Лёшка

 1996 год               

      Лето выдалось на редкость жаркое. Зной наступает уже в одиннадцать часов утра и продолжается до захода солнца. За ночь город не успевает остыть, разогретые кирпичные дома подолгу источают жар. Ночи стоят душные и томительные, и существенного облегчения не приносят. Днём на открытых участках асфальт плавится, и запах гудрона далеко разносится по городским улицам. Острые каблуки моих босоножек не раз проваливались в мягкую массу. В скверах и парках листья приобрели тёмно-зелёный цвет и стали жёсткими. Пыль преследует везде. Город ждёт дождя. Даже, точнее сказать, он жаждет роскошного ливня, спасительного, несущего прохладу, очищение и облегчение. Но дождей нет уже больше пяти недель. И каждый день над городом снова и снова нависает колокол беспощадного зноя и томит, изнуряет, выматывает силы. Жизнь превратилась в сплошное ожидание ночи -- наступления хоть какой-то, пусть незначительной, но прохлады.
      Проваляться весь отпуск дома на диване мне не хочется, да и сын мается, он тоже тяжело переносит жару.
-- Сынок, а не поехать ли нам с тобой к Чёрному морю? – спрашиваю я, читая объявления в местной газете.
-- С палаткой, чтобы жить прямо на берегу и купаться целый день? — радостно подхватывает сын.
В турагентстве мы покупаем два билета на коммерческий автобус, следующий маршрутом в Архипо–Осиповку. "Вас привезут прямо в палаточный городок, расположенный на берегу Чёрного моря. Вам понравится", -- любезно улыбаясь, заверяет нас длинноносая белокурая дама в тонком красном сарафане.
-- Ночевать придётся в палатке, а еду готовить на примусе, -- озабоченно говорю я.
-- Вот здорово! – радуется сын.
-- Освоим новый вид отдыха? — спрашиваю я его.
-- Освоим, мам! Запросто освоим, -- весело заверяет он.
        Начинаем сборы. Необходимых вещей оказалось много. Спальные мешки, примус, кое – какая посуда, зонт и т.д.  – всё, что нужно, складываем в одну общую кучу.
     За один вечер научились устанавливать палатку. Некоторый опыт обращения с примусом у меня есть. Ну, вроде всё! Готовы.
         Автобус в назначенное время не приходит, ожидаем его больше двух часов. Нервничаем, пьём воду и обмахиваемся местными газетами. И вот синий пыльный "Икарус" въезжает на площадь перед гостиницей «Донец». Ожидающие сразу встрепенулись и засуетились. Посадка длится довольно долго, много времени уходит на укладку вещей в багажное отделение. Сумки с едой и водой люди несут в салон. Треть пассажиров с детьми разного возраста. Наконец все расселись по местам и взволнованно ожидают отправления. Духота становится нестерпимой. Красный от жары и усталости водитель проверяет билеты и выявляет одного «зайца». Не допуская никаких возражений, он выдворяет наглеца.
-- Освобождай автобус!
В ответ раздаётся мальчишеский голос. Он твёрдый, но не наглый: «Игорь разрешил».  «Игорь Николаевич разрешил» -- снова повторяет мальчик. Диалог происходит у меня за спиной. Безбилетный пассажир занял место на заднем сидении, где в летний зной ездить крайне мучительно. И, видимо, на эти места просто никто не купил билеты. Они оказались свободными.
-- Игорь Николаевич велел сказать вам, что он разрешает мне ехать здесь, -- в очередной раз говорит мальчик. Люди недоброжелательно оглядываются на того, кто заставляет их страдать от духоты. Минута ожидания кажется вечностью, маленькие дети начинают плакать. Я тоже повернулась, и увидела его. Мальчишка. Как мне показалось… лет одиннадцати–двенадцати. Он не походит на обычных детей. А больше напоминает гнома, которому возраст определить весьма затруднительно. Кажется, что это ребёнок, но серьёзное, не привыкшее к улыбке, страдающее лицо превращает ребёнка в старичка, который давно утратил способность смеяться и удивляться.
     Мальчик не отличается высоким ростом. Он коротконогий, некрасивый, лысый, с большим лицом и грустными глазами.
     Без майки, на нём одеты чёрные с белыми лампасами шорты. Они смешно болтаются и выглядят несуразно на детской фигуре. Это шорты взрослого мужчины, -- мелькнуло у меня в голове. На ногах резиновые пантолеты, которые тоже велики. В руке он держит чёрный измятый пакет. Из него высовывается горлышко пластмассовой бутылки с водой. Ребёнок стойко отбивается от требований водителя, который уже взял его за плечо, чтобы выдворить вон. Сразу бросается в глаза его способность рассчитывать на свои силы и умение ладить со взрослыми людьми.
Он твёрдо знает: именно от них во многом зависит его жизнь. Потому и умеет постоять за себя и быть бесконечно терпеливым.
     К водителю подходит его напарник, огромный мужчина в чёрной майке, что – то негромко говорит, и они оба направляются к водительским местам. Через некоторое время автобус тронулся с места. В раскрытые окна подул спасительный ветерок. И все мигом почувствовали облегчение.
      Справа от меня через проход сидит миловидная женщина, чуть–чуть моложе меня. А рядом с ней – мальчик, весёлый и улыбчивый. Мы знакомимся. Её зовут Оля, а мальчика Денис. Он сын Оли.
-- Оля,-- обращаюсь я к соседке,-- этот мальчонка… бомж?
-- Да, -- отвечает она.
-- Тогда он будет воровать, лазить по палаткам? — предполагаю я.
-- Нет. У своих не будет, -- спокойно отвечает Оля.
-- А кто ему разрешил ехать? О каком Игоре он всё время говорил?
-- Игорь Артюхов – это владелец турагентства и этого автобуса, на котором мы едем. Мальчика зовут Лёшка. Он живёт в подвале дома, в котором расположен магазин «Шахтёрский». В одном из каменных сараев у него оборудовано жильё. Там тепло, дом старинный. Отопительные трубы проходят прямо через сарай. А рядом с этим домом – турагентство Артюховых. Они Лёшку частенько подкармливают, обогревают, всячески поддерживают парня. Видишь, вот -- на море отправили.
-- Оля, а почему ребёнок не в детском доме?
-- Изваринский он. Украинец. Иностранец, значит, — с горькой иронией констатирует Оля.
-- И что! Нельзя оформить в детский дом?
-- В ГорОО утверждают, что нельзя. Артюховы туда ходили и просили устроить Лёшку в интернат. Им отказали.
         Мы обе замолчали. Раздумья завертелись и разбередили душу. Стемнело быстро, люди задремали, прохладный ветерок дует в лицо. И всё-таки какая чудовищная нелепость – бросить ребёнка на улице! Да какая разница, откуда он? Мал, не способен жить самостоятельно. Вот главный аргумент! Ну, это же предательство -- гнусное и ничем не оправданное. Вдруг вспомнились рассказы Августы Яковлевны Гусевой, замечательного педагога и методиста. Она говорила, как во время Великой Отечественной войны они, молодые воспитательницы, выискивали по всем освобождённым от фашистов населённым пунктам одиноких детей и везли их в детские дома. Многие дети, пережившие ужасы войны, не помнили своих фамилий. А другие были малы и просто не знали их.
Она рассказывала: «Однажды вечером мы нашли девочку. Она сидела  и плакала прямо на рельсах, недалеко от железнодорожной станции. На вопрос, как звать, ответила, что Аня. Фамилию она не помнила. Так мы её записали Анной Карениной. Громко кричащего, с явно еврейскими чертами лица мальчишку назвали Юрием Дунаевским. А бледный худенький мальчуган по имени Женя получил фамилию Бескровный. Молодые были, шутили", -- говорила она.
        Шутили, но спасали. Спасали всех, кого находили. Искали сознательно везде, где только можно. Почему же сейчас мы миримся с детьми–бомжами. Ищем причины, чтобы не пристроить их в детский дом. И находим их – украинец. И наконец… Неужели это нерентабельно для государства? Парень вырастет и будет служить в армии, ходить на зачистки... «Такие Лёшки» будут там, где никогда не будут «маменькины сынки».
          Автобус живо мчится по освещённой трассе. Далеко позади остался  Краснодар, а впереди сверкает огнями городок Горячий Ключ. Пахнет палёной резиной, противная вонь заползает в салон. Но близость Чёрного моря скрадывает любые неудобства.
          На базу в Архипо–Осиповку мы приезжаем около девяти. Опоздали ровно на два часа: задержали две поломки. Наши с сыном предварительные тренировки по установлению палатки сказались самым наилучшим образом. Мы установили её первыми! Зато с примусом начались серьёзные проблемы. Решили – завтракаем в ближайшем кафе. По дороге к морю встречаем Лёшку, он уже искупался и возвращался в палаточный городок. Вот что значит быть свободным от вещей. Хотя нет, в руке он держит свой неизменный чёрный пакет. Солнце уже высоко и палит нещадно. Я вытаскиваю из сумки майку сына и подаю её Лёшке. У нас их целых три, а у него – ни одной. Надо поделиться, а то как–то несправедливо получается.
-- Надень, а то плечи сгорят, -- советую я. Лёшка ловко ныряет в неё. Благодарит.
-- Я на колонку за водой и снова к морю приду, -- сообщает он. И бойко направляется к колонке. Лёшка всё делает быстро и легко, его движения отличаются точностью. В окружающей обстановке ориентируется махом. Эта его способность приобрела профессиональный уровень. Неказистый, но сноровистый паренёк Лёшка. За всё время пребывания вместе я не видела, чтобы Лёшка улыбался. Его лицо устойчиво являет печальную суровость. Улыбка ни разу не коснулась Лёшкиного лица. Кажется, что маска, выражающая бесконечное терпение, навсегда приросла к детскому лицу и сделала его на много лет старше. Лёшка как будто, минуя стадию детства и отрочества, сразу шагнул в зрелый возраст. Он спокойно и подолгу сидит на берегу, смотрит на море, на плывущие по небу облака. Сдержанно наблюдает за манипуляциями взрослых и визжащих от восторга, купающихся у берега детей. Но его лицо по-прежнему остаётся неизменным. Хотя нет, в тот момент, когда Лёшка смотрит на море, в его серых узких глазах оживает что-то затаённое, ведомое лишь ему одному. В обеденный зной, когда почти все отдыхающие покидают пляж, Лёшка прячется в тени автобуса, чётко передвигаясь за ней. Ночует, как я заметила, тоже в автобусе.
           Моя соседка Оля ловко готовит на примусе. У неё есть маленький раскладной столик и два стульчика. В обед она сажает своего сына вместе с Лёшкой за столик и кормит полевым супом. Я покупаю ему на ужин кефир и булочку, сосиски. Частенько угощаю мороженым. Лёшка всегда благодарит и принимает всё, что ему предлагают. Несколько раз я замечала, как он ел вместе с водителями. Нет, он не голодает. Тут иной голод, не физический. Одиночество, непризнанность. Дети с ним не дружат, слишком разные интересы. Их ничто не объединяет. А взрослые люди снисходят до того, чтобы только дать что-нибудь из жалости или зачастую просто отводят глаза. И никого не интересует его внутренний мир. Для всех он остаётся чужим. Люди живут своими насущными заботами, видя в них главный смысл. И не чувствуют в этом никакой вины.
           И, всё-таки, мне однажды довелось увидеть Лёшкину улыбку. Мы встретились на берегу. Он вдруг взволнованно сказал: «Тётя Лариса, меня сегодня прокатили на скутере и разрешили подержаться за руль». На его лице отразился восторг. Игрушка, о которой он даже не мечтал, получена. Лёшка ликовал, светился неподдельным счастьем. Он был так смешон и беззащитен в этот момент. Его большие чёрные шорты развевались как флаг на пиратской шхуне. Огромные старые понталеты лопнули посередине подошвы. Нестираная майка пятнилась солёными кругами, а обгорелый нос приобрёл лиловый отлив.
        Пять дней пролетели быстро. Подошло время отъезда. Свёрнутые палатки, спальные мешки и сумки дружно теснятся в багажном отсеке. Раскалённый автобус с загорелыми, разгорячёнными людьми, тяжело пыхтя, выехал из туристической базы. Его место сразу занял другой такой же автобус. И новые отдыхающие дружно принимаются устанавливать палатки и спешно бегут к морю.
        Я проснулась ночью. Продуваемый ветрами автобус мчится по знакомой трассе. Мы довольно далеко отъехали от моря. Сухой воздух, пахнущий полынком, предвещает скорое возвращение домой. Однообразный  саундтрек  дорожной музыки, состоящей из монотонного шуршания колёс и надсадного фырканья двигателя, давно перестал утомлять. Успела привыкнуть. Но я ощущаю чьё-то присутствие и взгляд. Кто–то стоит рядом. Осматриваюсь. Держась за поручень моего сиденья, стоит Лёшка. В другой руке висит всё тот же чёрный измятый пакет с бутылкой воды. В салоне темно и разглядеть Лёшкино лицо не представляется возможным. Но в мелькании света я успеваю заметить его глаза. Они выражают доброе любопытство.
-- Лёша, ты почему стоишь? — тихо спрашиваю я.
-- Тёть Лариса, а вы видели дельфинов? — неожиданно прошептал он.
-- Только в дельфинарии. В открытом море – нет. Не видела.
-- А я ждал дельфинов, но они не приплыли, -- грустно сообщил Лёшка.
-- Я долго следил за морем, -- добавил он.
-- Ещё увидишь, Лёша. Всё впереди…
-- Тёть Лариса, а вы видели подводные лодки? Какие они? — снова спросил Лёшка.
-- Почему они не плавали? Я так ждал! Ну, хоть бы одна выплыла! – сокрушается мальчик.
-- Лёш, подводные лодки ходят невидимо. Для того они и создаются. И на городском пляже подводная лодка никогда не всплывёт. Она является секретным объектом.
-- Эх! Если бы я попал на подводную лодку, я бы всё время смотрел в окно. А там -- под водой…  рыбы всякие, акулы, дельфины. Я научился открывать глаза в воде. Интересно как! Всё кажется таким большим. Мне хотелось чего-нибудь найти. Но я ничего не нашёл.
-- Лёш, у подводной лодки нет окон, -- боясь разочаровать мальчика, сообщаю я.
-- Есть, тёть Ларис, круглые… такие, люминанторы называются,-- возражает он.
-- Моряки, они же смотреть должны,  куда им плыть, а то как заплывут во что-нибудь. Там на дне много всего есть.
-- Они по приборам идут и все расстояния замеряют в кабельтовых. А кругом вода, одна вода…
-- Нет, люминанторы есть. Через них моряки смотрят, -- не сдаётся Лёшка.
-- И наверх они поднимаются, чтобы воздухом продыхнуть, а то воздух закончится и можно задыхнуться.
-- У них есть специальное устройство. Называется регенерация. Оно обеспечивает воздух.
-- Нет! Воздух нельзя сделать. Воздух -- он или есть, или его нет! — шёпотом утверждает Лёшка.
-- Лёша, ты почему всё-таки не спишь? Болтаешь со мной, мешаешь людям спать?
-- Водитель посадил на остановке трёх дяденек. Они сели сзади и попросили меня уйти.
Я касаюсь руки соседки. Оля открывает глаза.
-- Что случилось? – взволнованно спрашивает она.
-- Оля, Лёшу прогнали с его места. Он едет стоя — сообщаю я.
Мы вдвоём проходим по салону и видим трёх парней, сидящих сзади. Один из них полулежит. Пахнет перегаром.
-- Если вы сейчас не посадите ребёнка, то мы немедленно разбудим всех. У мальчика есть своё место – строго предупреждает Оля.
Парни молча подвинулись. Лёшка садится с краю.
-- Лёш, буди нас, если они будут тебя обижать – наказываю я.
-- Нет, не будем, -- обещают парни.
          После морской поездки я встречала Лёшку на ступенях магазина «Шахтёрский». Он просил милостыню, в коробке возле ног валялась мелочь. Я покупала ему хлеб и кефир, немного сарделек.
          Однажды, купив печенья и конфет, я зашла в храм Державной иконы Божьей Матери, чтобы поставить свечу за упокой души мамы. И увидела там Лёшку. Он сидел в маленьком подсобном помещении и пил чай с просвирой. На нём висел крестик. Рядом сидела немолодая седовласая женщина с удивительно добрыми глазами. Мы познакомились. Она охотно представилась и сказала, что звать её Мария Николаевна. Она много лет работала учителем начальных классов. А теперь вот пришла в православие.
-- Часто бываю в церкви, помогаю,-- сообщила она. 
-- О Лёше  забочусь. Сейчас ищу для него одежду. Скоро похолодает. Мы договорились, что я принесу для него некоторые детские вещи.
-- Я начала его обучать, -- добавила Мария, -- занимаемся математикой, немного читаем. Под диктовку плохо пишет. Много букв пропускает. Упущено время. Сензитивный период прошёл. А списывает неплохо, внимательный. Да и память неплохая. Словарный запас, конечно, скудный.
    Я была рада, что у Лёшки появилась добрая помощница и защитница. Он по-прежнему часто стоял у «Шахтёрского», просил милостыню. Я видела его и в храме, когда приносила вещи. Разговаривали. А Лёшка всё–таки заболел морем. Оно его манило. Состояние влюблённости в морскую стихию не отпускало:"Ещё раз поеду. С Игорем договорюсь".
        Зимой я стала реже видеть Лёшку на ступенях магазина. А потом он и вовсе пропал.
Наверное, устроили в детский дом? А может,при церкви живёт? Мне хотелось знать, где Лёшка, как складывается его судьба. И я пошла в церковь, в надежде найти там Марию Николаевну.
        Тяжёлая дверь легко подалась и открылась. От потока воздуха вздрогнуло пламя свечей. Запах ладана. Полумрак. Людей нет. Служба закончилась. Я опасливо прошла глубже в помещение церкви. Печальный лик Богородицы с младенцем на руках встревожил. Мне показалось, что икона плачет. Слева в уголочке у Скорбящей иконы стояла Мария Николаевна в чёрном гипюровом платке. Я подошла и тихо поздоровалась.
-- Мария Николаевна, я принесла вещи для Лёши и рассказы Драгунского, — тихо сообщила я. Она повернулась. И я увидела в её глазах бесконечную скорбь. Меня пронзила догадка. О, ужас!
-- Убили Лёшу, -- сдавленным горлом прохрипела Мария. Мы сели на скамейку и долго молчали. Говорить не хотелось. Давило чувство вины, досады и ещё чего– то такого, что невозможно высказать. Мария заговорила первой.
-- Его отец вернулся из тюрьмы и поселился в родном посёлке в старой времянке.
-- Протоптал дорожку туда, к отцу, -- с горечью сообщила Мария. Мы снова замолчали.
Богородица печалилась. А лик Спаса, суровый и строгий, взирал на меня так, что стало страшно. Страшно и больно! И спрятаться от него некуда. Я опустила голову и закрыла лицо руками.