Император и раб

Значит всё решено,
теперь я лишь раб,
назад не гляжу,
нет пути назад.
Свобода иль смерть,
это стоит учесть,
а я лишь отвечу:-
"Не то и не то", -
а значит вусмерть
буду драться
с другим лишь рабом
вечно гладиатором
в песке.

Голову сжав меж ног,
чтоб унять дрожь,
я признаюсь в ночи -
сегодня я убил ещё троих братьев.
С мечом один,
малый парниша,
я был милосерден
и умер он быстро,
под пальцы опущенные
граждан арены
горла перерезал я вены.
Старый галл,
с сетью и трезубцем
кровью блевал,
чахоточный раб,
когда убивал его,
он улыбался,
казалось был рад.
Молодой мулат
скалил зубы, был зол,
его я спросил, "За что же,
за что?"
Он лишь мне плюнул,
не попадая в лицо,
минутою позже
его конец был предрешен,
вонзился сквозь хрип
в грудь черну клинок,
сказал мне "спасибо",
а после навеки ушел...

На ужин лишь слезы
по красным щекам,
ведь завтра ждет бой,
для римлян игра...

Из глухого села
на окраине южного империума,
меня в кандалах
перевезли в Александрию -
этап второй...

Сегодня зверюшки
вспотрошат тушки
несчастных рабов
вдали от дома,
каждый в мечтах
под конец обрести
своего Бога,
улететь в дорогу...

Выпускали нас многих,
в руках лишь щиты,
заострённы края,
это не бой был,
а бойня ведь меч -
он в центре арены
лишь один.

Но выжили мы...
Они хохотали,
как звери, голодные,
на части нас рвали.
Как пленные вцепившись
один одному в глотку
щитами зубы выбивая...
двое ушли лишь в сторонку
в этой беспощадной гонке
я и гунн - раб из
племени Аттилы,
малый, загорелый и молчаливый.
Убегали от зверей и озверевших людей,
по кругу, но только не к центру,
каждый сам - никогда вместе.
С сердцами в охапке павших цветов
под крики усопших бешеных людей - псов
и тех живых на местах арены,
пока не пал гладиатор последний.
А затем прыжками стремно,
виляя, зигзаги черча среди сытого злого зверья,
схватились два щита за право стать по праву
обладателем меча, что фамильярно нетронутый
оставался в центре, жарясь на солнце...

Победил не я,
он был моложе,
а значит крепче ноги.
Нагнулся над мечом,
"Победа!", - не успев промолвить,
умер он, пол - черепа снесено щитом...
Остался я один,
клинок в руках.
Зверьё, насытившись,
смотрит безразлично,
ну, а люди на местах?
В клубах пены взбесившихся ртах,
я забыл про битвы страх.
Мне их жалко стало.
А пальцы все пошли вверх,
ты ещё жив раб...

Порою,
пока на корабле в Рим плыли,
я глядел во снах и видел лица тех,
кто от моей руки пал.
Все укоризненно глядят.
"Скоро мы увидимся, братья!", -
я им отвечал и просыпался в раненом поту...

"Рабы! Возрадуйтесь же!", -
кричал менестрель: -
"Сегодня вас будет лицезреть сам Император!"

"Иди к черту!", - каждый из нас в сердцах
отвечал, смеялись горько мы в слезах,
зная, что умрем сегодня...
Это знал и я.

Колизей.
Город, втоптавший в песок своё сердце -
Колизей...

В этот день не был я первым,
ведь говорили, что я был "хорош".
Часа два в клети перед ребятишек толпой,
под крики арены кровавой порой я засыпал
и вновь видел реки причал,
своих убитых братьев.
Каждый из них что - то кричал,
всё непонятно...

Склянки водой прямо в лицо: -
"Просыпайся, твой бой!
Пора умирать", - сказал мне ехидно легат,
"Я умываю руки"... - боюсь меня он не понял.

Через подземелья к входу в арену,
затем через люк,
дали мне меч, шлем и щит...
"С Богом!", - произнёс старый рудиарий.
"Спасибо, отец!", - ему я ответил
и направился спешно в зубы к собственной
смерти.

"Великий Цитрион -
победитель сотен
сразится сегодня со счастливчиком из Египта!
Вы готовы?"

Гул, руки кругом,
опущенный вниз палец,
Колизей сегодня будет удивлен неоднократно...

Он приближался.
Не спеша - профессионал,
как с девушкой в любовь
он со мной в бою играл...

Медленно он бил,
открывался непредвзято,
пасовал, горло открывал.
Бывалый мурмиллон,
не зажигая ничем бой,
провоцируя меня и толпу,
кричащую - гул нарастал...

И тут он напал!
Орудуя одновременно щитом и мечом,
кручась как волчок,
он бил по ногам - умудрен.
Но там где он бил,
я уже не был.
А темп нарастал,
тяжело я дышал,
отражая удар колющий в сердце...

Он поскользнулся
о несуществующий камень -
трюк грязный,
он ожидал на колено осев, что
я нападу, толпу рассмешив лишь...

Со злобой кромешной ударил мой меч поперек
рассколов и сам себе удивленный, на мгновенье затих
его ярый запал, он остановился на обрубок глядя
и тут же мой щит облака у земли - небо пронзив
вписался ему промеж глаз.
Он завыл, толпа, затряслись трибуны...

Палец вниз, я не гляжу.
Ещё палец вниз,
как он я дрожу в страхе.
Мне опять суждено
забрать чью - то жизнь?
Или лечь, пасть костями...
Его меч воздух рассек,
ударил незряче.
Мой обрубок вонзился с шепотом
в грудь, да не достал до сердца.
Как сына, убитого у меня на глазах
его колыхал и он умирал,
как мой сын, да убитый мною...
На руках, он цеплялся,
я держал, он выскальзывал,
затихал, бультыхал, что - то,
что я не понимал...
Жизнь бы отдал...

Всё в мире затихло,
пред закрытым взором
и гул арены вписался у причала
кипящим узором.
Ещё один брат теперь у реки.
"Я скоро к тебе! Кончаются дни!"

Молчание, народ удивлен.
Молчание прервалось, закончился сон.
Но тут толпа осеклась пред жестом легионеров
и молвил император с трибун...

"Боец, как тебя зовут?"
Молчу я, прикован к реке,
где братья с мольбами взывают ко мне...
"Меч твой сломан, боец! Не хочешь обрести деревянный?"
Очнусь я ото сна, в глазах встанет ярость,
головою резко мотну отрицательно - "нет"...
Смешно станет толпе,
рассмеялся и император...
"Молчаливый боец, чего же ты хочешь?
Молви лишь вслух, император исполнит!"

"Вот он твой шанс!", понял я наконец,
что мне кричали братья реки...

Сделав три шага,
взором найду государя,
пальцем я ткну прямиком в небеса,
сойдет с уст улыбка,
проявится страх.
Ведь на императора кистью я указал...

Поймет он без слов,
что пробил наш час,
увидит он реку и молвит тогда: -

"Дерзкая тварь! Да как же ты смеешь
это желать?"
Трепет и гул,
негодованье, любопытсво, испуг...
А за спиной Цитрион испустил дух,
я обернулся на незрячих устах - улыбка,
он умер счастливым, почувствовав страх...

Палец вверх,
я не гляжу,
ведь счастлив, как и он.
Еще палец вверх,
империум в ужасе,
да решил его рок люд...

"Нет, возьми меч и ступай!"
Негодование, пальцы нервные вверх.
Гляну я в небо,
теперь тебе не улететь...

"О, Боги!", - с испугом: 
"Я... услышал их глас...Значит быть посему!
К рабу снизойду и в милосердии государя
жизни быстро его я лишу!"

Довольная толпа...
Тысячи, десятки, сотни,
дети, матери, братья, дочки...
Сегодняшний день -
это ваше падение!
Свершится в мгновение ока оно...

Старый рудиарий омывая
в интервале мои раны.
Возбужденный весь,
упрямый, что - то говорит
мне в ухо, я уже не слышу...
А перед глазами я тебя лишь вижу,
моя невинная любовь!
Тебя взяли,
передо мной на земле распластали.
Шпилем от флага проткнули,
чтоб не дергалась.
На тело срамом солдатским дыхнули...
Меня сзади накрыли,
хоть я и рвался, что было силы.
Кричал о пощаде к тебе.
Надели кандалы.
А ты в глаза мои уже без боли,
нежно глядя, улыбалась и затихала...
Я плакал, ревел, словно в огне.
Стали глаза наши туманны,
застыли навеки твои океаны...

Мне дали кинжал,
на этом и всё.
Я ухмыльнусь,
словно я бестиарий:
иду биться со львом.
Обнял рудиарий...

Под крики и зовы...
Удивился легат,
что раньше мне смерти
скорой желал...
"Ты не ошибся", -
скажу ко свету утра в пыли выходя.
"Конец уже близок", -
но боюсь он не понял меня...

О, мой император!
Ты в тяжелой броне,
на колеснице, с луком в руке.
Выезжаешь во круг - центр арены.
Истинный воин, достоин героя ты темы,
выходя на схватку с рабом из тени...

Сошев на песок,
ты плюнул под ноги.
Плотью своей горечь
мужей, отцов и сынов
удостоив...

Ты к схватке готов -
имперский легат.
Один на один,
у меня лишь кинжал.

С улыбкой ничтожной захохотав,
лук бросишь ты оземь, гладиус достав.
Я чувствую школу
боя в тебе,
ты приближаешся резко,
как любовник к мечте.
И дистанцию до двух шагов
сократив, подошвой коронной ударишь
в песка дым...
Трюк грязный и выпад смертельно опасный
прямо в глаза.
Но я ждал...
Шаг, полшага назад,
перебросив в другую руку кинжал.
Я жду тебя снова, имперский нахал!
Улыбку сменит зверский оскал.
Становишся нервным, дорогой супостат?
Я избегаю боя,
ведь шансов у меня нет:
гладиус в три раза
превосходит кинжал по длине.
И он это знает, в тяжелой броне
воздух сквозь свист рассекает.
Витает, приблизится вплотную ко мне...
В глазах твоих жирных царит только
страх, глаза мои мирны,
начал уставать...
Прерываясь, дышу я,
попробую наступать -
бесполезно.
Твой возрастает накал...
Упав в сознании, глаза
на миг лишь сомкнув,
понимаю в реалии -
победить не могу.
Значит, так и есть, братья,
вот я иду...

Вниз я, бросаясь на клинок,
воздух рассекая...
в голенища сапог кинжалом ударю.
Сквозь крики юрбы ошеломленной
моим шагом...
Вонзился в живот в трех пальцах
от сердца ядовитый клинок...
Я не завершил работу...
Ты стонешь от боли,
но не мертв.
Мир ходит ходунами,
его поглощают туманы.
Открывая глаза,
собираю последние силы
и бью я туда,
куда с ужасом глядишь на меня.
Но не долетаю,
Перехватив рукою клинок,
с презреньем, орошая кровью локоток.
Другою вонзаешь повыше ядовитый клинок,
держа прямо за острие ещё и ещё...

Палец, два пальца, дюйм,
я вижу твои глаза,
о, Солнце!
Братья...ваш нестерпимый гимн...
Плюю кровью.
Ты победил!
Император.
Сын Юпитера.
Наместник его на земле...
встает он с колен,
улыбаясь мертвому мне
и ликующей толпе...
Делает шаг,
за ним лишь ещё и...
падает вниз в лихорадочное ничто.
Трясется в агонии,
глядя на меня.
Я умер, улыбаясь.
Забыл ты про яд...
Смотрит, а рука
и вправду разрезана...

Таков вот конец с тобою наш был.
То знаем мы оба, река, за нею лишь дым...