Соня. За чёрным раком
Однажды сильно простудилась,
ослабла и загрипповала,
но не поэтому ей снилось:
что вдруг "в кошмарчик побежала".
— …Мне в новых снах не измениться,
я разучилась сном владеть,
желать чего-то или сметь.
Я в эту смену, на кушетке,
заснула, показалось, крепко.
И стала, чувствую, запаздывать,
бежать куда-то что-то праздновать.
Флажки вокруг, людей мелькание,
в глазах противное мигание,
и я бегу сквозь ликование,
на общий праздник рифмования,
не вспоминаю о больнице.
Бегу, бегу, как на задание,
уперлась в низенькое здание,
проваливаться стала, злиться,
ползти откуда-то, выпалзывать…
Припалзывать куда-то и пропалзывать,
подпалзывать к чему-то и допалзывать,
кому-то всю себя показывать,
а там, в подвале, никого,
шум с улицы, но далеко.
Напалзывать я стала — и отпалзывать,
зачем-то... что-то... перепалзывать
и спалзывать скорей, упалзывать.
Во что-то черное запалзывать,
овцой — в дыре! — лежать молчком,
облизываясь горьким молочком.
— Занятный сон.
— Он не лиричен.
— Но и бесспорно-идентичен!
Приснилась жизнь вся целиком…
внутри ничто... как неизвестность.
Я вижу в этом сне — полезность.
Он мне не кажется кошмарным пустяком.
Когда живешь, уже не понимая:
зачем живешь, но чувствуя "зачем", —
вся жизнь с тебя сползает, уползая,
и ты ползешь за ней, лбом тычась среди стен,
на всех богов бессильно уповая.
— Я не под жизнью проползала.
А — от нее… Я — умирала.
И на богов не уповала.
Душой я, Леша, замирала.
— Что значит: замерла душа?
Момент бытийности нашла!
А может быть — свое начало.
Люби меня, она сказала,
и приобщи свое звучало,
придай мне смысл своим стихом.
— Я полежала, а потом...
я из дыры ползла ракиней,
за черным раком... Нет! Крабыней.
И мучилась, и в свет, ползком,
ввалилась мокрой дурой-теткой.
Подумалось — что вовсе сдохла.
Вот вам-то — ничего не снится.
Смеетесь вы. Вам крепко спится.
— Мне книги на верблюдах подвозили…
Валили, в пачках подносили.
Я эти пачки принимал
и пирамиду воздвигал,
топтал их и меж них плевал.
Слипались. В камни превращал.
Тащился с ними, спотыкаясь,
под ярким солнцем задыхаясь.
И там же, словно бы недавно, —
на пляжике возник забавно.
На пляже давних лет побыл, —
приплыл туда на пароходе.
На пляж сошел, теснясь в народе.
И вспомнил: что билетик не купил.
Купил билетик, на проходе,
с портретом Сталина при входе,
на пляж в больших трусах вступил.
И слышу: "Сдай часы-то, Леша,
а то сопрут опять быть может!".
Не сдал, в резинку закрутил.
Запомнил все. В стихи вложил.
— И всё?
— Купаться — не спешил…
На пляже девка круглогрудая
плясала, на песке крутясь,
плескала, смуглая и грубая,
веселье местное… Ярясь,
гармошка резала отчаянно
цветистый местный перебор,
а глядел, глядел нечаянно
на девку, пристально, в упор.
Казалось мне, что среди гама,
среди воскресной суеты
цвела моих мгновений гамма,
творила, сыпала цветы,
и я тонул в цветах, зажмурясь,
боясь, что вдруг исчезнет всё,
и дикий фаллос, в плавках пружась,
сквозь них, почудилось, растет,
безвидный всем. И без стеснения
я встал. За жестами слежу,
не слышу звуков из мгновения,
две ”чайных” розочки держу.
— То в плавках были, то в трусах.
Есть символ здесь, времен замена,
есть жизнь как праздничная сцена.
Явь, при завернутых часах.
— Проснувшись, Соня, понял сердцем:
что истинно сказал нам Игорь Нерцев:
"Жизнь — не такой уж добрый гений,
не много на ее счету
неумирающих мгновений,
перебивающих тщету".
Свидетельство о публикации №114050602440
Ирина Бонд 02.12.2015 13:58 Заявить о нарушении
Ирина Бонд 03.12.2015 11:19 Заявить о нарушении