В свободном мире - чувства процветают

Во-первых, восстание отличается от отвратительных, припадочных преступлений тем, что восстание по-другому мотивировано. Вт если, например, человеку наступили в автобусе на ногу, а он в ответ город сжёг, пискляво-экзальтировано притом пояснив, что его сильно обидели - это не восстание, и восставшие, насколько я это могу понять, таких в свой круг не берут. А человек этот пискляво, припадочно поясняет при этом, что ему можно всё потому что он велик... потому что, видишь ли, его воля против воли всего остального города, буквально схватка неравная.

Может быть, есть такие градации, кто-то умудрился как-то более желая духовных приобретений и духовной свободы себя вести, как-то по-другому, не так как мы вели себя в предложенных обстоятельствах, и эти какие лучше себя вели на уровень выше нас... Хотя честно говоря как там они себя вели и что конкретно делали, я не в состоянии себе представить. Плохо и драться, тут балансируешь на грани того, чтобы спалить город за отдавленную в транспорте ногу; плохо и удерживаться от того, чтобы драться, руководствуясь тут какими-то выморочными, слабыми, отвратительными христианскими категориями, а ведь другого какого-то христианства, которое периодически кому-то мерещится, но которое он потом не в состоянии описать - этого, какого-то, совершенно другого христианства у нас нет. Кроме того, удерживаться от того, чтобы драться, опасно и недальновидно, а то вдруг у тебя дух боевой кончится и на нет сойдёт - и ты не сможешь тогда драться не только за мирские легковесные ценности, но тоже и за себя. Опять, никто не провёл чёткой границы между ценностями легковесными и ценностями значимыми. Например, культура, или, например, каждое конкретное произведение культуры; например, в этой культуре больше сути, неповторимой души, чем в десяти таких как ты, а ты не дерёшься; ли, например, произведение искусства неодушевлённая вещь, если останутся люди, эти люди новые произведения искусства создадут; наоборот, если людей не останется, произведения искусства потеряют своё значение и свою душу. В них потому что душа не в самих по себе, а это духовный некий процесс, когда человек воспринимает данное произведение искусства, осмысливает для себя, приобщается к тому духовному посланию, которое заключил в своём произведении искусства его автор.
Среди всего этого, и когда в реальном времени что-то без конца убивает твою волю, сознание, желание жить - как там гораздо лучше нас действовали какие-то боле замечательные чем мы люди, мне неизвестно.

*
Вот, например, нормальному человеку невозможно здесь жить, когда без конца убивают его и всех кто его окружает. Ну никак невозможно, даже если он очень постарается; разве я это выдумала; все эти поэты суициднувшиеся, все эти расстрелянные политики и журналисты - и все понимают, почему им нельзя было жить, и их примером пытаются вдохновляться, но чем дальше, тем хуже понимают, в каких конкретных действиях это вдохновение должно бы было быть выражено.

Вот, например, у Романа Сенчина есть проза, "Афинские Ночи" называется. Там герой, рвавшийся к какому-то смыслу и романтическому порыву, совершенно завяз в невозможности этот порыв осуществить, окончил какую-то худ. школу, теперь у него работа, обходить ларьки и записывать, сколько кем выпивки было продано; все вокруг рабской обладают психологией и женщины в том числе, у него в другом тексте, какая-то девица героя старалась облагородить, понимая дело так, что он пьянь, а она нравственное моральное дело делает, таскала его по каким-то музеям, в итоге персонаж с компанией девицу изнасиловали, а наутро девица снова пришла к персонажу, вроде как чтоб с ним поселиться и жизнь с ним связать. И вот, в "Афинских Ночах", персонаж бес его знает зачем женился, нескольких детей на свет произвёл, жену свою ненавидит люто, а тоже ненавидит детей и каждого встречного на улице; и однажды с друзьями такими же художниками как сам едет в пригород, там нажирается, участвует в отвратительной пьяной сцене и, вернувшись домой, сообщает жене, что были у него, такие, "Афинские Ночи", снимал он валютных проституток - и у жены лицо сморщивается в кулачок, она начинает некрасиво плакать.

Так во-первых, Роман Сенчин описывает это всё хоть и слишком растянуто, но с эмоцией и соображением "вот она какая настоящая наша жизнь жрите сволочи подавитесь а вы все врёте". А вот например Рекемчук читает, и получает удовольствие от этого чтения, Рекемчуку нравится копаться в описанной грязи, в отличие от Сенчина. Это я всё в смысле у кого там какая в душе грязь и кровь.

А во-вторых, всякому вменяемому человеку понятно, что этот рассказ жене о проститутках - акт ненависти по отношению к жене. А Рекемчук, прочитав, утверждает, что это ведь герой, в конце текста, кается, и рассказывает это всё в качестве покаяния. Это, видишь ли, такую самую логику побуждений Рекемчук персонажу навязывает, какая у той девицы изнасилованной была логика поведения.

И мужикам, с другой стороны, нужны девицы именно с этой логикой поведения, у них с девицами взаимность они друг другу нужны обоюдно. И обоюдным этим взаимодействием убивают друг друга два пола.Может быть, когда жил Павел, или в каком-то времени в какой-то географии, по мотивам которой Писание создано - может быть, было то же самое, потому-то рекомендовал - тот же Павел - полам друг с другом в плотском и прочем любовном смысле не взаимоотношаться. Это такое, как бы это выразиться, что-то такое вроде карантина.

Он родился и вырос
В этих славных широтах,
Где в порожние щи
Добавляют остроты,
Где сидят между стульев,
Где плюют в свой колодец,
Где толкают на паперть
Своих богородиц,

Где в остывших стаканах
Осколки печали,
Где вином провожают
И солью встречают,
Там, где дважды заходят
В постылую реку,

Зоя Ященко "Ключ из Пепла"
*
Насчёт того, чтобы драться или от того чтобы драться удерживаться, это у Мандельштама написано,

Мы поедем с тобою на А и на Б
Посмотреть, кто скорее умрёт. /c/

*
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину-Москву -
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю - зачем я живу.

Ты со мною поедешь на "А" и на "Б"
Посмотреть, кто скорее умрет.
А она - то сжимается, как воробей,
То растет, как воздушный пирог.

И едва успевает грозить из дупла -
Ты - как хочешь, а я не рискну,
У кого под перчаткой не хватит тепла,
Чтоб объехать всю курву-Москву.

О.М.

Трамвайная вишенка - что-то выморочное, ненормальное, среди всей остальной великой муры - составная часть этой великой муры.

А она - то сжимается, как воробей, то растёт, как огромный пирог. - Это, вот, как находящиеся в духовном поиске закопались в своё православие, и при них уже выродившееся, то они вот это описывали, что бывает "гордыня от смирения". Это человек так упёрто достигает... какого-то такого... смирения... что своими достижениями начинает гордиться.

И, вот, изнанка этого светского строя, у Советов одна сторона была в полную силу восставшая, а другая сволочная, мелочная, и если кому не повезло в этой оборотной стороне оказаться, то он и захотел бы оттуда вырваться - а не смог бы, не Конец ли это Света, не абсолютное ли отсутствие свободного выбора во всю жизнь? И вот, то там в этих изнаночных Советах все такие уж маленькие, незначащие винтики общего своею какою-то злою волей обладающего, самого себя сжирающего, перемалывающего строя - а с другой стороны, они Пролетарии в полный рост, как на жуткой картине Кустодиева, с одной стороны храм, с другой стороны против этого храма идёт с красным полотнищем рубленный, без индивидуальных черт, Большевик, размером во всю картину, и размеров зараза б'ольших чем сам этот храм несчастливо подвернувшийся; а у того Большевика на уровне сапог или что ли ботинок какие-то людишки муравьиные копошатся:

Ночь на дворе. Барская лжа!
После меня - хоть потоп.
Что же потом? Крик горожан
И толкотня в гардероб.

Бал-маскарад. Век-волкодав.
Так затверди назубок:
Шапку врукав - с шапкой в руках -
И да хранит тебя бог.

О.Мандельштам

*
Помоги Господь эту ночь прожить!
Я за жизнь борюсь - за Твою рабу.
В Петербурге жить - словно спать в гробу.

О.Мандельштам

Агата Кристи Ак   24.07.2014 02:50   •   Заявить о нарушении