, звенит Учан-Су, точно сбруя,
все дома и кварталы разбросаны, как домино,
под эгиду стихов задушевных их все соберу я.

И, когда мою крымскость привычно осудите вы,
я скажу, направляясь к туристскому славному  стану:
много пишущей братии, мало поэтов, увы,
я себя причислять к ним, чтоб вы не страдали, не стану…