Венец

Говорят, что человек – есть словно том непрочитанной книги,
Есть никому до конца не известная повесть.
И в любом из нас есть такие яркие пятна, блики,
За которыми прячет каждый своё: кто печаль, а кто – совесть.

Как бы ни было хмуро ночью, как бы ни чернело небо,
Каждое утро просыпается Солнце, и начинает светить,
Солнце будит траву и цветы, к людям в окна стучится,
Так было всегда и так есть: по-другому не было.
И с наступлением нового дня не забудь не забыть:
То, что не должно произойти – никогда случится,
Произойдёт же всё то, чему суждено было быть.

Это значит, что жизнь – словно матрица,
Своя у каждого в ней строка, свой столбец,
Это только кажется всем, что когда тебе двадцать,
На голове своей носишь ты, непременно, самый чистый из всех венец.

Как бы только не случилось так, что растением для твоего венца
Внезапно окажется что-то из рода сливы. 
Слива, знаете, это – тёрн.
… А небо под вечер так печально и так красиво,
Что вот смотришь и смотришь, но не видишь конца
Той тоски, что зовётся  непреодолимой,
Что становится твоей эйфорией,
Переполняет тебя, словно мальчика, что влюблён.

Кстати, о мальчике.
Мальчик недавно промок под дождём насквозь,
Мне пришлось его – как всегда – приютить,
Наплевав на то, что сместится опять в голове моей ось,
Мне пришлось его – как всегда – ни в чём, ни за что не винить,
Его слушать речь с ужасающими словами,
Сделать чай послаще и крепче, и чтобы он согреться смог до конца,
Пить лекарство с ним терпкое в чистом виде.
Как всегда – грехи его омывать своими руками,
Уложить его спать; и рыдать в подушку, чтоб он не видел.
Это всё, наверное, прописано где-то у истоков, у корней моего венца.

И так –  кстати –  можно о многих.
Приходят и крадут золото из моих чуть завитых волос,
И уходят, оставляя приоткрытой дверь на пороге,
Что сквозит потом не на шутку, а в самый серьёзный серьёз.

О многих, которых, казалось, и вправду любила,
Открывала душу, прощала, дарила своё тепло,
И казалось, что о былом, обо всём позабыла,
И казалось, былое и вовсе от них прошло. 

Это только потом, в одиночестве в этом старом доме заброшенном,
Где все выбиты окна, и сквозняком несёт через каждую дверь,
Где аппарат телефонный еще в прошлом веке захлебнулся в гудках,
Где все снегом слегка запорошено,
Потому что в том доме всегда метель,
Я, без единого золота в своих волосах,
Пьяная и больная, но такая хорошая
Еле-еле бреду в постель.

И тогда вот, в хмурой ночи и мрачной, без единого шанса на свет,
Шипы самого чистого из всех венцов вонзятся в нежную бледную кожу,
И не будет мне больно, нет.
И не буду я ждать, что мне кто-то поможет.
И заиграет в доме орган.
И я вспомню, как, назад, наверное, четыреста с лишним лет,
В моем сердце еще не было ран.

И как утром ты целуешь мои глаза, и все печали становятся в миг пустыми, 
И как в доме нашем всегда уютно, всегда тепло,
Ты на пальцы вьешь мои локоны, а локоны становятся золотыми…
Это было назад четыреста с лишним лет. И это давно прошло. 

Пройдёт время и встанет Солнце, и придёт рассвет, наконец,
И багровым сделает все вокруг меня и внутри,
И придёт кто-то в белом и снимет с меня венец,
Я пойду за ним в ту страну, где бесчисленны алтари…


И я точно об этом знаю, что когда-нибудь, не в этом мире, а в другом
Мы живем с тобой у берега моря, и я рожаю тебе детей,
И вдвоём с тобой мы вечером, за ужином и вином
Открываем друг другу начала даже самых бредовых своих идей.

И с какой чистотой, простотой, безо всяких разумных затей,
Разлетится молитва, что наш сын по утрам читает,
Полетит по огромному, бесконечному миру...
– И я точно об этом знаю –
Сердца и лица осветит всех на этой планете живущих людей,
И поднимется ввысь, прямо к Богу, воспевать небесную лиру.