волчье

Внутри остывало небо,
в проводах застревали птицы,
во мне умирали люди,
так и не успев родиться.
Еще не застывшая вера,
печать самой первой улыбки,
десятки – привычная мера,
которой считают убытки.
И страшно, предельно и вязко,
и больно ладоням за тех, кто поверил,
себя не жалею, не правда, не в связке!..
Всходила зима – бесстрашное время.
Я был на пороге, я близился к чуду,
ногами врастал, немел, ожидая,
шептал ей на ухо: родная, я буду
идти за тобой до самого края.
А потом… Сорвалось, разлетелось на камешки,
черной птицей ударилось в окна зимы,
чуть задев при падении старые клавиши,
воспевавшие горечь немой тишины.
Но обиду таить есть удел обездоленных,
да и как разгадать: то каприз или блажь?
Все известно давно из тетради линованной,
на которой по осени разводили гуашь.
Посидим на прощание. Да, я знаю, ты сильная,
это я, обознавшийся пепельный волк,
разменявшись на слабости, там под осиною
схоронил свои страхи. И навеки умолк.