наутро, после светлой пасхи

пуэр без сахара, пиано джаз,
дрожащий холодком на мочке уха.
дитя — лови/пусти/бобо/на руки,
пятно на скатерти — павлиний глаз.

и глаз весны — из цвета абрикоса,
и глаз дождя косит на голубей,
и пёс в коленях — грузный, мокроносый,
и крохи сна роятся на губе,

и в спину мне — в мою банальность, в счастье, в утро:

«ты знаешь, дочь,
а я скатился в детство.
рисую всяких там щенков глазастых
с большими бантами на раскудрявых лбах,
то в травах, то под вишней,
/...а то в дверях — дворца или сарайки,
но непременно с круглым дымом на макушке крыши/
и лето в крупных бабочках.

как будто это вам — с маришей,
маленьким.
потом выбрасываю, чтобы не прознала мать.»

и я захлопнулась, свернулась и разбилась
на жалость и расплавленный желток
в ломте пасхального апреля.

о, сколько это длилось?!
мы смотрели
и видели себя: поток
одних — горячих, судящих, огромных,
других — повинных, бережных, простых,
шестых, десятых, сотых... самых первых.

...и родинку над рыжеватой бровью,
и на плече зарубцевавшийся стежок.