маргоша miliary

         Обливаясь слезами и поджимая острые коленки, Маргоша уже час каталась по кровати и голосила. Лупила кулачками подушку, выминала её жиденькую начинку, а едва остывшая струйка начинала щекотать у самого козелка, утиралась углом наволочки. Вскоре истерика пошла на убыль. Маргоша сползла с кровати и поплелась на кухню. Достала из шкафчика початый коньяк, сделала прямо из горлышка большой глоток, замахала ладошкой, разгоняя воздух перед запылавшим ртом и, не долго думая, вылила остатки в стакан. Выпив залпом, как пьют лекарство, Маргоша нетвёрдым шагом вернулась в комнату и крепко уснула.
         
***
         Чем только ни доводилось ей заниматься в жизни: она танцевала в клубе и шила на заказ, убирала подъезды и нянчила чужих детей. Наконец, она прочно осела в небольшом издательстве и стала заведовать корректурой слайдов. Но пришла перестройка. И когда перестали платить, выдавая зарплату книжками, Марго написала заявление и уволилась, уйдя вникуда. У неё оставались мизерные денежные запасы, кое-что из маминого золота, не раз перезаложенного в ломбард, и настойчивость упрямого, битого существа, про которых говорят:  как кошка, она всегда приземлится на четыре лапы.

            Лишь в семейной жизни лёгкая на подъём Марго ничего не хотела менять. C тех пор, как она познакомилась с будущим мужем Виталиком, Марго стала звать его по фамилии, смиренно переносила его пьянство, потихоньку начавшееся сразу после свадьбы, и никому не жаловалась. Но спустя десять лет семейной жизни ощутила столь непреодолимое отвращение к кисло-винному запаху, исходившему от Виталика при каждом движении, что перебралась в детскую к дочери. Чтобы как-то уберечь от разграбления свое подтаявшее имущество, Марго врезала в дверь замок: Виталик таскал из дому всё подряд, а на вырученное пил. Работу он бросил.
           В общей с дочерью комнате появился маленький холодильник и настольный сейф, шкафы запирались на ключ, но уходя из дому, Марго не знала, к чему вернётся: наладчик сантехоборудывания Виталик вскрывал замки, опустошал кастрюльки, находил, что поприличнее из вещей, и тащил продавать.
           Когда с наступлением холодов Марго спохватилась детской шубки из стриженой цигейки и в очередной раз не нашла – она разрыдалась. Распухший, с рыхлым лицом и разлитым до переносицы румянцем, Виталик шумно сопел на своем диване, под cъехавшей щекой расплылось влажное пятно. У Марго потемнело в глазах, и если бы в руке у неё оказался нож, рука бы её не дрогнула.
         Всё дольше Виталик стал погружаться в алкогольное забытьё, точно готовился убыть окончательно. Тихим сентябрьским вечером его подобрали на улице с окоченением и трупной синевой на лице, и по прописке в паспорте, висевшем в приспособленном на животе мешочке, разыскали Марго. Вскрытие показало: паспортный возраст отстал от истинного лет на тридцать. Изношенность организма была предельной.
             Маргоша созвала родственников на нехитрые похороны, справила девятый день, а к сороковинам окончательно освободилась от грустных мыслей. Жизнь как будто поворачивалась к Марго солнечной стороной - оставалось ждать.

***
                Она притащила всё в номер в большом бумажном пакете, который смуглая продавщица напоследок бережно прикрыла папиросной бумагой в пыльно-розовую полоску и, сполоснув руки, плюхнулась на кровать.
               Ароматы восточных благовоний, имбиря и мускуса, тоненько сочились из пухлой сумки сквозь шелестящую попонку. Марго аккуратно потянула за краешек, вынула бумагу, и освобожденный запах, сгустившись, сладостным фимиамом поплыл по гостиничной комнатушке.
               На самом верху оказалось атласно-жемчужное боди с продолговатыми жёсткими косточками и рюшкой по бретелькам.
              Марго живо вспомнила своё отражение в примерочной, изумлённые бровки лопочущей мулатки и заулыбалась приятным мыслям. Распространившееся благоухание опьянило Маргошу. Уткнувшись носом в шелковистые кружавчики боди, она глубоко затянулась и испытала прилив той волнующей новизны, которую способен возбудить наравне с музыкой внезапно прилетевший аромат.
                Затем она извлекла алый в пупырышках бюстгальтер, к которому удачно нашлась комбинашка – прямо под ней корками спелых дынек «колхозница» круглились обольстительные полусферы на ажурных лямочках. Любуясь поочередно то ночным комплектом со штанишками, то чёрным кружевным корсетом, то игривыми бантиками на стрингах, переминая в ладошках невесомые трусики и проверяя микроскопические запорчики разъёмных ластовиц, Маргоша с упоением извлекала добытое, пока не добралась до самого дна, где бронёй камуфляжной зелени темнел тугой лифчик.

***      
            В первый день недельного путешествия Марго отправилась в супермаркет купить еды и не поверила своим глазам. Она не просто  волшебно очутилась в бельевой мекке: в двух шагах от неё, прибавляя лесенкой в числе и размере и напирая упругими чашками, взору Марго предстал предмет её фанатичной охоты: тот самый, который хоть из-под земли  готова была  достать Марго, рисуя в своем  воображении многие месяцы отчаянных поисков – камуфляжный “милитари” на широких бретелях!

              Маргоша сделала стойку и замерла. Точно кошка, ловкой лапой накрывшая мышь, она безошибочно вытянула свой размер, и прихватив в пару шаловливо болтающий резинками поясок для чулков, победительницей отправилась в примерочную.
                О чудо, думала Маргоша, благодаря Бога за неустанное угождение её мелким желаниям, нужно только хотеть и верить – явится всё, о чём не произнесёшь и слова: Господь читает в человеческом сердце!
                Немного устыдившись своих совсем уж доверительных отношений с Богом, Маргоша забыла о времени и с наслаждением отправилась в затяжную экспедицию между рядами вешалок, тщательно насобирала охапку разноцветного белья и, расплатившись, облегченно вынырнула на воздух.
                Однако и здесь она продолжила мысленно бродить по отделу, ощупывала и разглядывала воображаемые кружева и лямочки, и поняв, что не вполне утолилась, решительно свернула в бельевой магазинчик, который приметила ещё с вечера. Здесь были скидки. И снова Маргоша отбирала, примеряла, возвращалась к стойкам, и когда руки её оказались снова полны прозрачными плечиками с пёстрым товаром, она вздрогнула: пролетело ещё три часа.

                У кассы Маргоша внимательно проводила взглядом каждую вещицу, отправляемую в необъятный бумажный саркофаг, и пережила сытое утомление охотницы: никогда в жизни не было у Марго такого невообразимого количества белья всех мастей! 
               Она, конечно, понимала, что купленного не сносить, но зато теперь можно будет каждый раз представать перед Сашечкой в новом. Он обхватит её руками, притянет к себе, а она начнет уворачиваться, упираться несильно локтями, а он только крепче станет прижимать её, потом вывернет из прорези пуговку на груди и охнет от сияния молочного атласа; другой раз она наденет алый, и тогда Сашечка будет яростно вращать глазами и рычать, забавно и чуть наигранно. Маргоша уже предвкушала, как пары игристого, древесные нотки Сашиного одеколона и табак смешаются и наполнят её ноздри, и Саша окажется так близко, что лизнёт кружевную кромочку, и примется медленно-медленно расстегивать пуговицу за пуговицей, высвобождая Маргошу и её прелести, и Марго останется перед ним такой, как на обложке мужского журнала – соблазнительно утянутой и желанной.
                Маргоша размечталась. Она наденет чулочки с широкой резинкой… или нет, лучше с тоненькой… да, с тоненькой! Ведь Саша сказал, что именно узкая, хищно впивающаяся в бедро резинка и есть та вожделенная  преграда, которую берут по-боевому и молниеносно, - она-то и приводит его в особенное возбуждение!
                Любимый произносил совсем другие слова, крепкие, как сигарный табак, близкие и понятные любому соотечественнику, но Маргоша только млела от их восхитительной грубости: в Сашиных устах они звучали музыкой, ничего общего не имеющей с отвратительным сквернословием ее покойного идиота.

***
                Теперь она сидела в своем парижском номере. Сумка под папиросной бумагой опустела, зато на кровати высился настоящий эверест надушенной прелести. Маргоша пересчитала покупки и оторопела - тридцать три. Она спохватилась и решила проверить наличность. И тут только поняла, что истратила почти всё. Придётся поголодать до самого отъезда, – грустно улыбнулась Марго. С гравийной копии над тумбочкой на умаявшуюся Маргошу одобрительно и влюбленно посматривал французский кавалергард в лосинах и ментике, статью и лицом точь-в-точь вылитый Саша.
          

       С именем Саши она просыпалась и засыпала, она не ходила – она парила над городской сутолокой, пьяная от счастья! Само провидение сжалилось над Марго – наконец она любила и была любима!
.

Если бы не одно затруднение: Саша был не свободен.
               Он конечно ушёл бы от жены, давно перевёз вещи, но жена оказалась неизлечимо больна, и нравственный долг сдерживал Сашу: он опускал голову, лепеча, что совсем скоро ему придётся её хоронить...
               На этом Маргоша зажимала ладошкой Саше рот и требовала замолчать. Она была впечатлительна и верила в силу произносимого.
               Когда звонила жена, Маргоша деликатно удалялась, – зачем ей было слушать чужую ругань. Только однажды через непритворённую дверь донёсся его мягкий смех и прощальное «целую».
       Марго тогда поперхнулась, сглотнула неприятный комочек, но увидев Сашино просиявшее на неё лицо, обо всём тотчас забыла.

***
             Еще в самолёте Марго как-то особенно остро осознала, что с самой осени, как приключилась с ней любовь, она не исповедывалась. Она не особо этому огорчилась, но когда прикинула, что прошёл почти год, ей стало неспокойно. Неужто год? – соображала озабоченно Марго. Но это было сущей правдой – окажись она на исповеди, наверняка рассказала бы батюшке  об их с Сашей запретной любви и услыхала что-то в ответ. Однако ничего такого её память не сохранила.
             Засыпая в крошечном, со шкатулку номере, Маргоша помолилась на потолочную розетку и пообещала вслух, что сразу по возвращении первое, что сделает – пойдёт исповедываться.

***
            Постояв у Владимирской, Николая Чудотворца, Маргоша вышла в притвор и от неожиданности вздрогнула: о чём она тайно помышляла, само шло к ней в руки - в окружении прихожан она увидела самого настоятеля отца Сергия.
          Собираясь утром на воскресную службу, Маргоша представила, как окажется перед добрейшим батюшкой отцом Николаем, которого в первый раз испугалась, не видя за народом в церкви. Отец Николай едва оправился от инсульта, и тогда Маргоша  услыхала доносимый от царских врат нечленораздельный клёкот, захлебывающийся и тягостный, будто говорящий был лишен языка. Однако недуг не мешал ему лучистыми потоками распространять любовь и всепрощение, исповедываться ему было легко и радостно.
             Между тем, сердце подсказывало Маргоше, что сегодня поступить ей нужно иначе. Окрываясь доброму отцу Николаю, она наверняка скажет всё так, что батюшка отпустит ей грех без особых усилий с её стороны.
              Марго же хотелось освободиться от терзаний, которые пребывали где-то очень глубоко, в самом сокровенном углу, и не отпускали. Ей хотелось испытать пускай стыд и боль, но боль полного очищения, которое только возможно – чтобы счастье с Сашей было узаконенным и официальным.
             Сейчас, когда Саша должен вернуться из очередной горячей точки, в которых совсем неожиданно исчезал, а затем появляляся, загорелый и мускулистый, заставляя Марго переживать от неизвестности, встреча их будет феерической! С ароматическими палочками, салатами и настоящим бордо из самого Парижа, с особым десертом, который подают в крошечных рюмочках с кальвадосом. Но самое-то главное – она наденет для него камуфляжный “милитари” на широких бретелях!
         И чтобы радость была полной, она должна будет расчистить этому дорогу и освободиться от глубоко сидящей вины. Нужно получить прощение  именно из рук сурового отца Сергия, решила для себя Марго, ещё и потому, что к очищению от прелюбодейного греха должно прибавиться как будто срывание с неё ложно-привлекательной маски: в ней она предстала перед отцом Сергием, когда получала благословение продавать в церковной лавке открытки, нарисованные больной подругой. Тогда Марго усердно хлопотала, подружилась с настоятелем близко, нашлись и общие знакомые по издательским делам, и тот разрешил.
      Старый, тучный, он мучился одышкой, сильно болел, и служил редко. Сегодня, на удивление, отец Сергий оказался в храме и по-отечески приветствовал обступивший его народ. Маргоша услыхала, как он позвал желающих на исповедь.
      
      Первой исповедываться подошла худая бесцветная женщина в длинной полотняной юбке и, подавшись вперед, стала тихонько говорить о своём; отец Сергий чуть в наклоне, подставив ухо, слушал её с минуту, потом покивал, перекрестил склонённую под накидкой голову, женщина приложилась к руке, и, когда повернулась, Марго разглядела её заплаканное лицо.
      Стоящий перед Маргошей коренастый мужичок дождался своей очереди, долго монотонно гудел, глядя в одну точку, и с поклоном отошёл, широким горчичником кладя кресты на выпяченную грудь.
     Отец Сергий исповедывал сидя, исповедь шла споро, кающегося он накрывал епитрахилью, осенял крестом и каждый, приложившись, как положено, к распятию и Евангелию, выходил неуловимо преобразившимся: точно свободный от лишнего груза обновленный человек легчал и высветлялся душой.

***
             Наступил черёд Марго.
             Сжимая заготовленную записочку с грехами, Маргоша решила, что самый болезненный и сладкий грех она оставит напоследок, как нетвёрдо выученный урок.
            Накануне она выполнила положенное, прочла канон и постилась, но не смогла удержаться и плеснула в кофе молока. Мысленно извинилась и спокойно позавтракала. В эти минуты она чувствовала себя любимой дочкой, которую пожурят за шалости и непременно простят.

           Ступив с тревогой вперёд, Марго ощутила внутри тоскливый сквознячок. Она кинулась было встать на колени, чего никогда на исповеди не делала, но отец Сергий запротестовал и велел подняться. Он не узнал Марго.
         Маргоша не перечила, и не подымая глаз, начала с волнением перечислять грехи перед Богом и людьми. И вдруг с разочарованием ощутила, что стоит не перед священником: теперь она открывалась Сергею Борисовичу, с которым её связывает нечаянная дружба и общие знакомые.
 
          Марго предстояло рассказать Сергею Борисовичу, что она вовсе не такая, какой хотела казаться, придя однажды просить за больную подругу и наговорив умных слов. Ей придется раскрыть её тайну (которая конечно для Бога никакая не тайна, потому что Бог читает в человеческом  сердце), что к  ней приходит Саша, обманывает умирающую жену, лжёт и выкручивается, Марго выпивает с ним, невзирая на среды и пятницы, Саша раздевается  догола, тискает её в своих мохнатых ручищах, доводит Маргошу до неописуемых вспышек удовольствия всеми способами, на которые только годится фантазия,  она орёт не своим голосом, при том, что слышимость у них будь здоров, что на это время Маргоша закрывает Богородицу вафельным полотенцем, а всевидящего Спасителя на откидной ножке переворачивает ликом к стене.
          Маргоша знала, что грех блуда стоит в основном списке грехов, он смертный. Сама для себя она его особенно за грех и не считала, внося в этой части веры маленькую поправку в правила, что по мере сил старалась выполнять. И всё ей хотелось перенести его из основного списка в дополнительный хотя бы временно, в виде исключения – ведь это была Любовь!
          Их  любовь – исключительная, её послал Сам Господь, по её молениям! – не сомневалась Марго, –... и, знаете, батюшка, – приступила она к особо болезненной части своей исповеди с каким-то даже напором, не терпящим отказа, – отпустите мне грех прелюбодеяния!

           Марго проговорила это длиннющее неудобное слово, будто выкатила свой многосекционный диван. Но тотчас ужаснулась: в этот момент она впустила строгого Сергея Борисовича прямо в их спальню, где Саша, навалившись на распластанную лягушкой Маргошу, ворочался и пыхтел, покрываясь испариной, вздымаясь и по-трясогусочьи проседая голым задом.
       Она услыхала свой голос со стороны и неприятно отметила, как неуклюже состроила свою просьбу, как глупо и фальшиво было называть Сергея Борисовича батюшкой, будто оба они участвуют в школьном спектакле, а страшеклассник, которого она видит то в буфете, то курящим за школой, теперь, переодевшись в костюмерной, играет её родного отца.
       
– Получилось так... – сбиваясь и путаясь, доносился со стороны женский голос, – что по молитвам моим...
– Ты незамужняя? – прервал батюшка.
– Вдовица, - кротко отвечала Маргоша, неожиданно употребив устаревшее словцо, которое шепнул ей невидимый суфлёр.
– Ну так то не возбраняется, любовь Богу угодна, - басом напутствовал отец Сергий, поглядывая на изрядный хвост грешников и желая продвинуть исповедь.

– …и вот, батюшка, так получилось, - Маргоша осеклась но, не встретив препятствия от отца Сергия, набрав воздуху, продолжила с открывшейся силой: – … дело в том, батюшка, что он-то женатый, и жена его болеет, но Господь услыхал и послал нам нашу любовь, Он услышал меня, батюшка, я молилась, просила и ...вот, батюшка, Господь услыхал и я, и меня… 
       Лица батюшки Марго не видела, она говорила с жаром, не подымая головы, стиснув на груди ледяные пальцы – отец Сергий не шевелился, не издавал ни звука, и  Марго перестала слышать его дыхание. Всем своим существом она почувствовала, что с каждым мгновением с той стороны нарастает такое напряженное противостояние, от которого Марго не сдобровать.
       Над головой Маргоши сгустились грозовые тучи, засверкали отчаянные молнии, и одна из них метит прямо в неё, чтобы пронзить насквозь, воспламенить и сжечь.
       Батюшка не дал договорить Марго. Грозным, почти возмущённым голосом он оборвал исповедь:
– Это что же получается, голубушка?! Вы отбиваете чужого мужа, делаете несчастной другую женщину, и хотите сказать, что Господь склонил вас на этот грех?! Любовь, говорите?! А что переживает по вашей вине эта страдающая женщина? Вы разбиваете её семью и клевещете на Господа нашего! И ребёнка при живом отце хотите сделать сиротой?!
           Батюшка так разволновался, что Марго стало тревожно за его больное сердце.
          Ах, если бы она только могла рассказать ему всё, что чувствовала, если бы он только мог понять, этот старик, наверняка, всю жизнь живший в законном браке с одной и той же женщиной, как после невыносимой спячки вся её спелёнутая женская сущность проснулась, ожила и, будто мёртвая растрескавшаяся земля, вдруг напиталась влагой и принялась безудержно плодоносить! Что он может понять!

        Марго сдаваться не хотела. Она встретила на своем пути секретаря, который препятствует и не пускает туда, где можно поговорить с глазу на глаз с самым главным, всё объяснить, и уж там-то конечно её бы поняли и простили.
        Она ни секунды не колебалась, что получила вымоленный подарок из Его рук, - оттого и упорствовала. Но чем жёстче становился священник, тем больше и больше разрасталось в ней крошечное, микроскопическое сомнение, в котором Маргоша не хотела себе признаться: страх своей безнаказанности.
      
       Батюшка успокоился, понизил голос и сказал Марго, что грех этот приравнивается к греху убийства, и отпустить его блуднице сейчас он не может, от чего ей сделалось вовсе не хорошо - желание быть с Сашей делалось теперь вне закона.
        Батюшка наложил епитимью и велел месяц читать утром и вечером пятидесятый псалом, после этого явиться снова на исповедь. О Саше было велено забыть.

***
              Такого поворота  Марго не ожидала. Она вышла из храма подавленной. Теперь её грех не только не был прощен, а счастье промыто и очищено от скверны, явившись в обновленном виде, а напротив – стало и вовсе невозможным.
        Если до исповеди у неё была какая-то ясность на ближайшее время, то теперь своими собственными руками она разрушила не только ясность, но само счастье.
       Как чудесно она могла бы устроить их с Сашечкой маленький праздник и рассказать, что именно для него накупила столько всевозможного белья, истратив все свои сбережения, и как непостижимым образом она в первый же день наткнулась на его мечту – “милитари” на широких бретелях, ещё теснее связывающий с Сашей, который, казалось, спит в камуфляже, живёт в камуфляже, пишет камуфляжной ручкой! Как, почему - казнила себя Марго, - она не пошла к отцу Николаю? Ведь то самое первое крошечное угрызение было бы уничтожено: это как заштопать малюсенькую дырочку – а Марго расковыряла её, и теперь она расползлась, и на её месте зияет прореха...
       Маргоша покинула храм с тяжёлым сердцем, где у неё было отнято самое дорогое: сегодня начал тихо умирать их с Сашей ребёнок. Здоровый, крепкий, кровь с молоком – а врачи сказали “умрёт”...

***

        Маргоша шла быстрым шагом, никого не замечая вокруг, с горячностью убеждая самого Главного, что это любовь, но когда, поравнявшись с ней, прохожая женщина уставилась на Марго, и та обернулась, Марго поняла, что разговаривает сама с собой и достаточно громко.

          Голова у Маргоши разболелась от нескончаемых терзаний. Но едва она потянулась за мобильным, забитым, точно подсолнух семечками, двусмысленными Сашиными эсемесками, наполовину состоявшими из грамматических ошибок, как навязчивый образ отца Сергия стал стремительно улетучиваться и исчез совсем, заместившись Сашенькиным мужественным профилем, тем успокоив Маргошу. Нужно скорее рассказать Саше! – закрутилось у неё в голове.
             Но оба его номера молчали.

***
          Ни на следующее утро, ни через день с Сашей не было никакой связи. Она изрешетила сообщениями его мобильный, то и дело хватаясь за телефон. Она мучилась, ей приходили на ум то ужасы, то гадости, но проходило время, и она  отказывалась от своих мыслей, и просила простить – она рыдала от отчаяния, изнемогала от неизвестности, накручивая его номер. Лишь один раз его мобильный послал позывные, но тотчас исчез из зоны доступа.
           Маргоша была на грани срыва. Она перебрала все возможные варианты, один страшнее другого. Наконец, на пятый день, Маргоша не выдержала и позвонила на домашний, заранее придумав легенду для жены и приготовившись к самому худшему: горячих точек хватает, а Сашечка человек служивый и подневольный.

          Трубка ответила голосом молодой женщины. Маргоша в накатившем волнении представивилась женой друга и твёрдо попросила Александра Глебовича.
          Женщина на другом конце провода, не выпуская телефона из рук, пропела вглубь комнаты, растягивая слова:
  - Шууурик, тебя…
Сердечко Маргоши заколотилось так, что пришлось придержать его рукой – живой!
      Жена произнесла ещё какую-то длинную фразу, но Маргоша уже не слушала – живой!
          Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Живой! Живой!!! Сейчас она услышит своего Сашечку, - сердце бешено выпрыгивало из груди, – мгновения тянулись нескончаемо. Все объяснения потом! Выяснилось самое главное – её Саша жив и будет с ней говорить!
          В недоступной глубине Сашиной квартиры загромыхал обращенный не к ней родной басок:
– Светуль, ты чего - сама послать не можешь?! Ведь достала же, ****ь!
– Слыхала? – усмехнулась жена. И повесила трубку.


Yandex.Metrika <div style="position: absolute;"><img src="//mc.yandex.ru/watch/548884" alt="" /></div> /Yandex.Metrika