Чёрный колокол фрагменты поэмы

            
           П р о л о г
Я позабыть хочу Париж.
И всё же он надо мной витает, как печаль,
далёкими виденьями тревожит,
в бессонницу бросает по ночам.

У праха Неизвестного Солдата мы вспоминаем прожитые дни,
и вновь бредём по улицам и датам – Париж и я.
Одни, совсем одни.

Гремят в ночи экспрессы Сен-Лазара.
Цветы роняют звёздную пыльцу.
А из могил выходят коммунары и вновь грозят
Версальскому дворцу.

Горят на лицах факельные блики.
Зовёт в атаку баррикадный стих.
А я кладу кровавые гвоздики к стене кладбища,
где убили их.
  +++++++++++
        «Набат гудит, но это не сигнал тревоги. Это угроза врагам отечества».
Дантон
        ххх
Динь- бом…
Чёрный колокол в чёрной ночи.
Языками реклам город сонные улицы лижет.
Динь -бом…
Метрономом тревоги стучит
обнажённое сердце Парижа.

Спят фонтаны и парки. Вздыхает во сне Тюильри.
Спят бродяги у Сены, как в плед, завернувшись в газеты.
Но шумят кабаре. Но тревожно горят фонари.
И ажаны молчат у застывших крутых парапетов.

В эту смутную ночь ты пройдись по Парижу, как вор.
И везде пред тобой, задыхаясь, в слепом откровенье,
будет грозно вздыматься угрюмый собор,
притаивший свои привиденья.

Эта долгая ночь – продолженье свершившихся тайн.
Тени грозных Химер с Нотр-Дам опускаются ниже…
Но поют шансонье. Но бесстрастно стучит телетайп.
И инфляция бьёт сотрясённые страны и  биржи.

Ты пойми эту ночь, захлебнись в её душной тоске,
ты вложи её боль в безвозвратно бегущую Сену…
Мир непрочен, мой друг. Мир сегодня стоит на песке.
И от нас лишь зависит, чтоб он не распался мгновенно.

х       х      х
На Сакре-Кёр художники молчат.
   За них поют и отвечают кисти.
Искусство откровенное, как выстрел,
   влечёт к себе, как бабочек свеча,
любителей, ценителей, туристов.

    Они глядят, торгуются, галдят,
в бистро ближайших сэндвичи едят,
холодными руками лезут в души,
    хватают неостывшие холсты…

Пусты мольберты. И сердца пусты.

Творец подсчитывает франки. Душно…
И храм плывёт над площадью, в тоске.
Художник пьёт, ругая мир проклятый,
      мерцает тонко жилка на виске.

Кто ж виноват в сем мире виноватом?

Пояснение к сюжету

Две темы в известном сюжете пробились
( и реминисценции не обойти! ), -
они,  то влюблённо друг к другу стремились,
то резко и зло расходились в пути.

Как две траектории, две параллели
крушений – удач, поражений – побед, -
они через сердце моё пролетели,
оставив в нём остро прочерченный след.

А в мире бесследно ничто не проходит,
точна неизбывность рождений и тризн.
Бессмертно и вечно движенье в природе.
И тысячи раз повторяется жизнь!

И снова две горьких мятущихся темы,
два яростных, диких и жарких костра
стихийно сжигают страницы поэмы
в извечном борении ЗЛА и ДОБРА.

     Песенка парижского шансонье

Несутся годы и века,
проходят времена.
В моей руке твоя рука
и жизнь у нас одна.

Одна любовь, одна судьба
нам на двоих дана .
И боль, и радость, и беда
у нас с тобой одна.

Всё позади и впереди –
надежды и пути.
Я потеряюсь, ты найди.
Уеду – возврати.

       П л а ч

Над вашей рекламой и модой, над шлюхами разных пород,
встаю я, звонарь Квазимодо, влюблённый и дерзкий урод.
Подсчитано грустное сальдо. Поставлена ставка ва-банк.
Уходит  моя Эсмеральда с хохочущим янки в кабак.
Прожжённый делец из Огайо, король в биржевой суете,
ну что он, наглец, понимает в мятежной её красоте?

По ком это колокол странный рыдает в ночной тишине?
Вернись, Эсмеральда, мне страшно! Отдайте любимую мне!
Но только насмешки клаксонов несутся из мрака в ответ,
да лающий вой саксофонов, да фар улетающих свет…

Письмо первое
18. 08. 33 г. Париж, Сакре-Кёр

«…Проносятся годы. Мой финиш всё ближе.
Дорога моя нелегка.
А ты далека, далека от Парижа.
И так от меня далека .

За окнами синее пламя Монмартра.
За стенкой туристы поют,
играют на банджо и режутся в карты,
и вина бургундские пьют.
А я, как заноза, застрявшая в теле,
забыв про уют и покой,
сижу третьи сутки в паршивом отеле
над этой проклятой строкой.

Всё кончено.  Всё надоело. Довольно!
Пускай за душой ни гроша,
моя дорогая, так горько и больно,
когда умирает душа.

Ведь в этом бесцельно проигранном мире,
с рождения и до конца,
мы, будто мишени любителям в тире
свои подставляем сердца…»


Эсмеральда

А я – парижанка, девчонка с Монмартра,
поклонница Франко, противница Сартра.
Глаза мои серы, а волосы рыжи,
как сумерки Сены, как крыши Парижа.

Месье, о-ля-ля! Ну, не будьте разиней !
Не то я уеду в чужом лимузине.
Месье, неужели вам будет не жалко,
что кто-то другой увезёт парижанку?

Я верю гадалкам. Мне выпали фанты,
что я – незаконная дочка инфанты.
И вам суждено в этот вечер прелестный,
быть хоть с самозваной, но всё же принцессой!

Да, я  дорога… но я высшего сорта!..
А вы?! О-ля-ля! Так какого же чёрта
вы ехали к нам? Что вам нужно в Париже?..

А улицы рыжи. И женщины рыжи.
И в рыжем тумане призывно и странно
поёт, и кричит, и танцует реклама.

Искусство, политика, армия, храмы.
любовь, конституция – всё лишь реклама.
Продать подороже  то ль душу, то ль тело –
вот,  в сущности, самое главное дело.

Шикарная девочка в туфельках рыжих
идёт, как реклама ночного Парижа.


Песенка парижского шансонье

На дальний свет звезды, над чувствами не волен,
я нёс свою печаль, как бабочку в горсти.
Я так тебя люблю! Я так тобою болен!
Я знаю, что другой подобной не найти.

Мне никогда уже не стать таким, как прежде.
но если вновь беда над сердцем прошумит,
пусть осенит меня последняя надежда
и именем твоим на жизнь благословит.

  Эсмеральда


Вас удивляет, что я столь свободна?
Но мне удобно так жить. И угодно!

Мсье Симеон, коммерсант из Каора,
разбогатев на поставках моторов
для самоходных орудий и танков,
стал президентом компаний и банков.

Старый прохвост – как мальчишка проворный.
Только не любит ни красных, ни чёрных.
Вот потому-то, чтоб быть к нему ближе,
стала цыганка изысканно рыжей.

Мой Квазимодо, дурак и бездельник,
думал, что жить с ним я буду без денег.
Он благороден, конечно, не спорю,
но заточить меня в древнем соборе,
в стаде Химер погубить моё тело…
Благодарю, я способна на дело!

В нашей бездарной, бессмысленной жизни
самое  верное – выгодный бизнес.
Думаю я, что со временем, скоро
стану владелицей пары соборов!
Сделаю в них кабаре и веранды,
под патронажем «Мадам Эсмеральды».
Ну, а чтоб было воистину модно,
гранд- вышибалой возьму Квазимодо.
Если же он не проявит старанье…
Оревуар! Деловое свиданье…


Письмо второе
7.05.34 г. Нью-Йорк, Бродвей,
театр «ХХ- й век –ревю».

«…Быть может, ты прав, мой далёкий, в отчаянье мрачном своём.
Пройдут все известные строки, но мы никуда не придём.
На наших заветных вокзалах не нас позовут поезда.
Ты знаешь, на небе пропала любимая наша звезда.

Но часто, средь яркого плена рекламных бродвейских огней
мне чудится лес Сен-Жермена и Сена, и лодка на ней,
бистро однорукого Жака, тропинка, каштан на лугу…
И хочется плакать. Но плакать я больше уже не могу.

О, как я тебя ревновала ночами, до самой зари,
к девчонкам, к музеям, к вокзалам, к собору Нотр Дам де Пари.
С тобою я видела берег высокой и гордой мечты.
Ты так заставлял меня верить! Но веришь ли нынче и ты?

Ты, может, об этом забудешь, а мне не забыть никогда.
Недаром на кладбище судеб зарыта и наша звезда.
В Европе сегодня тревожно. Но мира и здесь не найти…
И если любить невозможно, одно остаётся – уйти…»


Клод  Фролло
Nec deus intersit      ***

Я купил эту дрянь, богоматерь и шлюху,
я в душистое сердце ей впрыснул свой яд,
я её научил лгать врагам и собратьям по духу,
продаваться в любви, предавать мастеров баррикад.

Мы теряем престиж. В независимость верят народы.
Вот уже в Лиге наций – всемирный содом и галдёж…
Даже этот ублюдок, вонючий  кретин Квазимодо,
затаил на меня втихомолку наточенный нож.

Но границы горят, чёрным дымом окутав планету.
Государства дрожат, под прицел подставляя бока.
И бледнеют премьеры. И давятся ложью газеты.
И на кнопку войны опускается чья-то рука.

Маршируют полки. Повышается стоимость акций.
Залезает в мундиры послушное быдло – народ.
Мы прочистим мозги взбунтовавшимся расам и нациям,
сапогом оккупаций давя на пути квазимод.

И Богиней Войны, под восторг трубадуров и скальдов,
с хризантемой в руках, за штандартом в грязи и крови,
вдохновляя солдат, перед ними пройдёт Эсмеральда –
воплощенье моей утончённой и страстной любви.

***И пусть бог не вмешивается ( лат.)


Письмо третье
20.04.38 г. Мадрид, отель
«Флорида»

«…Моя дорогая, пишу из Мадрида. Затишья часы сочтены.
Фронт ближе и ближе. У самой «Флориды» сегодня окопы войны.
Приказ о дальнейшем отходе подписан.
Что дальше? Зачем? И куда?
Я снова прочёл те печальные письма. что ты мне прислала сюда.

Да, я был неправ. Я был резок и желчен,
разрушив все наши мечты.
Я видеть не мог ни девчонок, ни женщин,
с тех пор, как уехала ты.

Но жизнь оказалась мудрее и лучше, она – чудотворец и друг –
исправила данный трагический случай
без позы, без фальши, без мук.

Тебя усыпили в твоём Голливуде, ты видишь беспечные сны.
А здесь погибают и птицы, и люди… и горечью души полны.
Опять пулемёты затеяли травлю,- как видно, рассвет недалёк.
Я даже не знаю, откуда отправлю исчерканный этот листок.

Но где бы я ни был и с кем бы я не был, всё вижу ясней и ясней,
далёкое наше парижское небо, и Сену, и чаек над ней,
твой профиль, склонённый над копией Брака,
дворец, заглядевшийся в пруд…
Фашист наступает. Идём в контратаку.
Прости, дорогая. Salut!”

++++++++++++++++

Две точки зрения на Мюнхенское соглашение
        1.
«…Война устранена. Бедствие предотвращено. Жизнь вновь
вошла в норму. Можно возобновить свою работу и обрести покойный сон».
Л. Блюм   «Le Populaire». 1.10.38 г.
2.
«…Не называйте это миром! Мир не имеет ничего общего с этим триумфом классового эгоизма!..»
Г. Пери «Jornal official». 5.10.38 г.


+++++++++++++++++

Химеры Нотр –Дам

Мы – Химеры. Наши хмурые морды серы.
Пыль столетий на нас осела. Обдувает нас ветер Сены.
Не вошедшие в интерьеры из -за грубых своих размеров,
мы зовём к чрезвычайным мерам.
Мы – Химеры.

Города умирают, как люди, погибают случайно и слепо.
Только Время по-своему судит – города возрождая из пепла.
Над чертою разбитых Бастилий, над местами былых эшафотов,
барражируют чёрные крылья распыляющих смерть самолётов.

Но по-прежнему небо лучисто. Жизнь спешит в суматохе и гаме.
Лимузины…Рекламы…Туристы...
«Кагуляры»…Рейно…Лавалисты…
Включишь радио: Гитлер – неистов…
Но всё так же сидят букинисты над впитавшими вечность томами.

В древних книгах предсказано мудро,
что беда подступает всё ближе.
И в одно неизвестное утро орды гуннов пройдут по Парижу…
Так старайтесь и думайте, люди, принимайте к спасению меры.
Мир велик. Но пощады не будет!
Это вам предвещают Химеры.

Письмо четвёртое

31.12.39 г. США. Голливуд

«Любимый! В буранах событий терзаюсь, безумствую, лгу.
Звезда моя в самом зените, а сердце в колючем снегу.
Гремя в боевых кинолентах (какие там мирные сны! ),
по всем мировым континентам несусь амазонкой войны.

Затянуты петли контрактов, надежно расставлена сеть.
Мир будет сражаться, и плакать, а я улыбаться и петь,
порхать нежной бабочкой в мае,
впадать в предусмотренный блуд,
во имя «МЕТРО ГОЛДВИН МАЙЕР», во славу твою, Голливуд!

Бездарно! Ни виски, ни мэтры от тягостных дум не спасут.
Уже барабанные ветры нам новые грозы несут.
Под ёлками блещут бокалы. Любимый! Не думай всерьёз…
Я просто смертельно устала от долгих сомнений и слёз.

Печальные женщины плачут. Но разве в такие года
их слёзы хоть что-нибудь значат?
Плевать я хочу на удачу, на то, что я – кинозвезда!
К чему моя лживая слава и вьюга рекламных афиш,
когда растоптали Варшаву, когда распинают Париж,
когда над Отечеством милым сгустилась смертельная ночь,
а я в своей киномогиле ничем не могу им помочь…

Политика всюду продажна. Правительства – стадо овец.
А нас ностальгия, как жажда, сжигает до самых сердец.
И трудная вера в победу таится в тревожной груди.
Любимый! Я скоро приеду, я буду с тобою.
Ты жди!..»

+++++++++++++
   И З   Г А З Е Т
       14.06.40 г.


«…Сегодня в 8 часов утра войска германского вермахта вступили в Париж, промаршировав по Елисейским Полям и под Триумфальной аркой…»

«…Пассажирский самолёт авиакомпании «Пан Американ», следуя из Нью-Йорка в Лондон, был обстрелян немецкими истребителями и упал в воды Атлантического океана. Среди погибших находилась знаменитая французская актриса Эсмеральда Мирье…»
  ++++++++++++++

Песенка парижского шансонье


Умирают звёзды, умирают,
но сквозь бездны Космоса в ночи
на Земле влюблённых согревают
их живые тонкие лучи.

Мчится Время на косматых ветрах,
распыляя грозы и года.
Но сквозь все часы и километры
светит нам заветная звезда.

И  судьбой  похожие  на звёзды ,
тронув Вечность кончиком луча,
мы светить пытаемся. Но поздно.
Мы уже сгорели, как свеча…

++++++++++++

«…Франция познала поражение, оккупацию, унижение. Истекающая  кровью Франция  хочет жить свободной и независимой . Никогда столь великий народ, как наш, не будет народом рабов».
Подпольный выпуск «Юманите». 10.07.40 г.
+++++++++++++

Квазимодо

Мне доставляет удовольствие плевать на судьбы и года.
Я продаюсь. Купите монстра! Купите монстра, господа!
Прощайте, хмурые Химеры, мне надоела ваша грусть.
Я проклял и любовь и веру. Я – супермен. Я продаюсь!

Свободу пороху и газам! Взрывай! Круши! Коли! Руби!
Плевать на все пустые фразы! Война – чистилище Земли.
Пусть рухнет мир в пустой надежде, пусть грянут голод и беда –
вам наплевать! Вы все, как прежде… Купите монстра, господа!

Как на хмельное новоселье, сорвав поддельный горб с  плеча,
ворвусь я в ваши подземелья в кровавой тоге палача.
И угасающим сознаньем вы не поймёте никогда,
что я был дан вам в наказанье.
Купите монстра, господа!

х   х    х
«…Мы призываем народ Парижа и пригородов
начать освободительное восстание.
Все на борьбу – таков долг…»                Aux armes citoyens!                Formons nos batailons!      
“Юманите». 18. 08. 44 г.
х    х    х

Письмо пятое
19.08.44 г. Париж, Сакре-Кёр

«…Ты всё позабыла: и сказки, и были. И даже последний полёт.
Летучим Голландцем на сломанных крыльях
плывёт под водой самолёт.
Зелёные рыбы вздыхают неслышно, в разбитых салонах снуют.
Я всё понимаю. Но мёртвым не пишут. И мёртвых к себе не зовут.

Как странно! Ты так же живёшь на экранах
улыбкой, сиянием глаз. А сердце твоё в глубине океана
лежит, как бесценный алмаз.
Но, сквозь расстоянья и годы разлуки, сквозь бури любви и войны
ты тянешь ко мне исхудавшие руки, врываешься в будни и сны.

Я вечно в сраженьях, подручный Свободы.
Я  счастлив  погибнуть в бою за Родину,
за возрожденье народа,
за светлую память твою.

Мы встретимся снова, восстанем из тлена!
Как в детстве, зажжём фонари и, за руки взявшись,
проникнем в легенду собора Нотр Дам де Пари.
Старик Квазимодо к нам выйдет из ниши,
фигуры Химер оживут…
Мне хочется верить! Но мёртвым не пишут.
И мёртвых с  собой не зовут…»

       Р а п о р т

11.03.49 г.    Париж, Центральный округ
   
 Господин префект!

Довожу до Вашего сведения, что вчера на улице Феру, близ площади Сен-Сюльпис, застрелен бывший активный участник Сопротивления, депутат Национального собрания, известный в широких общественных кругах под кличкой «Квазимодо…»

                Р е к в и е м

       Мир устал от предательств, агрессий, пиров,
извращений, сражений, парламентской брани…
На его площадях у разбитых шатров
пьют и плачут цыгане, и пляшут цыгане.

Города  притаились в холодных домах,
погасили огни, прекратили дыханье.
Вся Вселенная, кажется, сходит с ума.
Только пляшут цыгане и плачут цыгане.

О, как яростно плещут ночные костры,
как прожекторы по небу шарят неистово,
как цыгане мрачны, как цыганки мудры,
как зловеще бренчат их тугие мониста.

Недра ядерных шахт – мировой эшафот.
Мы – заложники атома, лазеров, газов…
Ну, как кто-то смертельную кнопку нажмёт
по приказу, а то и без всяких приказов.

На сожжённые камни разбитых дворцов
упадут поражённые стронцием птицы.
И последний пилот с сумасшедшим лицом
бросит крылья в пике, чтоб о Землю разбиться.

Эхо атомных взрывов трясёт города.
Квазимодо ударил в свой колокол трижды.
Так пляши, Эсмеральда, у стен Нотр- Дам,
под проклятия, хохот, и слёзы Парижа!


Надпись на могильной плите
   ( кладбище Пер-Лашез )


Не верьте тому, что бойца не вернуть,
        что он навсегда похоронен.
Нет, нет, он не умер! Он лёг отдохнуть,
        усталый и преданный воин.

Вы в самый последний решительный бой
          пошлите вперёд Квазимодо.
     Я грудью закрою от пули любой
             добытую нами свободу!


   Э п и л о г


    Опять передо мной всё та же карта,
        и как тогда, в те памятные дни,
     я вижу всё – от улочек Монмартра
до Сен –Дени .

      И что с того, что я не парижанин?
       Я за Париж  и жизнь свою отдам.
           Я, может быть, последний прихожанин,
         твой, Нотр-Дам.