Май

Трамвайные рельсы шумят майской грозой,
и пропал куда-то, весь вчерашний зной.
Сгорели наши, сухие папиросы.
Май говорит, что нас настигли грозы.

Май говорит, что нам не до веселья,
что надо бдеть, кто над твоей постелью,
не перечеркивать, дни свои, — полоской,
ровнять холмы, делать землю плоской.

А мы дышать хотим, не только лишь озоном,
хотим не видеть тех, кто остался над законом.
А мы хотим смотреть, как одевают мамы банты,
не чувствуя жара, сгоревших транспарантов.

Всё это — нам предвещали книги,
что за простоем, наступают сдвиги.
А в этих книгах, много лиц эпохальных,
мрачных душ и сердец хрустальных.

Но книги остались дома. И все гуляют где-то.
Предпочитая, домой идти к рассвету.
По пути, не прогуливаться по парку,
а дома пить покрепче, хоть чёрную заварку.

Допив до дна — выключают телефоны.
Включают газ, сжигают все законы.
И от законов остались — угли да зола.
Май нам сказал, что нас сделали из стекла.

II

Нас обманули. Мы задолжали банку.
Пытаемся выжить, что лезем на изнанку.
Мы в заточенье. Мы, словно, в банке шпроты.
Май говорит, что можно одеть шорты.

Нам не холодно, но и совсем не жарко.
И пустырь, теперь, стоит, на месте парка.
На пустыре, отныне, стали жить термиты,
пьют алкаши, закусывают бисквитом.

А алкаши не следуют законам,
наплевав на всё, посредством самогона.
Они трезвеют, к концу своей получки,
проклиная банк, что довёл до ручки.

Это же не правда! Всё во сне будто.
Я видел, как стал нервным, даже сам Будда.
Мы видели как он, убегал в свой рай.
Последним его видел, конечно же, — май.