И несла на коромысле мама крапинки зари

Я явился на планету в белом шуме января,
разумеется, раздетым, голым, проще говоря.

Завязала чья-то бабка ниткой скрученной пупок,
чтобы я в чужие тапки в первый вечер не истёк.

Грудь сосал, и кашей манной наедался до бровей,
и в корыте деревянном конструировал ручей.

Там же спал и там же мыслил, раздувая пузыри,
и несла на коромысле мама крапинки зари.

И двухлетняя сестрёнка, непоседа-егоза,
протирала мне пелёнкой любопытные глаза.

Годы как единый вечер пролетели налегке,
каждый прорезью отмечен на дубовом косяке.

Приходящее -- весомо, уходящее -- светло...
Бухгалтерию тех кромок время в прошлое смело.

Сколько пропылило мимо разных судеб и забот,
нелюбимых и терпимых, и желанных как восход!

Тропы, горы, перелески, говорливые ручьи,
где луна песком до блеска чистит кратеры свои.

Всё знакомое, земное -- и дороги, и дожди...
Сердце бабочкой степною бьётся-мечется в груди.

Монолитно, неделимо, по просёлкам и шоссе
пробегает время зримо осью в каждом колесе.

Не отстать бы, прирастая к серой чёрточке межи,
где, крылом земли касаясь, ловят бабочек стрижи...