Руками не трогать

В набивших оскомину запретах все-таки был какой-то смысл. Иначе бы ни небо, ни фонари, ни аккуратные многоэтажки не наблюдали бы сейчас эту картину. Вот я, обнимаю руками водосточную трубу. Вот он/оно - с другой стороны крыши, руки поглаживают черепицу, лицо - обращено в ту сторону, куда ушло солнце.

И было написано на табличке, перед багряным бархатным шнуром: "Руками не трогать". И я, будто бы стоя на перекрестке, где нет светофора, посмотрел налево - никого, посмотрел направо - никого, нагнулся и прошмыгнул под слегка колыхнувшимся от негодования заграждением.

Простой дешевый манекен, на который как влитая села антикварная военная форма. Лицо было едва намечено, как образ из полусна; руки застыли в паре дюймов от оружия. И - молчание. Я слышал, как толкаются пылинки в сонном солнечном луче.

Успокаивающе синяя ткань мундира, залихватские позолоченные пуговицы, до блеска начищенный револьвер. Руками не трогать.

И я нарушил запрет.

Идеально прямой, как стрела, солнечный луч дрогнул, искривился на мгновение, но потом, словно очнувшись, снова стал собой. Паркет скрипнул у меня... нет, не у меня - у него под ногой, когда он/оно сделал/сделало шаг вперед и нерешительно остановился/остановилось перед багряным шнуром ограждения. Белые глаза на белом лице нацелились на меня. Тогда я развернулся и бросился бежать без оглядки.

Выскочив из музея и пробежав пару-тройку кварталов, я остановился и отдышался. Все было замечательно: солнце и сентябрь, и люди на улицах, и гудки машин, и воробьиный щебет из крон городских деревьев. И безмолвная фигура за моей спиной - безупречная осанка, гордый профиль, потемневшие брови и волосы, призрак румянца на щеках.

И пропасть дня перед нами, а потом еще - пропасть ночи, и он/оно будет ходить за мной, даже если я вернусь туда, где все это началось, и попрошу смотрителей и полисменов вернуть его на место, приковать к дорогому паркету...

И поэтому мы здесь, на крыше, вечером, когда выходят на работу первые звезды и фонари. И я медленно ухожу по карнизу, а он/оно сидит на противоположной стороне крыши, будто бы задумчиво проводя по черепице пальцами.

И кирпич срывается вниз из-под моей ноги, и я, кажется, сейчас тоже совершу этот стремительный девятиэтажный полет, и - какая глупая смерть, еще глупее моей жизни!

И мою руку хватает другая, сильная, теплая, и на меня смотрят глаза - светлые, обеспокоенные, и брови сходятся на переносице в немом вопросе, но что это? Моя собственная ладонь бледнеет, пальцы теряют чувствительность, глаза как будто бы покрываются полупрозрачной пеленой, и еще одной, и еще...

Я первый отпускаю руку.

Наутро на мостовой найдут расколотый манекен, непонятно зачем выряженный в не самую новую одежду обычного городского мальчишки.