На уровень выше

Холод. Сырость. Неприятие всего окружающего. Что-то теплое и мохнатое прижимается ко мне сбоку. Какие-то странные импульсы передаются от него моему телу, они приятны, я согреваюсь и чувствую себя лучше. Оно привлекательно пахнет чем-то родным и очень знакомым. Легкие дуновения горячего ветерка обволакивают меня подобно ватному одеялу. Я хочу посмотреть на него, но мои веки не способны обнажить око. Прошла пара недель после моего рождения, я плохо ощущаю окружающую меня атмосферу, но, постепенно, органы чувств  начинают просыпаться, а тело становится более защищенным под панцирем белого пушка.

Громкий деревянный стук разражается громом в безмолвной тишине. Я чувствую постороннего рядом с собой, звуки его резких движений пронзительным эхом отдаются внутри моей головы. Едкий запах заполняет носик, лишая возможности наслаждаться сладким ароматом, излучавшимся от теплого объекта сбоку. Едва уловимые движения воздушных масс оповещают меня о близком нахождении только что вошедшего некто. Что-то твердое, но в то же время мягкое отрывает меня от  вкусно пахнущей «батареи» и устремляет вверх. Я зависаю в воздухе, шевелю лапками, как бы протестуя и прося опустить меня на прежнее место, но моей просьбе не уделяют внимания, я вновь чувствую горячащее дыхание и запах, но не такой, какой был до этого, этот мне почему-то не только не приятен, но даже противен.

Я вновь начинаю замерзать. Пожалуйста, опустите меня. Что-то ледяное и очень едкое капает мне сначала в один, а затем и в другой глазик. Нестерпимая боль пронзает мое крохотное тело маленькими иголочками и разлетается тысячами осколков по  всевозможным областям. Такое ощущение, будто мои глазки пылают иссиня-красным пламенем, в то время как ядовитая жидкость стремительно расщепляет тонкую пленку век на  отдельные частички. Они больше не соединяются воедино. Я инстинктивно распахиваю веки, но яркий свет настольной лампы заставляет меня зажмуриться. Я в руках у довольно милой девушки, одетой в белый халат. Но ведь я не болен. Она опускает меня в террариум, на дне которого лежит большой комочек, покрытый белоснежной шерсткой. Я узнаю его запах… это моя мама. Я хочу поблагодарить девушку за возможность видеть, поднимаюсь на задних лапках и прижимаюсь к стеклянной стенке, но ей не до меня.

Я укладываюсь рядом с белоснежной мышью и растворяюсь в её теплоте, почти нейтрализующей эффект прохладной жидкости со дна нашего  домика.  Глазки слипаются в преддверии сладких грез, но меня вынимают из-под крылышка маминых объятий и её поднимают вверх.

Девушка держит маму тоненькими, казалось бы, хрупкими пальчиками, сжимая в другой руке небольшого размера пластмассовый цилиндр с острым наконечником. Эта иголочка вонзается ей в животик, и полупустую комнату наполняет жалостливый писк. Зачем вы делаете маме больно? Она хорошая, правда! Она дарит мне тепло, и, мне кажется, она любит меня. Зачем вы её обижаете? Я соскакиваю со своего места и подбегаю к стенке террариума.

Она бьется в странных конвульсиях, издавая ужасное шипение. Её лапки то и дело пытаются разбежаться в разные стороны, она извивается в такт моему сердцебиению. Я хочу помочь ей, как она помогла мне. Но я бессилен. Мама! Почему они трогают тебя? Так нельзя! Я мечусь из стороны в сторону - сейчас это больше представление страха и отчаяния, чем простого поведения. Её писк утихает, в комнате вновь воцаряется тишина.

Девушка опускает маму ко мне и принимается что-то записывать. Что ты делаешь? Я думал, ты хорошая. Я перевожу взгляд на белую мышку и подбегаю к ней. Её тело все ещё время от времени подрагивает, заставляя порой и меня дрожать от неожиданности. Я боюсь прикоснуться к ней. Боюсь сделать ей больно. Её глаза окутаны туманной пеленой, а из ротика вытекает какая-то жидкость. Я наблюдаю за ней, за её поведением. Мне хочется кушать, ужасно хочется кушать. Я укладываюсь рядом с ней и пробую её молоко на вкус. Оно не вкусное, а гадкое. Каждая капелька, прошедшая в пищевод, заставляет меня пищать от боли и извиваться в приступах агонии.

Я отползаю к краю нашего домика и упираюсь спинкой о его стенку. Я не хочу умирать, мамочка. Ты перестала дергаться, ты просто лежишь. Ты жива? Я боюсь подойти к тебе, чтобы проверить.  Боль постепенно проходит. Я бегаю по периметру террариума в нерешительности и, наконец, устремляюсь  к тебе. Я прижимаюсь к тебе, желая согреться, но ты больше не излучаешь тепла, ты охладеваешь, превращаясь в мохнатый комочек льда. Что с тобой? Ты заболела? Мамочка, пожалуйста, не спи.

Тебя вновь поднимают, я почему-то чувствую, что вижу тебя последний раз. Глазки наполняются соленым веществом. Я провожаю тебя взглядом, и тело скрывается в какой-то коробке. Я укладываюсь на мокрую поверхность, которая с каждым разом становится все невыносимее и противнее. Свет потухает.
Меня пробуждает резиновое прикосновение. Передо мной та самая девушка, даровавшая смерть моей матери. Она берет меня на руки, и мы покидаем холодное помещение.

Яркие кварцевые излучатели ослепительно освещают коридорные помещения, мы снуем из одного потока людей в другой, иногда проскальзывая сквозь стеклянные двери. Жажда одолевает меня.

Мы проходим между большими террариумами и останавливаемся рядом с какой-то металлической коробкой. Меня опускают на железную поверхность, ведущую вовнутрь этого ящика. Я здесь впервые. Все кажется довольно странным, непонятным и пугающим. На дальней стенке виднеется носик поилки. Я бегу к нему, желая напиться вдоволь, припадаю к холодному шарику, толкаю его вглубь металлической трубочки, и на мой язычок падает долгожданная капля воды. Приятное наслаждение моментально сменяется пронзительной болью. Тысячи осколков, впиваясь остриями в мои лапки, проносятся по нервным окончаниям к головному мозгу и обратно. Я бегаю по дну коробки, но болевые ощущение лишь обостряются. В глазах начинает мутнеть. Розовая кожа лапок становится ярко алой. Я вижу свет в конце туннеля и, передвигаясь обессилевшими лапками, направляюсь к нему.

Прохладные серебристые прутья образуют решетку, служащую опорой на подмостках  железной коробки. Боль утихает. Бирюзовые глаза неотрывно следят за мной. Ну, уж нет, я не стану больше к ней приближаться. Я оказываюсь в одной руке  девушки, а другой она сжимает цилиндрической формы предмет, который я уже видел ранее: такой штукой она сделала больно моей маме. Я прихожу в ужас. Нет. Не трогай меня! Я все помню. Помню мамины страдания. Помню её мучения. Помню её жалостливый писк, пробуждающий мурашки. Помню все вытекающие после применения этой штуковины. Прошу, не нужно. Но железная иголка вонзается в мое брюшко, и неприятная жидкость выливается в меня. Я чувствую жжение. Что-то странное происходит в моей голове. Мое восприятие окружающего мира меняется. Мне вновь хочется пить. Я дергаюсь и извиваюсь в руке девушки. Она опускает меня на тот же мостик. Я осматриваюсь по сторонам в поисках источника воды, завидев в конце коробки поилку, недолго думая, бросаюсь к ней и с жадностью принимаюсь отталкивать металлический шарик, дабы дать возможность воде протиснуться сквозь эту преграду. Начинаю лакать воду, но что-то обжигающе горячее начинает пронизывать мое тело. Я в ужасе устремляюсь к выходу, заверив себя в том, что больше ни при каких обстоятельствах не подойду к этой поилке. Девушка снова вкалывает какую-то мне жидкость. Я почти не сопротивляюсь. Она отпускает меня, и, с ума сойти, я вновь бегу к этой поилке. Я не могу остановиться, мною правит нечто иное, чем мозг. Я пью, меня ударяет током, и я снова выбегаю из коробки. Мне снова вкалывают жидкость, а я продолжаю пить и получать удары током. Что за парадокс?

Меня опускают в какой-то странный аквариум, где уже находятся несколько маленьких мышат. Подопытные пытаются проплыть до заветной кормушки с сухариками, а остальные выжидают, сидя на суше. Мне хочется кушать, это желание заставляет меня двинуться вплавь.   Я протискиваюсь сквозь своих мохнатых сородичей, доплываю до кормушки, вытаскиваю сухарик и возвращаюсь на берег. Вода – неприятное вещество. Добираюсь до сухой поверхности, с облегчением вздыхаю и принимаюсь, уже было, покушать, как мой сухарик самым наглым образом вырывают изо рта.  Я негодую, но их слишком много, чтобы дать отпор, мне остается лишь вновь плыть за кусочком пищи. Возвращаюсь, и его вновь вырывают у меня из-под носа. Я плаваю до кормушки и обратно несколько раз, надеясь, наконец-то, удовлетворить голод, но мне не удается отвоевать ни одного кусочка.  Я отчаянно бросаюсь на одного мышонка и пытаюсь выхватить у него честно заработанный мною кусочек пищи, но я лишь расцарапываю ему мордочку.

Девушка замечает капли крови на его белоснежной головке, вытаскивает меня из этого террариума и помещает в другой. Обстановка та же, только здесь все сами плавают и добывают себе корм. Мне не хочется больше плавать. Я поступлю так же, как белые мыши поступили со мной. Встречаю первую мышку, вполне удачно отбираю у неё сухарик и принимаюсь хрустеть. Дожевав, отбираю ещё один, затем ещё и ещё, пока, наконец, вся мышиная стая не поднимается против меня. Я мечусь из стороны в сторону, но их гораздо больше одного меня, пищу, призывая на помощь, но один подопытный все-таки успевает цапнуть мою лапку, прежде чем девушка меня вытаскивает.

Меня поселяют в новом террариуме, где такой же влажный пол и стеклянные стены. Каждый день ко мне приходит эта девушка. Она колет мне различные вещества, побочные эффекты от которых совершенно непредсказуемы и всегда действуют на меня по-разному: какие-то повышают аппетит, какие-то жажду, какие-то прибавляют мне энергии, иные  её отнимают, а третьи, вообще, пробуждают жажду крови.  Я не могу контролировать свои чувства, действия… все мое тело находится в подчинении у этой девушки в белом халате. Она делает со мной все, что ей вздумается, и при этом она постоянно что-то записывает в свою книжечку. Мне надоело. На мне не осталось ни одной клеточки, которую она бы не тронула, на моей коже не осталось ни одного живого миллиметра, который бы не поддавался воздействию какого-либо аппарата. Мой мозг увеличился, я чувствую. Мое поведение стало менее примитивным. Я стал умнее. Мое тело увеличилось в размерах и постоянно прибавляет массу.

В соседних террариумах мыши беспокойны, они то и дело суетятся, бегая по периметру обжитого стеклянного ящика. Я чувствую опасность. Видимо, они тоже. Если мы не уйдем, нас будет ожидать смерть. Рождающиеся предчувствия ещё никогда нас не подводили наших предков. Девушка уходит из комнаты, и мы предпринимаем план по спасению собственных шкур. Никто нас не видит. Никого не осталось.

Мы покидаем камеры пыток и постановок опытов и устремляемся на волю: в город, полный мерцающих огней, сиянием которых нам не дается насладиться из-за плохо развитого зрения. Мы бежим в метро наполненное прохладой и сыростью. Поездные пути как нельзя лучше подходят нам в качестве обители. Днем – это способ передвижения большинства жителей большого города, ночью – пристанище для нас, животных, измененных человеком. Мы не хотим причинять урон человеку, мы только хотим выжить. Изменяя структуру нашего мозга, человек  не задумывался об этом, но, тем не менее, он сделал нас почти равными. Он заставлял нас жить его жизнью, переживать то, что предстоит пережить человеку, но пришло время, и теперь мы заставим его играть по своим правилам, мы заставим его подчиняться малейшим прихотям грызунов, выходцев из лаборатории. Мы не хотели этого, но иного выбора у нас не остается: мы вынуждены жить вашей жизнью, удовлетворяя ваши потребности.