Экбатаны

Историческая драма

1.
   Экбата;н говорит Экбата;ну:
   – Шарлатан говорит Шарлотте:
« Если вы не поешьте печенья,
то к началу весны и помрёте.
     Даже и не расцветёте
     и окончите ваши дни,
и не факт, что войдёте в Нирвану ».
   – Да ведь всё это, верно, спьяну?
Он же третьего дни…

2.
   – Нет.–Экбатан говорит Экбатану.–
Я вчера заходил к Шарлатану.
     Думал, на яблочные шарлотки,
     да на рюмочку яблочной водки,
да словцом перекинуться, чтоб утвердиться
в некоторых убежавших границах.
     В принципе, я ведь тоже резв.
   – Ну и?..
   – Он стоял в тени шифоньера,
     спиною ко мне.
Он пел что-то из про-роче;ств,
стоя справляя одно из естеств.

3.
Не смея шагнуть за портьеры,
я крикнул голосом флибустьера:
   – Да вы совершенно нетрезв!
Он, стоя спиной ко мне,
Нагнулся, стал ковырять в го…
Мне он сказал:
   – Пьян я был совершенно вчера,
сей же дни – трезв совершенно, ура!

4.
Истины нет на дне!
Руки его были в го…
Вне себя я помчался к Шарлотте.
Я знал, что Шарлотта страдает рвотой
и, в общем-то, сходит с ума.
     Я думал сберечь её от дерьма
          (достойнейшая работа!)
     и руки; того, кто в тени шифоньера,
     от кого убежали границы, барьеры…
          Чьё имя теперь – Тьма.

5.
Боясь опоздать,
уже в подъезде я начал кричать:
   – Именем Ра! Ура!
О Шарлотта! Там такая дыра!
Шарлатановы ноги растут из дыры,
из неё же естественные сыры
     бегут по ужасным ногам
     к переминающимся ступням!
И он ковыряет в сырах руками
и овладевает умами!
     Теперь его имя – Тьма!

6.
          Мать моя! Ма!
     Когда я влетел в апа;рта…
Она стояла в тени буфета –
в тазе, вся в мази; в тёмном экстазе
её трясло от предчувствия марта…
     Она страдала. Она блевала.
Стоя ко мне спиной, плевала на все запреты.

7.
Продолжая,
   Экбатан говорит Экбатану:
   – Когда я влетел к Шарлотте,
я хотел обня;ть её и прижаться,
и трястись в икоте и рвоте,
   и удариться в братские слёзы,
     соблюдая все принципы и сериозы…
           Признаться,
тень буфета подвигла к другой работе.

8.
Там, в буфете, внутре, как на грех,
в протяженье четырнадцати веков,
некто, образом жизни – орех,
налепил вазонов, чаш и горшков.
     Он налепил тарелок,
          и на одной,
     с изображеньем хлебов,
     была горсть печенья,
напоминавшая прах городов,
не переживших бег стрелок
по необузданному теченью.
Тайный Орех каркнул: – Везенье!

     Я опустил свои руки в прах
          и оказался во снах.

9.
И Шарлотту рвало;.
И когда я влетел к Шарлотте,
     меня унесло, как на грех.
И вбежавший за мной Шарлатан,
был, как кузнечный мех,
густо и зло обмазанный сыром
     собственного естества.
Он, безумец, скользнул в тень буфета
     и, воспламеняясь Шарлоттой,
        воспламенился на ЭТО.
Я подумал: дрова!
     Я угасаю последним сном
        и последней работой.

10.
Шарлатан, чьё имя теперь Тьма,
взял и физику тьмы:
руки, не отличающиеся от дерьма,
он пропустил сквозь мы
     и овладел Тарелкой.
Он сдул с неё изображенье хлебов
     четырнадцати веков!
Он усмехнулся, глядя на мы
и убежавшие сны и стрелки,
и городов остановленное теченье.
     Он овладел печеньем,
     такова уж физика тьмы.

     Я же - рассыпался в прах.

11.
Он подступил к Шарлотте.
В тени буфета, как на угля;х,
она стояла в его сырах;
в предчувствие марта её тошнило,
границы её размыло,
она сходила с ума.
Он о;бнял её и прижался к ней,
     потесня её в тазе, полном углей;
он втирал в её мази свои сыры
     из своей ужасной дыры.
И когда затрясся в икоте экстаза –
     произвёл нечестивое пенье:

12.
«Если вы не поешьте печенья,
     сдобренного работой
     моей ужасной дыры,
то к началу весны и помрёте!
     Даже и не расцветёте.
       И окончите ваши дни.
         И никакой вам Нирваны.Ни-ни!
Март подкрадывается, Шарлотта!»

13.
   Экбатан говорит Экбатану:
   – Состояние праха – прах.
Но как прах
     мы разносимся в каблуках,
     мы скрипим на зубах;
     мы – в любой ультра-новой работе;
     мы – навязчивее икоты.
       Нами поются псалмы!
Сквозь мы погибают исчадия тьмы.
Наши принципы и серио;зы древней
всех новоделов, границ и теней!
     Истинный крах – безверье!
     И горше физики нет,
        чем безверье!

14.
Некто, образом жизни – орех,
имел в природе своей секрет
посмеяться над властью сыров
и пропитанных ими веков.
Он не стал ждать, скажем, тысячи лет,
он скрипнул буфета дверью
     и меня, обращённого в прах,
     обратил, вернув в Экбатана.
Он сделал это легко, будто новый горшок.
     На моих же щеках –
Всех-Грядущих-Хлебов колосок! –
       Печать Мастера.
       Всё без обмана,
          взгляни!

15.
Я свидетельствую: истины нет на дне.
     Нет про-роче;ств, даже речи.
Шарлатан, помешавшийся на говне, –
     раб естеств и строитель печи,
       дрова и уголь которой – он сам.
Я, Экбатан, Феникс грядущего марта!
Физика дыр, тени и тьмы – мне впополам!
     Я сдул Шарлатана во Вне,
        лишив его чарта
или, проще сказать, движения по хлебам.
Бег стрелок по нашим зубам, каблукам,
     наша работа по городам,
          наши псалмы
             и мы –
         всё без обмана,
            взгляни!
И я говорю тебе: Истины нет на дне!

16.
   Экбатан говорит Экбатану:
        – Признаться,
     подо мною пылает земля;
и пока её нефть не взорва;лась,
сделаем лучшее, что нам осталось:
     бежим к Шарлотте! Не-мед-ля!
На бегу обратим червонцы и сотки
в яблочные шарлотки, штоф водки;
     нахватаем хлебов, цветов!
Влетая к Шарлотте…
Но ещё в подъезде мы будем кричать:
              Ура!

17.
Шарлотта теперь на диване –
её свалил очистительный сон.
Брат мой! мы – Экбатаны Нирваны,
     мы – фениксы этих лон.
И когда мы влетим к Шарлотте,
мы сгорим в наилучшей работе:
     сон отпустит её к запретам
     и мы утвердим её в этом.
И ударившись в братские слёзы,
соблюдая все принципы и сериозы,
прижмёмся к ней, обнимая со сна;
     её, расцветающую, посвятим
в бессмертную физику марта,
в которой даже и прах – всё весна,
     по законам мистерии фарта!
        О летим же!  Летим!

18.
Нет сомненья!
Некто, образом жизни – орех,
откроет нам, сколь труден успех,
как чисты и прекрасны труды везенья!
Он,
   овладевший умами,
     соберёт и очистит границы;
     на горшках и чашах с дарами –
     наши проявит лица.
На тарелке же с изображеньем хлебов –
          Печать Мастера:
благодатная горсть всех летящих веков.
             Брат мой!
     Наше всё – нам по-карману!
           Так летим же! –
     Экбатан говорит Экбатану.

              конец