Осваг

  фрагмент "Феодосия 1919 - вход в AIDs" http://www.proza.ru/2012/02/01/464

Забросив службу в Феодосийском «Осваге», который казался теперь слегка разворошенным осиным гнездом, молодая женщина, прихватив маман и сына, переселилась с коктебельского хутора вновь в дом Максимилиана  Волошина,  только что встрявшего в очередную авантюру с освобождением его друга  красного (белого) генерала Маркса.
          – Майя, как можно на одного человека взвалить глупость происходящую на полуострове? – иногда Майе кажется, что она никогда не была юной и бесшабашной девочкой, которую этот полу-германский медведь таскал к армянской часовне в горах, - отныне, все забыто в этих опрокинувшихся с небес на землю неурядицах и невзгодах, каковые молодая женщина чувствует своим  настоящим, и которые Макс, не в пример Мари больше видавший за последние годы, называет террором,  – Террор – вне цвета, нации и расы, – глядя на белый профиль богини Татиах, взгромоздившийся словно птица на антресолях, вещает голова Максимилиана, под автопортретом хозяина, похожего на  Медузу Горгону, только вместо извилистых змеек, нимбом прототипу служат  темные волнистые   пряди.
           – Однако, чаще всего говорят о красном терроре, – припоминает собеседница речи агитаторов «Освага».
           – Что есть красный цвет? Цвет красноармейских воззваний и расстрелов. Так я тебе скажу, что ожидал ещё большего разгула звериного в человеке. Странно даже, что человек в самых адских условиях способен отделять себя от звериного наследия в нём. Причем заметь – на добровольных началах. Это удивительно – что есть человек! Бог скорее выкажет в себе первородство карающей длани, чем человек, взявший на себя миссию бога.
           На этих словах Макс, остановив сам себя, направляется к книжному шкафу, где среди мировой поэзии и прозы у него собраны реликвии уходящей России. Выискивая между делом среди всяческих разноцветных листовок необходимое, в порыве спора Максимилиан, вдруг, начинает читать Майе, воробышком сидящей на подоконнике открытого окна,  свои последние стихи, по всей вероятности – первые, пришедшие сейчас на ум:
                Поддалась лихому подговору,
                Отдалась разбойнику и вору,
                Подожгла усадьбы и хлеба,
                Разорила древнее жилище,
                И пошла поруганной и нищей,
                И рабой последнего раба.
          Майя, всматриваясь в такие знакомые ей черты, вдруг, начинает осознавать: чем она, эта страна - Эсмиральда, им так дорога, всем этим русским – возможностью искупления греха, « ANAKГН».
         Евреи со свои библейским змеем обрекли всех на грех перворождения. И вот. Она. Поруганная своими детьми, идущая к искуплению того, что вменено ей как клятвоотступничество, идущая босой, как Сикстинская Мадонна, но уже словно бы и не по земле запыленными ногами, а по обетованию рая – чистая пречистая. Рожденная – знать. После распятия – ей будет воскрешение из мертвых.
           Между тем Макс, присев на уголок деревянного кресла, которое под ним недвусмысленно хмыкнуло, (словно являясь немым свидетелем происходящего, пожелало вставить и свою нотку неудовольствия от совершающегося вокруг произвола), начинает без разбору, так и не найдя вероятно нужного документа, зачитывать  строчки попадающиеся на глаза:
           – Никто не имеет права производить обыски, кроме как в крайнем случае, - комиссар по охране города Головин, - заметь, это объявление я сорвал с двери дома, который был обчищен в восемнадцатом, прямо под этим  угрожающим напоминанием о порядке. Глупо, писать воззвания там, где народ смотрит не на буквы, чернеющие на коричневой, оберточной бумаге, так же вероятно кем-то экспроприированной, а на суть стихии, дающей, как при кораблекрушении в прибрежных водах, местному населению поживиться останками утонувшего корабля, - Макс приостанавливается и внимательно смотрит на  Майю: ясен ли ей посыл? Цвет террора – вне видимой зоны спектра.
           Женщина слегка кивает головой – как будто бы ей всё очерчено доступными штрихами.   Следующий лист, кажется совсем уж по-детски наивным:
          – Воззвание. Татарское население Города Феодосии протестует против провокационных слухов о татарах, сеющих национальную рознь. И просит ни на минуту не поверить  подобным слухам, - понимаешь, татары это золотой век Крым Гиреев, а тут, - и от досады Макс растерянно шевелит жесткие кудряшки, создавая впечатление, что змеи Медузы пришли в движение от волны информации, плещущееся у побережья Понта.
          – Солдаты артиллеристы и инструкторы,  записывайтесь в ряды добровольцев артиллерии Красной Армии, заметь, обещают по 100 рублей содержания, а инструкторам аж по  200.  А чем прикажешь зарабатывать на жизнь – правильно – смертью.
          – Макс, так я ж тебе тоже про красный террор…
          – Значит, всё ж таки красный преобладает, по типу кровавого месива? – Макс как-то странно прищуривает глаза, отчего мешки  под глазами словно наполняются в объеме гневом, и перебрав еще сколько то шуршащих, а то ветхих посланий, он останавливает свой выбор, – Объявление. Впредь до особого распоряжения мобилизация буржуазии откладывается. Председатель комиссии такой-то, секретарь такая-то. Обыденно, словно кровь расстрелов на заре это не их рук дело.
          – Белый террор?
          – Кто кого! . . .  вот-вот слушай, это я в Керченском порту подобрал: "А почему они так делают? Да потому что они снова хотят у власти стать, опять по старому царствовать, опять как и прежде убивать, вешать да расстреливать, а жен и дочерей наших насиловать и себе в любовницы брать. Вот чего хочет эта сволочь. Не верьте ей, товарищи". Вот веры то и не осталось, – как-то погрустнев и погрузнев закончил Макс, – думаешь в таком котле можно было собрать всю всплывшую пену от кипящего мяса?
          Подойдя почти вплотную к девушке, распаливший себя на новую атаку с террором без цвета,  неуклюжий по-своему Максимилиан, приобнял крошечную для его лап головку и прижал к груди. Майя, почувствовав биение этого неугомонного сердца, словно в колокол бьющегося в грудь, незаметно для Макса поцеловала пульсирующую плоть: «Будь храним своим Всевышним».
          Ночью ей снится сон, в котором ей, собирающейся в новую жизнь, кто-то пытается подарить изящные красные туфельки, но, видимо перепуганное Максимилианом сознание, резко противится красному цвету. А может эта шутка даже во сне кажется неприемлемой. Белый террор. Террор без цвета и оттенков.