Птичье, странное и по Достоевскому

Помянуть бы нам Федор Михалыча -
Лук да водка, да соль на столе,
Как царя нищебродства и калечи
На синичьей российской земле,

Рассказать бы дурному прохожему,
Что кнутом обжигает глагол -
Да не примет, привычней по роже ведь,
Чтобы кровь - на заплёванный пол.

Помогите звоночком и гомоном,
Воровайка синица и клёст:
На предплечье моем переломанном
Плачет рыжий кривой Алконост,

А предплечье мое - будто веточка,
А рябинная кровь тяжела,
Но растут из продымленной ветоши
Два синичьих, клестовых крыла.

Ты послушай, прохожий, как торкает
Птичья рвань, голота-нищета:
Нам, калекам, словечка, и только бы -
Хлеба-хлебушка, ради Христа!

Кто мы - лешие, Господу свечи ли,
Воробьята в чердачной пыли?
Если б не были мы искалечены,
Ничего бы сказать не смогли.

Будет время, и птицы замечутся:
Ухожу...Алконост, отвернись...
Беспощадно большому калечеству
Не вместиться в обычную жизнь,

И оно достоевщиной выскочит
В побасёнках пропойц и шалав:
Перебитой рябиновой кисточкой,
Без каких бы то ни было прав,

Моховое, тряпичное, галочье,
Побывавшее в клюве клеста...
Так помянем, прохожий, Михалыча -
Словом-хлебушком, ради Христа!