Превращение

Разве миром правит млечный посох?
Иль фортуна, скользкий шар крутя?
Сами мы творим — метаморфозы,
кожу лени совлачив с себя.
Клен дробиться в льдистых лужах парка.
Сквозь листву закат цедится ал.
Шепчет дождь«Не тратьте сил насмарку,
чтоб раскрыть души потенциал!»
Чтоб как клен тянуться к бледным звездам,
чтоб отмыть лик Божий скрытый в нас,
Нужно рвенье, лишь сейчас не после,
нужен труд,не после а сейчас.
Чтоб слова вам не казались плоски,
сказ хочу поведать, бывший встарь.
В монастырь Кирилло-Белозерский,
прибыл с Мстер Великих пономарь.
Мысль лелея,с беловодской елью,
лик Архистратига начертать,
бакан с умброй и лазор с синелью,
с агиасмой тщился он смешать.
На холст краску класть он кистью начал,
и позера вскорости нашел.
Жил в Дубравне благобразный мальчик,
златокудрый, взгляд синей озер.
Богомаз мазки в разводах плюща,
слушал песни ветра до утра,
что задрав подолы ивам в пущах,
в жилах лип гудели как пчела.
Мальчуган присел, любуясь тучей,
что как лебедь плыла за окном.
А луна - ткачиха в пальцах жгучих,
все пряла свое веретено.
Богомаз червлец клал кистью робко,
молвил, смыв вкруг нимба перламутр.
«Лишь петух на жердке зыкнет звонко,
скончеваем мы тягучий труд.»
Вытер кисть, свой труд ценя смиренно.
Мальчик сщурил взор  у полотна.
Вдруг узрел себя,
                лишь белопенно,
за спиной взметнулись два крыла.
Лик с холста светился чист и ясен,
и свежо в лазури неба плыл.
И как ангел мальчик был прекрасен,
ведь прообраз ангела — он был!
Скоро, скоро в мгле глубокой храма,
кроткий лик стал страждущим светить.
Но как сойка- дни летят упрямо,
и с ружья их влет не подстрелить.
Мальчик канул в вящее забвенье.
Лишь мерцал лик ангела во мгле,
источая мир и исцеленья,
словно перья горлицы в дупле.
Клен крещатый высох у оврага.
Стал иконник весь как лунь седой.
Но не кисть, ни краски, ни бумага,
не вливали в грудь его покой.
Лес ссыпал листву как подаянье,
на ладони жолклого пруда.
А художник грезил с содроганьем,
о картине Страшного Суда.
И взяв в руку кисть необоримо,
он  в искусство кинулся как в плес.
Обрамляя крылья Херувифимов,
кипенем смарагдовых небес.
Он искусно, с снежным покрывалом,
выпестрил лик дымчатый Христа.
Лишь в углу нетронуто зияла,
черная, зловещая  дыра.
Мысль как в небе ластвица тонула,
бороздя ромашковую тишь.
Здесь быть должен облик вельзевула!
Ну, а как, его изобразишь?
Но, однажды,в всплеске зорь вечерних,
где шмели витают над пыльцой,
Ахнул богомаз,узрев в таверне,
красное, угристое лицо.
Тлел закат, как гумны где Жар-птицы,
звездный сев склевали в сгустках мглы.
За штоф водки бражник согласился,
в мастерской сыграть роль сатаны.
Зачаведев посолонью топи,
в клочьях дыма скрыли буерак.
Бражник сел позировать, и шнобель,
был приплюснут как кабаний хряк.
Закипела тонкая работа,
лезли в окна поросли ветлы.
Знобко доможирили болота,
словно черносмольные котлы.
Кисть в руках цвела,скребла черпуга.
Он на зорьке рдеющей вздохнул.
Вздрогнул,
          захолонясь от испуга,
так был безобразен вельзевул.
Небо раскалилось словно домна,
на картине Страшного Суда.
Он взглянул на бражника и вздрогнул,
сходство черт вдруг уловив сполна.
Тишина льдом крепким дух сковала.
Бражник был мрачнее сатаны,
но едва заметно проступало,
что-то, сквозь кромешные черты.
И вдруг бражник шевельнул губами,
«Помните, маэстро,в вспышке дня,
ангела с парнишки вы писали,
так-вот,знайте, этот мальчик -Я.
И художник взгляд вонзил куда-то,
где все дымкой туч заволокло.
Буд-то кто-то кисточкой заката,
вспенивал парное молоко.
И прозрев вдруг, молвил «Тонкой кистью,
грех кладет на наши лица тушь.
И от вялой,
           дряблой,
                мелкой жизни,
сохнут смоквы человечьих душ.

Как в иконах выцветает краска,
Так,для всех, кто ложный путь избрал,
с лиц спадает ангельская маска,
обножая дьявольский оскал.
                2008г