На фоне жизни поэта в плену

.


У меня репутация так-себе,
как у дворняги…
И неспроста.
Оттого-то все норовят
залезть в мою сумку, хоть глазом.
И если там пиво и… лещ?..
лещ!..  в аппетитной бумаге,
то,
скажем, сесть на-хвоста,
или напротив:
                прижечь недоумка
своею самой отборной моралью.
          (неужели, моралью?)


                Но дале!


И вот, бывает, сунут в сумку мою
                свой глаз,
а там:
          у-лю-лю! и ать!
                даже не пиво,
               а стихов тетрадь…
И тут уж – не радость людям
                и, скажем, не грусть,
а что-то пустое…
          (в смысле – не до проказ)
                (ну и пусть)


И тогда в их глаза
                набегают бельма…
                Ну и ну!
И тогда их губу
                поджимает губа…
                Ну и ну!
И тогда их руки и ноги потеют…
и тогда, дело ясное, дело – труба…
и люди – без дела…


А без дела они не умеют…
и тогда гоняют меня по двору, как собаку,
и какой-то
некрасивой трубой
забивают мне баки…
Мордой меня –
в отпечатки моих же дактилей…
ничего в тех печатях –
только кровь моя, только ужас и…
я дурю напоследок, я читаю им,
вывернув шею, в их туфли тужась:
«тучки небесные… вечные… странники…»
Ну дела-а-а…
Ну и ну…


Впрочем,
               всё э́то, все э́ти – так-себе.
Даже посмею сказать на них: тьфу!
«Дура ваша губа, птеродактили...»


На фоне жизни поэта в плену…



                конец



.