Бродим-бредём

А мы погорели. Остались одни.
А запах летает, а запах витает.
Светает уже, а мужик проливает.
А мы не чумазы - впеклись мы в те дни.

Уже не отмоешь. Казалось бы, целы,
И чист у рубахи и шов, и рукав.
И, как у огня возле старенькой стелы,
Стоят в синем мареве, почесть воздав,

Ребята из будней, ушедших далёко
Торжественной поступью под барабан.
Мы слушаем пение, слушаем клёкот,
Да бродим-поём. Веселим. Каждый пан

Уже норовит у сестры наизнанку
Завернутый ворот глазами разуть.
И мы бы опять затянули "Таганку",
А пан все гундит: привезуть-отвезуть...

Малюет наш третий тугие полотна,
Их папка на фабрике штуками - в хлам
Надравшись, таскал по Прогонноболотной
До площади главной, и смех пополам

Сгибал наших тёток, когда из бутыли
Лилось припасённое кем-то на грудь.
А мы с Маней были, тогда уже были.
И что ж нам теперь - умереть ли, уснуть?

Он снится, проклятый, когда дует ветер,
Когда эту палую носит листву.
И литерный едет. Дрезина. И светел
Наш бакенщик старый уже наяву.

Но где этот путь, если шпалы обуглив,
У крон опалив бересту дочерна,
Торопят на Умань двух маленьких пугал,
Которых ведёт за собою сума?

Не будет, как было. Лохмотья и хлопья,
Горим голышом, мужики за багры.
Седая и страшная - где антилопья
Мамашина прыть? Чёрный ком да бугры.

Теперь мы большие, мы вовсе не трусим.
Мы бродим, мы сыты, манят города.
И всё хорошо, мы бредём малой Русью,
Лишь только б тот запах ушёл навсегда.

Не страшно, не больно, мы целы, и надо
Нам петь и гулять, и пихать в Машкин рот
Пахучую мякоть больших виноградин,
Пока отдают нам их с панских щедрот.

Напиться бы впрок, уподобив верблюду
Утробу, насытив её на века.
И бредить - искать на песке тропы брода,
Как в речке, что высохла там, как труха.