Поэма Эпифания дьявола. 4. Гравюры на древе

Смысл жизни -
     найти свой смысл в ней,
не потеряв себя...

            Часть вторая. Житие безумца.
К местам излюбленным,
                и сердцу милым,
Где я люблю остановиться,
Что бы воспрять, набраться силы,
И, посмотреть времен страницы,
В которых жизнь моя вершится,
Как мимолетный, страшный сор,
Да, вот оно, - готический собор!
В нишах его легко забыться,
Здесь в запахах витает плесень,
Алтарь, и Книга Жития,
Ее мне текст не интересен,
Гравюры, больше говорят…
На первой,- жалкая лачуга,
Полуподвальное окно,
Цыганка,- желтая старуха,
Свое внушает ремесло,
Сапожнику, чей взгляд, как угли,
Испариной на лоб легли,
Капельки пота, выдав муки,
Узнать секрет святой лозы,
Которую цыганка держит,
В сухой, и жилистой руке,
Пророча клад, и злата бездну,
Через три дня, на маяке,
У края скал, у края моря,
И старость сладкую, без горя…

Но, впрочем, дальше на второй,
Сюжет совсем уже иной,
В кромешном мраке, в свете молний,
На перепутье трех дорог,
Сапожник, мокрый до иголки,
Стоит у клада, словно бог!
За ним, маяк бросает в море,
Дороги луч, к заветной страсти,
В его глазах, как у героя,
Огонь горит небесной власти!
Но, в жизни, гений дел сапожных,
Бездарь, в «науках придорожных»…
Ларец открыт, я в нем лежу,
Младенцем, ручки протянувшим,
Большего смысла не найду,
В гравюре этой, хоть и лучшей…

Третья ж картина мне явит,
Когда я юн, и с кротким взором,
Воссел на книге, как пиит,
Что б Беме почитать, « Аврору»,
Отец приемный сидит рядом,
И, хмуро чиня сапоги,
На лад свой, рассуждает вяло,
Что для бессмертья живем мы…

             Часть третья. Гармония сфер.
А дальше в книге речь ведется,
Про свыше отданный мне дар,
Знать тайны дня с приходом Солнца,
Звезд понимать ночной пожар,
И, их влиянье на живое,
На силу в мыслях, и волненье,
Нет в их мерцаниях покоя,
Все люди – света воплощенья!
Энергии послушный луч,
Несет планет посланье токов,
Использует их всяк живущ,
От гнева, до любовных вздохов,
Мы, воплощаем силу сфер,
В эмоциях поступков разных,
Их воспевал, слепец Гомер,
За них, воскрес пророк отважный!
Так что же в них? Благая суть,
Когда в мир грешный души шли,
Сказало Солнце,- Вам, я в путь,
Дам больше света, до зари,
Луна, за ним склонив свой лик,
Отдала – сон, мечты, и память,
Враждою в души, Марс проник,
Власть дав - войне, и жажде ранить,
Юпитер, возмутившись этим,
Всем счастье подарил, с надеждой,
Сатурн - открыл нам правду, в свете,
Венера,-  прорастила нежность,
А плод, любовью назвала,
Меркурий, слыша их слова,
Подвел итог, дав душам – мудрость!
Благие убежденья истин,
И, от того живущим, трудно,
Скрывать противоречье в жизни,
Когда рождает страсть планет,
И сердца ритм, и мысли свет!
Я, видел, как земля рождает,
Сквозь камень, тоненький росток,
И слышал, что комар «вещает»
Как говорит с цветком, цветок
На это часто, мой старик,
Ворчал, с довольным видом, братьям,
Что неспроста, я в мир проник,
Коль наделен волшебным счастьем,
Что больше золота всего,
С ларца, сокровище его!

             Часть четвертая.Театр марионеток. Два брата.
Собор покинув, я все думал,
О тех гравюрах, и словах,
Что мне сказал отец угрюмый,
Как вдруг,все мысли прервал страх,

Средь ночи, у могилы камня,
Фигура мрачная возникла,
В черном плаще, безумец странный,
Войдя под своды из гранита,
Отбросил плащ, мне стало видно,
Как волосы на лоб легли,
И взгляда гнев,- вины постыдной,
И, лика нежные черты…
Укрывшись рядом за колонной,
Я чувствовал спектакль жизни,
Трагедии дыханье злобной,
С шутом безумной, дерзкой мысли,
В таких живых марионетках,
В их монологах неуклюжих,
Побольше дерзости, что метко,
Высмеивают фальши службу!
Богам удобным, и святым,
В противовес комедьям века,
Которые, поставят - жизнь,
Выше души, и человека,
А что, есть Жизнь – первый акт?
Божественной комедьи ветер?
В которой, каждый из нас рад,
Свой идеал искать на свете,
Порою вера в нас страшна,
И, лучше выслушать шута!
Тот, кто вблизи был от меня,
Колено, преклонив на камень,
Взметнул сверкающий кинжал,
Вызвав к себе очарованье,
Вот, персонаж! Подумал я,
Воистину, трагичней нет,
Поднять тревогу? Ерунда!
Помочь «герою»? Полный бред!
Вся жизнь его предстала мне,
Подобная изящным ножнам,
Таившие смерть на клинке,
Она была подобна розам,
В которых пряталась змея,
Ужалившая Клеопатру,
Не помогают! Коль мольба,
К трагикомическому фарсу!
Я, сам бывало, в свет был вхож,
И правил кукольной игрой,
Мой царь, Саул, был так похож,
На незнакомца, та же роль,
Те ж деревянные движенья,
И пафосный, ритмичный стих,
В том, и отличье представленья,
Марионеток, и живых,
Последние всегда мечтают,
Им, страшно мыслью
            в смерть смотреть,
Не могут, ее принимая,
Эффектно так же – умереть!
Однако занавес еще не опустился,
А наш безумец уже замер,
Рука оцепенела, сталью не вонзился,
Клинок сверкающий, как пламя,
Застыло все в его чертах,
До смерти отделяла пядь,
В меня опять вселился страх,
Что даже время на часах,
Шелест травы в ночных лугах,
И, облаков ход в небесах,
Застыл, на непонятный срок,
Что раскует их, расколдует?
Но, это быстро все прошло,
И, ветер снова в лицо дует,
И, стрелка двинулась в часах,
Раздался бой, полночь вещая,
Во мне, рассеивая страх,
В безумце силу возрождая,
Казалось все идет к развязке,
Но, лязгнула о камень сталь,
Южанин, выругался грязно,
Я же подумал, - Очень жаль…
Он произнес, чуть театрально,
- Удар не удается мне…
И механически, запально,
Хотел уж скрыться в ночной тьме,
Но, я вскричал, - Ты по душе!
Мне незнакомец, есть в тебе,
И благородство, и беспечность!
Не всякий сможет, жизнь в себе,
Так испытать, что б видеть вечность!
Безумец, произнес прохладно,
- Если ты сможешь, помоги,
В моем прыжке уже не важно,
Слова лисьливой похвалы,
И, речи из трактата жизни,
Я, не хочу с тобой познать,
Один лишь труд тревожит мысли,-
Трактат, как надо умирать!
Речь всякая уже напрасна,
Ведь жизнь в бессмертии - несчастна!
На это, я ему заметил,
О, если б этот дар писакам,
В чьих книгах, только пыльный ветер,
Они погрязли б, в грязных драках,
Кто гениальней в высшем свете?
Чей же роман из всех, глупее?
Чей же до Божьего Суда,
Владыка Время, пожалеет?
И, вознесет слепцов толпа!
О, если б гения, в века,
Возможно, было пропустить,
То, в драме бы его строка,
Читалась так, - Остановись!
Остановись, минута смерти,
Время, зажгло бы трубку мира,
Что б плавно перейти бы в вечность,
Смогло все то, что прежде жило.
Однако, собеседник мой,
Засуетился снова скрыться,
Я, произнес, - О, друг ночной!
Не следует так торопиться!
Ведь времени тебе хватает,
Насколько можно говорить,
То, о чем смертные мечтают,
Тебе дано в веках прожить,
И хоть, вид твой довольно странен,
Летящая стрела часов,
Тебя уж, до Суда не ранит,
Как всех живущих дураков,
Право ж, тебе дана возможность,
В качестве зрителя забава,
Не сдерживая осторожность,
Воспользоваться этим правом,
Присутствуя на сем спектакле,
Что именуется Исторьей,
И, в заключительнейшем акте,
Когда все канет в бурном море,
Взойти на самый высший пик,
Не закричав истошно, - Бис!!!
А, как единственный в живых,
Издать протяжный, громкий свист,
Став Прометеем,
                кануть в бездну,
Сказав, что Сочинитель –
                бездарь!!!
Угрюмо, буркнул собеседник,
- Да, я бы пьесу освистал,
Если б божественный наместник,
Меня в нее не записал!
Тут, я воскликнул, - Тем и лучше,
Тогда в финале, славный бунт,
Когда герой не в текст озвучит,
Что он, не прежний уже шут,
Став выше автора в порыве,
Который с ним не совпадает,
Ведь ясно будет, что отныне,
Мир, нового творца, встречает!
О, если б знать, мой собеседник,
В чем, твой лежит печали стон?
Я б, искренне смеялся бредням,
Ведь пик трагедии – смешон!
Борьба с единством двух сторон,-
                Противоречия закон!
В то время, как хороший фарс,
Во мне рождает порой слезы,
Ведь в юморе фальшивых фраз,
Как тайные шипы у розы,
Скрыта трагедия от глаз,
И, желчный яд различной дозы…
Да, понимаю, ты шутник,-
Ответил, человек в плаще,
- К насмешкам я уже привык,
Тем более, сейчас в душе,
Неистовый вскипает смерч,
Достаточный, что бы тебе,
Дать высмеять –
             Любовь, и Смерть!
Но, стоит мне в твоем лице,
Узреть намеки на серьезность,
Я, онемею, что б во мгле,
С собой забрать, злой шутки пошлость,

- Не беспокойся, друг, смеяться,
Я буду над злодейским роком,
Не стоит даже сомневаться,
Пусть хлынет смех, сплошным потоком,
Ответил я, усевшись рядом,
Средь рыцарской семьи из камня,
На крест могильный, они взглядом,
Молились сотню лет уж явно…
    - Что б скучно не было тебе,
Ответил весело, южанин,-
Этой комедии сюжет,
С марионетками, шутами,
Я расскажу, как пьесы текст,
Написанной, увы, не нами,
И. вот на сцене музыканты,
Чуть ляповато, и нескладно,
По меркам сельского таланта,
Звучит мелодия похабно,
Наверно, Моцарта в гробу,
Перевернули б эти звуки,
Но, тут дан монолог шуту,
И, он воскинув грозно руки,
Просит прощенье за актеров,
За их игру любовной боли,
О, не клеймите их позором!
У них ведь значимые роли!
А, Автор, как и Бог, случайно,
Отдал им основную тайну.
Хоть впрочем, чем велик сюжет?
Тем, что коль стих нескладный сложит,
И заурядненький поэт,
Он все равно, умы всех гложет,
В словах дальнейших шут серьезно,
Затрагивает драму жизни,
И, заключает осторожно,
Что уж давно пришел он к мысли,
Достойно над людьми поплакать,
А не смеяться сподтишка,
И, вытирая с лица слякоть,
Чрезмерно честного шута,
Он под овации, - Ура!
Вдруг, разразился злобным смехом,
Когда на сцене, брата два,
Хоть без сердец, с дурацким текстом,
В объятьях говорят слова,
Не шевеля губами даже,
О дружбе, и извечном братстве,
О том, что нет сильнее стражи,
Чем память, это их богатство!
Брат первый – скован, словно кукла,
Его напыщенны манеры,
Он мнит себя заглавной буквой,
И видит, лишь себя примером…
Второй же брат, рифмуя строки,
Жеманно простирая руку,
Изображает, что в нем боги,
Живую дали души муку,
А шут, кивая головой,
Уж, поясняет суть сидящим,
Что только куклы, дар живой,
Воссоздают, как настоящий,
В антракте снова, Моцарт стонет,
И, зал в сигарном дыме тонет…
Второй акт пьесы. Тишина,
На сцене примадонна трупы,
К сидящим плавно снизошла,
И, держат зонтик пажа руки,
Что б Солнца свет не обжигал,
Ее прекрасные черты,
Что б блеск дневной в глазах играл,
Сводя к безумию умы!
Сказать по правде, игры мастер,
Слепил ее так идеально,
Придав фигуре столько страсти,
Что не поддаться, нереально,
Болезненной любви напасти!
И вот, увидел брат прозаик,
Прекрасный образ Коломбины,
Рукою в сердце ударяя,
Он ей, стихами, вдруг картины,
    Рисует о своей любви,
Рифмуя слоги невпопад,
Красавице ж, слова страшны,
И, не приятен первый брат.
Она бежит с пажом, в испуге,
Ее пытается догнать,
Отвергнутый за тем,
              что б руки,
Ее хотя б, поцеловать.
Увы, но кукольник ошибку,
Или небрежность допустил,
Споткнулся, брат,
               и шут с улыбкой,
Его за это побранил,
И, Автору досталось тоже,
Что не отдал сей кукле даму,
Что ситуация похоже,
Несет комизм… фарс… и драму…
В проклятьях, брат ругает всех,
Глаза его полны угрозы,
Что вызывает бурный смех,
И, льются радостные слезы,
Кукла решает разыскать,
Пропавшую любовь в кулисах,
Шут обещает помогать,
И, отличить в других актрисах,
Ее небесный идеал,
Они уходят за портьеру,
Открыть, красавице, накал,
Произнесенных слов, и веру,
Что беден, кто любви не знал!
Акт третий, брат другой, встречает,
Скучающую Коломбину,
И, их дуэт уже венчает,
Являя свадьбы всем картину.
Играют бодро музыканты,
Но, зритель музыки не слышит,
Нелепо смотрятся таланты,
Чьи песни, тишиною дышат,
Однако, старый Панталоне,
Всем объясняет смысл скрытый,
Согласно, северным законам,
Замерзли, даже звуки скрипки,
Они оттают лишь на юге,
Вновь обретая свою крепость,
И, зрители уже в испуге,
Воспринимают все в нелепость.
В постель идет, жених с невестой,
На опустевшей сцене, вдруг,
Является, брат первый, вместе,
С шутом, и с репликами мук,
Расстаться он желает с жизнью,
Ведь Коломбину не найдя,
Он - Завтра, для себя не мыслит,
И в этом, Автора, вина!
Шут для помехи, открывает,
На кукле клапан потайной,
Зал с изумленьем, замирает,
Ведь бьется сердце там, с душой,
В испуге шут кричит, - Бог, мой!
Марионетке жизнь дана…
Явленья все – радость, и боль,
Имеют смысл иногда,
Средь кукол возомнивших важно,
Себя великим персонажем,
Не видя текста, смысл бумажный,
Не слыша, что же зритель скажет,
Смеясь, над их в Судьбу, игрой,
В марионетке жизнь!? Бог, мой!
Шут завершает с чего начал,
Свою серьезнейшую речь,
Смеясь, он смысл переиначил,
Добавив в правду яда,- лесть,
Злобно хихикнув, в свой кулак,
Уходит шут… Четвертый акт!

На сцене встреча братьев двух,
И, при словах того, кто с сердцем,
Звучит замерзшей песни звук,
Спасая первого от смерти,
Второй же брат, смешно растерян,
    Тут выступает Арлекин,
И, говорит, что он не верит,
Словам любви… Они, лишь грим,
Скрывающий трусливый бред,
Об одиночестве, под старость,
О том, что надо в жизни след,
Оставить в детях, через жалость,
Он продолжал,- в любви нет блага,
Ее бы надо упразднить,
И, что проснулась в нем отвага,
Пред публикой глупцом не быть.
И вот, трагедии начало,
Приходит брат, с ним Коломбина,
Он говорит, что обвенчалась,
Она, признав в нем господина…
Услышав это, с сердцем кукла,
Упала головой на камень,
Молодоженам стало жутко,
Увидев тело под ногами,
Они кричат, зовут на помощь,
Потом, от страха, убегают…
    Шут, убрав кровь, продолжил повесть,
Что мудрый, камни, убирает,
Из головы, хоть и пустой,
Но, все ж необходимой в жизни,
По воле, Автора, живой,
Брат, воплотит еще в ней мысли…
    Акт пятый. Он же, и последний,
Трагедия идет на пик,
Играют снова вальс глупейший,
Что б трогательным казался миг,
И, первый брат пред примадонной,
Через любовные стихи,
Ей говорит, что незаконно,
Брат попросил ее руки,
Что автор пьесы перепутал,
Отдав ему, его невесту,
И, что живому сердцу в кукле,
Жить без любви не интересно,
И, вроде Коломбина верит,
Его неистовым речам,
Но говорит, что не изменит,
Судьбой, начертанный ей план,
Что из моральных измышлений,
Им не дано быть вместе… рядом…
И, брат пред нею на коленях,
Похитить сердце хочет взглядом,
Брат, наделенный сердцем наспех,
Пытается ее обнять,
В груди у куклы кипят страсти,
Не в силах он себя сдержать,
Бросается из ее спальни,
Встречая сонного пажа,
Толкая в комнату в запале,
Где отдыхает госпожа,
И, после паузы короткой,
Он, появляется в ней с братом,
Звучат финальные аккорды…
Близка расплата !!!
В руке блеснуло острие,
И, падает убитый паж,
Потом кинжал настиг ее,
За переигранную фальшь,
А дальше брат убил себя,
Лишь тот, в ком сердце
                замер, Боже!
В крови, запятнанное ложе,
И, смертью веет из окна,
Себя, решив убить, рука
Уже схватила кинжал брата,
Но, видно лопнула струна,
И, в этом для него расплата,
Не может нанести удара,
Повисшая недвижно кисть,
Живое сердце, бьется вяло,
Не в радость день, и в казнь жизнь!
Вдруг, голос кукольника строго,
Всем сообщает, - Живи вечно!
Выходит шут, и бестолково,
Кричит, что жизнь так беспечна,
              И, глупой кукле не пристало,
Тратить минуты на анализ,
Ей дана роль, что бы играла,
Что б вихри судеб, все сплетались,
По воле Автора всех пьес,
Пока не бросит куклу в ящик,
А в размышленьях этих – Бес!
Что сердце стало настоящим!
Мой собеседник замолчал,
Добавив, дико улыбаясь,
- Вот тебе действо, я играл,
Брата, чье сердце отвергаясь,
Ждало любви, дождавшись смерти, -
Расплаты в вечной круговерти,
Зато никто не упрекнет,
Услышав жизнь марионеток,
Что против Бога, он идет,
Сказать трагедии куплеты,
Прошло немало поколений,
С тех пор, как я желаю выйти,
Из пьесы, и в своих стремленьях
Пишет живое сердце жизни,
Однако Автор не пускает,
Меня, ни в Сад,
           ни в черный Склеп,
И, скука душу затмевает,
Мне, говоря, как был я слеп,
Я приходил в суды с повинной,
Что загубил трех человек,
Мне отвечали, что невинен,
Безумец, за свершенный бред,
Тогда в бою, я ждал погибель,
Но, имя грешное мое,
Навечно было в Книге Жизней,
Смерть, обнимая мне чело,
Средь сотен тысяч убиенных,
Делила свой венок лавровый,
И я, склоняясь на колени,
Не мог в молитве сказать слова,
И, вспыхнет нож,
            когда час скорбный,
Готов пробить уже в часах,
Все замирает в страхе злобном,
Что б снова гнать меня, в веках,
Что б снова я бежал от воли,
Всех возлюбившего Творца,
Что б снова больше было горя,
Но, убежишь ли от себя!
Он замолчал, его слова,
Во мне рождали состраданье,
Что если бы, моя рука
Отдала опиум мечтанья,
Несчастному, дав сладкий сон,
И, избавления от скуки,
Правда, опасно, если он,
В последние свои минуты,
Возлюбит с новой страстью жизнь,
И, Бога праведную мысль!
О, Человек, ты соткан просто,
Из ста ключей противоречий,
Ты любишь жизнь из-за смерти,
Чего страшишься в мыслях остро!
Но, дай тебе,- Бессмертье…Вечность…
Как в тягость стал бы каждый день,
Тебе приятна быстротечность,
И, Свет хорош, когда есть Тень,
Я, ничего не смог поделать,
Для странника в его скитаньях,
Ему осталось, только верить,
Что есть предел во всех страданьях.

                Часть пятая. Испанская трагедия.
Да, трудноватая глава,
Мне выдалась вчерашней ночью,
Хотите честно, лишь едва,
Промолвил он, что жить не хочет,
Как глянув в омут его глаз,
Увидел я иной рассказ…
История в испанском стиле,
Не что иное, как мещанство,
И, часто жизнь в этом мире,
Всего лишь спячка,
           в вихре странствий,
И так, отчетливо рассказ,
Я излагаю здесь сейчас.
Два брата жили в той стране,
Где блещут красками цветы,
Где листья пальм на ветерке,
Как перья птиц,- нежно легки,
Так вот, брат первый – Дон Хуан,
«Холодный северный утес»,
Второй - Понсе, всегда мечтал,
Гуляя среди пышных роз,
И то, что первому казалось,
Лишь украшательством природы,
То, во втором в стихи сплеталось,
Лучами Солнца с небосвода,
Они так были безучастны,
К друг другу, словно Юг и Север,
Казалось, что ничто не властно,
Объединить в единой вере,
Два этих берега, утеса,
Один в цветах воображенья,
Другой, снегами запорошен,
И, тяги нет к объединенью,
Но, вот лукавая судьба,
Подбросила им – возмущенье,
Что б сблизились, как два врага,
Они в предмете вожделенья…
Хуан тогда в Севильи был,
И, наблюдая за корридой,
Он вдруг, оторопел…забыл…
Ведь взором был Ее убитый,
Поднявшись в ложу, как богиня,
Как роза в черных кружевах,
Она в нем вызвала погибель,
И, незнакомый в прошлом, страх,
Он, был готов кричать и плакать,
Стихи слагать, и песни петь,
Их встреча, ему стала знаком,
Разлука означала смерть,
И, он хотел кричать на выдох,
- Богиня! Я  люблю тебя!!!
Но, дикий вопль Хуан выдал,
И, незнакомка, вдруг ушла,
Хуан проехал всю Севилью,
Испании родной просторы,
Что бы любовь в нем, стала былью,
Он вслушивался в разговоры,
Простых людей, о дамах чести,
Нигде ее не находя,
Был путь к богине неизвестен,
Вернувшись в прежние края,
Он повстречал родного брата,
И, был и нежен, и смешон,
Понсе, напротив, был объятый,
«Зимой», и сдержанностью он,
Напоминал цветок сухой,
Который, молния спалила,
Развеяв тлен метелью злой,
И, музыку души убила…
Все в мертвый, обратив покой.
Хуан же,- словно бы вулкан,
Который, пышет в небо лавой,
Который, в мыслях, лишь дремал,
Который, ждет любви, как славы!
Понсе, учтиво пригласил,
В свой дом, родного брата, что бы,
Жену представить. С той, что жил.
Они ведь были незнакомы,
Хуан, тогда за ним пошел,
Автоматически скорее,
Вот павильон, его оплел,
Лозою виноград, уж спели,
Синие гроздья наверху,
И вдруг, он видит вдали ту,
Ради которой всю Севилью,
Изъездил вдоль, и поперек,
О, боже, сказка стала былью!
Он с места двинуться не мог.
Такое было потрясенье,
- Моя жена,- услышал он,
И тут, как будто грянул гром,
И обморок, словно затменье…
Так, не дойдя даже до дома,
Хуан упал, на черный камень,
Не зная, сколько длилась кома,
Очнулся он, и снова пламя,
Жгло душу, как любви порыв,
И, слышался ее мотив…
Мотив прекрасный, и знакомый…
Рядом сидел юнец слуга,
Но мир, как будто изменился,
Воскреснув, зацвела меча,
И, сон чудесный хоть не сбылся,
Но, близок был его финал,
И то, чего он сам не знал!
Понсе, в Мадрид уехал вскоре,
На долгий срок решать дела,
И, вот Хуан весь не спокоен,
Летит к ней голову сломя,
Вбегает в комнату Инессы,
Та, чуть смущенно арфу взяла,
А дальше монолог без текста,
Пока в ответ не заиграла,
В его руках простая флейта,
С арфой в звучанье, как в беседе,
Плачь сердце, плачь душа, и смейся,
Зимой звучит, песня о лете!
Но вот, уже нет сил, играть,
Хуан открыл любви ей мысли,
Она лишь прошептала, - Брат…
И, в ней погасли страсти вспышки,
Звонок Инессы, вошел паж,
Прекрасный, словно бог любви,
Как Аполлон, и верный страж,
Открыв ей зонт, они ушли,
Уж вечерело. Он брел лесом,
Под пологом уже темно,
И, искушался дух в нем, бесом,
Убить себя, или его?
Или пажа? Что если с ним,
Инесса ночи коротает,
Его дыханием своим,
Ласкает…нежит…согревает…
Но, что это?! Понсе, стоит,
Там, рядом с деревом, у края,
И, вот в руке клинок блестит,
И, он крадется, сам не зная,
Что на душе уж совершен,
Тот смертный грех – братоубийства,
И, скоро он услышит стон,
И, будет счастлив в своей жизни!
Все! Поднят нож, рывок удара,
Но, лезвие торчит в стволе,
А брат, исчез... его не стало…
Как наваждение в душе.
С тех пор, Хуан, как призрак ночи,
Бродил под окнами любимой,
Он, взгляд ее увидеть хочет,
Волос волну, и образ милой,
И, чудится, что между ними,
Со змеями вместо волос,
Стоит всех фурий злых, богиня,
С бездонными глазами звезд,
Но, образ в бездну ускользает,
И, вместо фурии, Она,
По дому ходит, и мечтает,
И, снова сходит он сума,
И, снова двери распахнув,
Бросается он к ней на встречу,
Обняв взволнованные плечи,
Устами на груди прильнув,
Но, отшатнулась она прочь,
Испытывая отвращенье,
И, он стремиться скрыться в ночь,
Что б воплотить картину мщенья!
Кровавый замысел созрел,
Злым демоном в душе заблудшей,
Это Безумие – предел,
И, в нем он исполнитель лучший!
Разбужен гвалтом, слуга юный,
Выйдя из комнаты своей,
Видит Хуана, взгляд безумный,
И, слышит – Плохо, иди к ней!
Зовет призывно, госпожа,
На помощь, верного пажа!
Лишь только, в комнате он скрылся,
Хуан, кинжал схватил с ремня,
И, к брату в спальню, он спустился,
С криком, - Вставай же! Неверна!
Жена твоя, сейчас с юнцом,
Прелюбодействует… Смеется…
Рогатым мужем, и отцом,
Ты стал, Понсе, и счастье бьется!
Так прорычав, он сунул в руку,
Сонному брату свой кинжал,
Отдав с ним, собственную  муку,
Отдав, злой  участи накал!
И, вот Понсе к жене вбежал,
Свершилось! Дальше тишина,
Хуан один в ночи стоял,
Зубами в страхе, лишь стуча,
Вдруг шум, и дверь сама открылась,
Как будто бы  слетев с петель,
И, в свете лунном, обнажилась,
Картина смерти злой теперь,
Красавец мальчик, лежал мертвый,
Как будто спал, упав на бок,
А из груди Инессы гордой,
Струился пламенный поток.
Усеивая красной розой,
Атласной простыни, гладь ложа!
С ней рядом, брат Понсе, рыдая,
Вдруг, осознав свою любовь,
Ей веки нежно закрывает,
И, гладит с жуткой раны кровь…
Тут он очнулся, взял кинжал,
Что б смерть их вместе сочетала,
В самое сердце был удар,
И, кровь безжалостно бежала…
          Хуан, безмолвный, и безумный,
Стоял один, средь мертвецов,
Любви умолкли уже струны,
И, не осталось больше слов…
- Что Жизнь ?!
Хит причуды, Несмышленых !?
Когда во все века, трясет толпа,
В своих ручонках ослабленных,
Делишек грязных, кружева!
- Жизнь хороша! Жизнь хороша?
И, что к тому - ты скромен, иль      
                нескромен,
Все подытожит хит-парад,
И, победит в нем, кто удобен,
И, каждый этой роли рад!
Но, мишура все это, маски,
За каждою своя судьба,
За каждою свои гримасы,
За каждой - Жизнь, и Смерть своя!
Они, играли мои роли,
Вот - Коломбина, вот - Пьеро…
И, каждый был из них бы волен,
Избрать иное ремесло,
Но их влекло, как и меня,
Слагать в Истории – Века!
Блистательно вершилась суть,
Иные даже, как бессмертны,
В кинематографе чуть-чуть,
Их жизнь – яркие моменты,
Моменты пошлости ушли,
Как гениальности порок,
А с ними, образы пришли,
Которые создать я смог!
13.04.92. – 22.09.07.