Абсолютный слух

Посвящается другу и учителю
                Исаю Лазаревичу Бродскому

Нам хорошо, как всегда бывает хорошо, когда мы собираемся у Исая Лазаревича. Из запотевшей бутылки уже отлито по три рюмки, уменьшилась гора бутербродов с селёдочным паштетом, почти опустела миска салата. На столе, ожидая своей очереди, дымится чугунок с кашкой.
Хозяин – толстый сороколетний холостяк – развалившись на стуле, излучает волны благодушия. Рядом с ним сидит Пётр Иванович Сыпов – директор музыкальной школы.
" Вчера в баньке был" - говорит Сыпов : " Попарился замечательно... взвешивался...  всего 97 килограммчиков. А Исай Лазаревич?!"
" Ах, бросьте, Пётр Степанович, никуда нам от нашего центнера не деться" - улыбается Исай.
"Вам, Николай Игоревич, нас не понять. Знали бы Вы каково мне с моим пузом шнурки завязать на ботинках, больше бы радовались жизни" - обращается он ко мне. " Ну, как Ваше домашнее задание? Сочинили? "
Две недели назад, заглянув к Исаю Лазаревичу я застал его за приготовлением салата.
" А что, Николай Игоревич, слабо Вам написать песню, которая начиналась бы фразой- я люблю сидеть дома, за приготовлением салата..." " Попробую" -ответил я тогда.
" Да, вот, написал песенку про салат, как Вы просили. Если не возражаете могу показать."
" Ну разумеется, давайте, давайте" - говорят они наперебой. И я беру гитару...

Я люблю сидеть дома
За приготовлением салата
Резать овощи и в миску их кидать.
Тезис перца горячий
С антитезисом сметаны
Будет мой салат
В себе сочетать.

Будем сыты, будем пьяны
От вина и музыкантов
Мы с салатом не колотим понтов.
Оду радости салату
За овальным застольем
Мы с Бетховеном
Вместе споём.

Да, я люблю салат
И вино и музыку.
Да, я эпикуреец
И поклонник Музы я.
Классики светлый мир
Я для Вас открою.
Форточку, если дует,
Я для Вас закрою.

" Хорошо, просто хорошо" - хвалит Исай, а мне как всегда не верится, что ему, известному в городе меломану, знатоку Вагнера может понравиться моё сочинительство.
" А Вы что скажете, Петя" – поворачивается Исай к директору.
" Ну что же" - басит тот, " Гармонически вещь построена интересно... чувствуется стиль... правда не совсем удачно выбрана тональность..."
И Пётр Иванович, в очередной раз, начинает толковать о роли тональности в музыке.
" Пустяки это всё, Петя," - воспользовавшись очередной паузой, добродушно перебивает Исай, :" Дело житейское. Тональность тональностью, а Вы ,Николай Игоревич , молодец, хорошую песню написали..."
Он подсел поближе к столу, налил ещё по рюмочке и предложил:
" Ах, давайте-ка лучше кашки поедим."
Никто не возражал. Да и как тут возразишь! Кашка содержала в себе самородки сочных, покрытых золотистой корочкой кусков утки, влажно мерцающие черносливы и что-то ещё, никому кроме Исая не ведомое, но чрезвычайно вкусное. Ох уж, эта кашка! Приходишь, бывало, к Исаю плотно поев, думаешь – сегодня никакой кашки. Но появляется хозяин с чугунком в руках, и попытки отказаться почему-то звучат фальшиво.
" Ах, Николай Игоревич, бросьте" – говорит он заветную фразу. И передо мной знаменитая кашка. И так всегда и со всеми.
" А я ведь однажды тоже песню написал" - начал, улыбаясь, хозяин.
Мы закурили, приготовились слушать.
" Было это лет двадцать тому назад... Объявили в нашем институте конкурс. Первая премия – 50 рублей! Заманчиво... Миша Злотский музыку сочинил, а я, слова. Прелестная, надо сказать, вышла песня. Первое место заняла. И был у неё единственный недостаток – её невозможно было петь!  И он захохотал, не дожидаясь нашего смеха. Звучный его хохот, как и только что съеденная кашка, был без малейшего изъяна. И, как нельзя было отказаться от кашки, так невозможно было не смеяться вместе с ним. Отсмеявшись, он предложил:
" А не послушать ли нам музыку? Николай Игоревич, поставьте Вашу любимую."
Я разыскал по каталогу пластинку, и мы стали слушать Бетховена...
Мне вдруг вспомнилось старое пианино «Беккер», бронзовые подсвечники, торчащие из его лба, как рога, клавиатуру с чёрными и жёлтыми, как будто прокуренными, костяшками; винтовой стул – единственный друг среди всех атрибутов моих музыкальных занятий.
Этажом выше нас жила мадам Маевская, преподававшая музыку на дому. Помню наш первый визит к ней, непонятную для меня робость родителей, высокую напудренную Маевскую в длинном чёрном платье, огромный чёрный рояль.
Мы начали с постановки рук. Я должен был играть гамму, не уронив тяжёлую дубовую линейку, которую мадам клала мне на кисти рук. Когда линейка падала, что случалось довольно часто, я молча поднимал её, передавал мадам Маевской, протягивал провинившиеся кисти провинившихся рук, по которым следовал весьма болезненный удар линейкой. Если во время экзекуции мне случалось заплакать, мадам Маевская, дымя папиросой, рассказывала мне о том, как ставила руку своим ученикам её мать, воспитавшая, по словам моей мучительницы, плеяду выдающихся пианистов.
Методика Маевской –старшей была изощрённей: к роялю крепилось специальное приспособление, состоящее из двух деревянных планок, расположенных одна над другой и параллельных клавиатуре. Планки были утыканы гвоздями. Между колючими дощечками, как в пасти акулы, перемещались многострадальные руки будущей знаменитости.
Занятия с мадам Маевской продолжались недолго. Заплаканные глаза и синяки на руках быстро убедили моих родителей, что методика Маевских не для их сына.
Прошло несколько счастливых лет. Мрачный образ Маевской потускнел, и родители решили предпринять новую попытку. Преодолев моё сопротивление, они определили меня в платные классы при Доме Офицеров. Помню чёрную нотную папку, которой я закрывался от снега, подставляя барельеф не то Рубинштейна, не то Бетховена порывам холодного ветра. Помню уроки сольфеджио в душной переполненной комнате с распеванием популярной тогда песни:
Мы все хотим побывать на Луне
Ах, на Луне, да на Луне!
Мы там бывали, но только во сне,
Только во сне на Луне!
С учительницей, на этот раз, мне повезло. У неё было милое обыкновение отправляться обедать в часы наших занятий. Выждав пару минут, я переставал барабанить по клавишам и отправлялся в бильярдную. Тяжёлые зелёные шторы, жёлтый электрический свет, уютный костяной звук разбиваемой пирамидки, чёрные грифельные доски... Время летело незаметно и мне приходилось всё время посматривать на большие стенные часы, чтобы успеть вернуться в класс раньше учительницы.
" Ну что, Коля" – спрашивала она меня, дожёвывая какой-нибудь винегрет.
" Всё сделал, Виолетта Владимировна" – отвечал я, глядя ей прямо в глаза.
" Ну, молодец!"
И я, облегчённо вздохнув, отправлялся домой, весело размахивая своим - не то Рубинштейном, не то Бетховеном...
" О чём задумались, Николай Игоревич" – вернул меня из прошлого Исай Лазаревич. И я уже было собрался рассказать ему свою печальную эпопею, как вдруг раздался звонок и хозяин пошёл открывать. Вернулся он с худеньким юношей.
" А вот и Лёня" - сказал он.
Длинноносый еврейский мальчик Лёня, похожий на чёрный одуванчик, вошёл в комнату. Смущаясь, поздоровался и сел на самый краешек стула.
О Лёне я знаю немного. Он – из трудных. Бегал из дома. В школе – сплошные неприятности. Его отца – рослого, крепкого мужчину, почему-то напоминающего мне тёплый ржаной хлеб , я много раз встречал у Исая Лазаревича.
"Как Вы считаете, Лёня," - мягко спросил хозяин. " Можем ли мы с Вашим отцом считаться друзьями, ведь мы познакомились ещё до того, как Вы родились? Сколько Вам сейчас лет?"
"16 исполнилось четыре месяца назад."
" Ну, вот видите. Даже, если предположить, что мы познакомились в день , когда Вы появились на свет, получается очень внушительный срок, а если людям нескучно видеться 16 лет – это кое-что да значит!"
Конечно Исай Лазаревич прекрасно помнил, сколько лет Лёне, но как же приятно мальчику сообщить всем, что ему уже исполнилось 16.
" И паспорт уже есть?" –спрашивает Исай Лазаревич.
" Да, и паспорт уже есть"- отвечает Лёня, счастливо улыбаясь.
" Паспорт есть – ума не надо" -бурчит с дивана разомлевший Пётр Степанович.
" Ну, что Вы Петя, совсем не так: «Сила есть – ума не надо»,-встаёт на защиту Исай Лазаревич.
Лёня поел кашки. Было заметно, что он почувствовал себя гораздо свободнее.
Настал черёд чая.
" Лёня, расскажите нам, как Вас учили музыке"- просит Исай Лазаревич.
Лёня начинает, а Исай Лазаревич, хитро улыбаясь, поглядывает на нас, мол, слушайте, это интересно.
"Ну, конечно, первым делом, мама решила меня учить на фортепиано...
" Мама у Лёни скрипачка"- вставляет Исай Лазаревич.
" Бывшая,- поправляет Лёня. "А вообще-то она у нас инженер. Ну вот. Как мама всё время повторяет, по четыре часа в день мучилась со мной, дураком. Уж на что она неугомонная, и то отступилась... Потом был корнет, после кларнет.
" Корнет – это, по-моему, военная труба с тремя кнопками"  -вставил и я словечко.
" Да. То есть не совсем труба... и кнопки эти пистонами называются" – это я запомнил!
" И что же? Получилось?"-спросил Исай Лазаревич, весело улыбаясь.
" Нет, конечно"- ещё задорнее ответил Лёня и продолжал: "После кларнета была домбра, она и сейчас у нас на стенке висит, огромная такая..".
" Вы чувствуете, товарищи, существенную разницу между Лёниной домброй и Чеховским ружьём"-замечает Исай Лазаревич" Ах, какая грустная история, бедный мальчик... Но посмотрите – нет худа без добра. По крайней мере, Вы, Лёня, всегда отличите корнет от кларнета."
" Это уж точно, ни за что не спутаю... Был ещё аккордеон... Была гитара..."
Лёня тяжело вздохнул, вытащил сигарету, победоносно оглядел нас маленькими, близко посаженными глазками, закурил и продолжил:
" Теперь, слава Богу, вздохну спокойно, у младшего нашего абсолютный слух нашли"
" Какой -такой абсолютный слух!"- возмутился с дивана Сыпов" У четырёхлетнего ребёнка – абсолютный слух?! Чепуха какая-то!.. Кто нашёл?!"
" Воспитательница... В детском саду нашла..."
" Ну эти – чего хочешь найдут"- усмехнулся Петр Степаныч.
" Уже и скрипку по всему Ленинграду ищут..."-удовлетворённо заметил Лёня и глубоко затянулся.

Мурманск-Гатчина 1978-1986гг.