Троеручица

«Имен Божьей Матери много: Казанская Божия Мать, Тихвинская Божия Мать, Почаевская Божия Мать, Знаменье еще. Я мало имен помню. Раньше больше помнила, да теперь забыла уже. А вот мать моя, покойница, бабушка Лена, она все наизусть помнила названия. Та и молитв ой как много знала! Да, в Киев, в Лавру, молиться ходила покойница! Много икон-то Божьей Матери. И есть одна такая икона — “Троеручица Божия Мать”. На ней у Божьей Матери три руки показано. А все вот почему. Однажды шла Божия Мать по пустыне. А день был жаркий. Вот захотелось ей пить, а тут как раз колодец на пути. Подумала, было, ладонью воды зачерпнуть, чтоб напиться. А руки-то заняты — Господа на руках-то держит, руки-то и заняты. Хотела наклониться, чтоб прямо ртом попить. Тут тоже боится, что ребенка уронит в колодец. И, вот, стала она молиться Господу, чтоб помог. Смотрит, а у нее третья рука появилась. Господь так исделал, помог ей, значит. Она тогда зачерпнула ладонью воду, да и попила. А как напилась, так рука эта третья у нее обратно пропала. Вот почему иногда на иконах Божью Мать показывают с тремя руками. Все на память об том случае, когда Господь ей третью руку давал, чтоб она напилась...».
Речь бабушкина звучит плавно, а сама бабушка Аня в это время хлопочет по хозяйству — готовит еду. Она что-то нарезает, крошит, перемешивает, пробует, подбавляет одно или другое. Ее руки так и мелькают над столом, — Лариске со стороны кажется, порой, что у бабушки тоже три руки, а может даже четыре. Действительно, — весь дом на ней!

Бабушка Аня — тетя Ларискиной мамки. Однако, ни мамка, ни Ларискина тетя Вера бабушку Аню тетей не называют, а, обращаясь к ней, говорят: «Нянь!». Дело в том, что когда они были маленькими, та больше всех прочих взрослых возилась с детьми: кормила завтраками, обедами и ужинами, провожала в школу, встречала из школы и так далее, то есть — нянчила. Да так и осталась она для них Нянькой. Это как имя второе: не скажут о ней «теть Аня» или «теть Нюра», а непременно Нянька. Своих детей у бабушки Ани никогда не было. Зато помогала растить сестриных. А теперь вот с Лариской возится.

Бабушка никогда не ходит без платка. Летом он беленький, миткалевый. Зимой — шерстяной или, в сильные морозы, пуховый. Летом бабушка носит простенькие кофточки из ситца, такие нежаркие, такие удобные в огороде и на покосе. Зимой ее повседневной одеждой «для улицы» становится ватная фуфайка-телогрейка. Дома Лариска почти не помнит бабушку без фартука. Зато уж  если та соберется, например, в город съездить, то и платье наденет «выходное», и платок нарядный с цветами. Однако, без сомнения, самая «парадная» бабушкина Анина одежда — плюшевая жакетка. Черный плюш ее лоснится и переливается. Наверно так же лоснилась и переливалась бархатистая шкурка толстого крота, возжелавшего жениться на Дюймовочке.  «Такой шубы нет у самой королевы!», — говорила про него старуха-мышь.

Хозяйство в Красном Бору большое: и скот, и огород, смородиновая плантация, сад, пасека, сенокос, в лес за грибами и ягодами сходить. А еще надо домашним поесть приготовить, постирать, в хате убраться. В общем, тут не только взрослым, но и Лариске дело найдется. Например, частенько требуется пол подмести, либо замести загнетку мягким гусиным крылом. Время от времени необходимо в подпол спускаться за картошкой. Подпол устроен на кухне. Тянешь за кольцо, приделанное к половице, — откидывается тяжелая, из толстых, грубых досок крышка. Под ней — будто небольшая комнатка, выложенная кирпичом. Внутри, прямо на полу, насыпаны картошка, свекла. В подполе хорошо! Вот бы было интересно здесь пожить!

Есть важные дела и на улице. Так, кроликов кормить надо: и тех, что в клетках живут, и тех, что в сарае поселены, и тех, что в старой хате обитают. Надо раздать каждому по кусочку, по два хлеба, наломать для них дубовых веточек в роще, набить клетки свежескошенной травой, что заготовил накануне дедушка. Бывает, бабушка пошлет Лариску на огород, чтоб выдернуть пару морковок для супа или нащипать пучок укропа. Порой Лариска принимается сечь свекольник или крапиву в специальном корытце. Но, лопата, которой секут зелень для скота, быстро становится тяжелой и Лариска предоставляет заканчивать работу бабушке Ане. Так и управляются вдвоем.

Лариска подолгу живет в Красном Бору, поэтому очень много времени проводит в обществе бабушки. Пока та делает домашние дела, Лариска, обычно, присутствует где-нибудь неподалеку. И они беседуют. То бабушка расскажет что-нибудь интересное, то Лариска ей.

— Бабушка, расскажи про старину! — пристает Лариска. Ей кажется, что бабушка уже давным-давно живет на свете, почти с тех самых пор, как Иван-царевич на Сером Волке скакал. Перед ее глазами проносятся оборванные крестьяне, девочка из «Детства Тёмы», привязанная на навозной куче, лик Ленина и отряды грозных красноармейцев со штыками на винтовках и красными звездами на буденовках.

 — У старину ездили на стрыгуну! — сначала артачится бабушка.

— Какая там старина! Мне в революцию только четыре года было!

— Тогда расскажи, какая ты маленькая была?

— Да какая? Как все дети бывают! Вот раньше, бывало, мамка пожует хлеб с сахаром, завертит в тряпку и даст ребенку сосать! Это теперь, вон, конфеты всякие, шоколадки. А раньше ничего этого не было!

Лариска, подперев кулачками голову, смотрит расширившимися от удивления глазами: немного не верится, неужели и вправду конфет не было?

— Бабушка, а у тебя какие игрушки были?

 — Игрушки раньше какие были? Возьмут мочевой  пузырь свиной, насыпят внутрь гороху или пшена, надуют пузырь, да высушат. Потом трясут этот пузырь, а горох внутри бьется об стенки, шумит. А то еще гусиное горло сворачивали кольцом и высушивали, в него тоже внутрь насыпали зерно какое-нибудь.

— А мне такое сделаешь? — у Лариски дыханье спирает от восторга от перед только что услышанным.

— Будем когда гусей резать, тогда ладно, сделаем! — мимоходом обещает бабушка.

— А куриное горло подходит? — Лариска смекает, что кур режут гораздо чаще, чем гусей.

— Куриное маленькое слишком, коротенькое. Как его кольцом-то свернешь? — резонно замечает бабушка.

—  А куклы у тебя были?

— Кукол мы сами из соломы делали.

— Как это из соломы?

— Ну, свернешь солому, вот тебе и кукла! — неторопливо отвечает бабушка. И Лариска тут же берет с нее обещание, сделать такую куклу, когда под рукой окажется солома.

— Бабушка, расскажи про войну!

— Да чего про нее рассказывать? Плохо мы в войну жили!

— Ну, все равно расскажи!

— Ну, когда началась война, мы думали, сейчас немца обратно погонят. Ан не гонят! У нас пока спокойно еще было все. А батю нашего — твоего прадедушку Андрея, на фронт не призвали. Уже возраст его вышел, когда на фронт призывают. И батя дома был.  Раз, и день тогда выдался хороший, теплый, батя как раз в бане помылся, надел все чистое и сидел на завалинке возле хаты. Тут налетели какие-то не то партизаны, не то невесть кто: «Ты почему не на фронте? — говорят, — «Отсидеться решил?». А батя, надо сказать, моложаво выглядел, моложе своих годов он выглядел. Ну, они ничего слушать не стали, а сразу раз и стрельнули в его из ружья. Мы выходим пока с хаты, а батя как сидел, так и сидит на завалинке. И, так, будто прислонился к стенке. А он мертвый уже. И у него кровь течет тоненькой такой струйкой. Он как раз перед тем в бане побыл и переоделся во все чистое, в светлое…

Лариска надолго задумывается. Бабушка между тем продолжает.

— Потом нас бомбили. Ух, и перепугались мы! Повыбегли с хат и у картошнике схоронились. Залегли у картошнике, лежим. А самолеты проносятся у-у-у-у-у-у! Потом как завоет! Смотрим уже в середине поселка какая-то хата горит, и у Семочкиных горит, и другие еще. А потом наша тоже загорелась, наша с краю была. Так все и погорело. Остались в чем были. Ничего вытащить не успели. У нас портфель был, где документы хранились и фотографии. Много было фотографий! Батя мой любил фотографироваться! Специальный такой портфель был желтенький, где все это лежало. А как выскакивали, то и про портфель этот забыли. Так все карточки и сгорели. Жалко! Какая б память была! Там и бабушки Лены были фотографии — моей мамы, и батины в молодости, и нас. Много было наснято!».

— Бабушка, а почему у тебя своих детей нет?

— Так я замуж не вышла, вот и нет детей.

— А почему ты замуж не вышла?

— Глупая была, вот и не вышла. За меня семь парней сватались. Всех Иванами звали. Ну, ни один мне не понравился, я и не пошла замуж. А потом уж не вышла, да и не вышла… Так и осталася у девках, — бабушка осторожно вынимает чугун из печи и ставит ухват в угол. Чугун не сразу осознает, что оказался на вольном воздухе, и, что его все видят. Некоторое время он продолжает булькать, как заведенный, и изредка плюется на загнетку мелкими, жирными каплями. Постепенно он успокаивается и замирает. Тогда из кухни в столовую начинает плыть крепкий запах вареного мяса, капусты, томатного соуса — борщ готов. Остается  разжарить на сале вареную картошку на сковородке, разбив туда же несколько яиц.

— Еще в войну, да и сразу после войны мы «гопики» ели, — вспоминает между тем бабушка.

— Что такое «гопики»? — слово разухабистое и необычное, и оттого кажется Лариске особенно интересным.

— «Гопики»… Картошка где на полях оставалась невыкопанная, мы ее собирали. Потом оттаивали дома и варили с ей похлебку. А то прямо так пекли на печке. Положишь мерзлую картошину на печку, она там оттаивает, вода с ее выходит — пузырится. Так и печется. Потом ели. Это и есть «гопики».

Лариска, буквально минуту назад намеревавшаяся попросить, чтоб бабушка непременно наготовила ей «гопиков» (попробовать), остается сидеть с закрытым ртом — малоаппетитная штука, оказывается, «гопики».

Между тем, бабушка, увлекшись воспоминаниями, продолжает.

— Еще липовый лист ели и почки. Насушат, бывало, липового листа, потом растирают его и муку добавляют. Потом тесто замешивали и лепешки с его пекли.

— А мне спечешь таких лепешек?

— Зачем? Они же не вкусные! И с виду они зеленые, — точно корова сходила.

Лариска замолкает, про себя решив, что уж чего-чего, а липового листу она сама спокойно нарвет и станет есть его сколько душе угодно. Позднее она действительно время от времени пробует лист, пробует почки. Разжеванные, они становятся слизистыми и  скользкими. Не горькие. Скорее никакого вкуса в них нет. Это сколько ж надо такого съесть, чтоб насытиться? Лариска безнадежно смотрит на липу, радостно пошевеливающую нежными, округлыми листочками. В кроне дерева, среди невзрачных, но очень душистых желтоватых цветков, носятся пчелы и другие насекомые. Для них липа — настоящая, большая столовая!

Наконец характерный аромат из печи  сообщает, что и картошка с яичницей готова. Дымящаяся жаром сковородка водружается посреди стола на специальную резную, металлическую подставку, обросшую толстым слоем копоти и пригоревшего жира, какие даже хозяйственное мыло не берет. Оранжево-желтые желтки сияют, точно маленькие солнышки. От этого сразу создается ощущение, что в обычно сумрачной столовой посветлело.

Вокруг сковородки примостились в глубоких мисках салат из огурцов и помидоров со сметаной и винегрет. Белеет копченое сало на отдельной тарелочке, чуть отливает матовым, розоватым золотом ветчина. Соленые сыроежки здесь же, в небольшой синей, стеклянной вазочке. Клубится легкий парок над тремя тарелками с борщом. Дедушка насыпает в свою черный перец из перечницы в виде гриба с белой ножкой и красной шляпкой с маленькими дырочками сверху (что хорошего находят люди в этом перце?). У Лариски специальная детская тарелка — по размеру меньше, чем у взрослых, с нарисованным на донышке доктором Айболитом и зверями. Правда, увидеть картинку можно только тогда, когда все содержимое будет съедено.

Обедают. Хлеб на столе свежий, мягкий-мягкий. Как раз сегодня приезжала машина с хлебом, и взяли целых два лотка. В веранде сложены горкой буханок тридцать. Пригодится кроликов кормить, да и курам, гусям, поросятам в корм подмешивать. Туда-сюда наступит четыре часа дня и вся эта живность запросит есть, а время от времени доносящееся из сарая напоминающее повизгивание двух успевших проголодаться юных боровков, сделается нестерпимо назойливым.
Вот уже и посуда со стола собрана, и сложена в тазик для мытья. На полу около русской печки давно дожидается огромный чугун с поросячьим варевом — мелкие картофелины и всякие объедки (селедочная голова, очистки, капустные кочерыжки, хлебные корки и тому подобное). Бабушка наполняет этим варевом два ведра и подмешивает туда комбикорм. Теперь все это, чтоб не было комков, предстоит размешать специальной деревянной лопаточкой-мешалкой. Рукой не получится, сразу обожжешься. Тут и Лариска участвует: орудовать мешалкой интересно, а главное дело полезное, и бабушка скажет: «Помощница растет!». Кроме комбикорма, в месиво добавляется мелко насеченная крапива, либо, если надо попостнее, — свекольник, зимой в ход идет сенная труха.

О! Четыре дня, как раз пробило! Приготовленный корм несут в сарай. Оттуда уже раздается истошный, сногсшибательный визг двух оголодавших зверюг. Сквозь загородку из жердей Лариска наблюдает, как поросята скачут вокруг бабушки, едва не сбивая ее с ног, видит, как бабушка вываливает в деревянное корыто содержимое ведер, как две лопоухие рожи немедленно утыкаются пятачками в пищу. Визг умолкает. Раздаются только дружное чавканье и периодическое одобрительное похрюкиванье.

Бабушка за свою жизнь так привыкла хлопотать по хозяйству, что даже кровать ее помещается напротив печной дверцы. Так удобнее: утром проснулась, ноги с кровати спустила и сразу можно печку затопить.

Лариска просится иногда спать вместе с бабушкой. Во-первых, напротив печки лежать интересно, потому что можно видеть сквозь щелочку вокруг печной дверцы, как внутри бьется оранжевый огонь. Во-вторых, кровать бабушкина из металлической сетки, и пока не легли спать, на ней можно попрыгать, — сетка замечательно пружинит. Днем кровать застилают, и тогда уже прыгать по ней не дозволяется. Наконец, в-третьих, бабушка перед сном вслух произносит молитвы Богу, чего никто больше не делает. И молитвы-то у нее интересные, прямо как сказки. Жаль, что короткие, — только начнется самое интересное, глядь уже вся молитва и закончилась. Лариска даже просит, чтоб бабушка по нескольку раз каждую молитву повторяла, потому что только настроишься слушать, глядь, молитва уже и окончилась. Бабушка, уступая внучкиным просьбам, прочитывает одну и ту же молитву еще раза два-три, но потом говорит, что, уж, хватит, и что пора спать.

Чаще всего бабушка произносит такие слова:
«Ложится раба Божья Анна спать
На Сионских горах,
Три ангела в головах,
Стихи поют,
Рабу Божью Анну стерегут.
Стереги, сторож, до свету,
Сам Господь до веку!
Пробуди меня, Господи,
При худом часу ночи!
Аминь!»

Частенько бабушка, видя Ларискин интерес, входит в азарт и охотно повторяет тексты и по три и по четыре раза, и еще вспоминает новые, которых Лариска пока не слышала. Еще бабушка объясняет, от чего какая молитва помогает.
— Можно, — говорит она, — «Живые помочи» на ночь читать. Тогда никакие бесы к тебе не подыйдут. Очень все они боятся этой молитвы. Только она длинная. Тебе тяжело будет запомнить.
А вот еще одна молитва есть «Да воскреснет Бог!».
 Бабушка вновь вдохновенно, с выражением декламирует: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его всяк ненавидящий Его. Яко тает воск от лица огня,
Так и погибнут бесы от лица любящих Бога! Аминь!» 
– Если только скажешь так, то сразу все бесы, какие поблизости если есть, расточатся, развеются, как дым!