Хрипя, лежит Пётр Алексеич на постели

Хрипя, лежит Пётр Алексеич на постели,
На трон последний шестерыми вознесён.
Так долог ростом и тяжёл был весом он,
Что шестерых хватило еле-еле.

Январский день промозглостью своей,
Усугубляет холод будущих предчувствий,
Реки петровой видно уже устье,
Доплыл он до него, крича: «Скорей, скорей!»

...Всю жизнь кричал, других мутузя в холку,
Под зад, по спинам палкой, батогом.
Не знал, видать, о способе другом.
А может знал...да что в том знанье толку?

Жизнь такова, поводыря слепцов холопьих,
Все смотрят снизу, и в зрачки не заглянуть,
А мне хотелось сдвинуть их чуть-чуть,
Ну на вершок, на полвершка... Туда, к Европе.

...А то я их не знал, уж столько повидал.
Постелют мягко, да бока болят. Засранцы.
Но чисто как живут  германцы да голландцы!
А мы-то что?  За что нам Бог не дал

подобной жизни навык и желанье.
А может дал, да спрятал глубоко.
Открытое увидеть нелегко,
А если уж внутри, во тьме, за гранью...

...Вот кто-то грудью навалился. Катька:
«Кто следующий, Петруша?» Пахнет луком.
Должно быть выпила,  в глаза такая мука.
А кто? Эх, мне бы жёнка  это знать бы!

Всё будет меж рабами первый раб!
Решайте сами... Что-нибудь промолвлю...
Не того мне. Вон он в блеске молний
Плывёт сюда последний мой корабль.