Истинней то, что летуче-воздушно...

Шмель



Не мешайте летать шмелю.
Я чреватость его люблю.
Он летает не по закону —
по наитию и во хмелю.
Под порогом, меж кирпичей,
в халабуде садовой ничьей
(ибо я там раз в год бываю)
он живет без всяких ключей.


Не мешайте любить шмелю.
Что за дело жучью-жулью,
с Баттерфляй ли толстяк флиртует,
с китаянкой ли Шао Лю?
Бочковатость его легка.
Шкура тигра — его бока.
Хоботок достает до донца,
до нежнейших глубин цветка.


Не мешайте гудеть шмелю.
Брат альтисту и скрипалю,
на медовой блюзовой ноте
чертит плавную он петлю.
И не я ему пел мадригал.
Лишь в апреле, когда он взлетал,
говорил я: «Сенсей, за зиму
ученик твой взрослее стал...»




*  *  *


В мае гремело, и пахли нарциссы
вслед за грозою и пряно, и резко.
Ветер с тетрадей сдувал биссектрисы,
влажный сквозняк развевал занавески.
Май взбеленялся и веял страстями,
будто бы стеблями – прямо из сада...
что-то цвело в этот месяц над нами,
что называть и грешно, и не надо.
Я и теперь, убоясь суесловья,
неабсолютным, неподлинным звуком
 
не назову наши взоры любовью,
солнце и дождь, и фрамуги со стуком...
Не назову твоё давнее имя –
истинней то, что летуче-воздушно.
Ливни стихали, а небо за ними
радужно было и великодушно.
Парты-галеры, зрачок директрисы.
Наши крамольно сплетённые руки...
Белые, в зелени мокрой, нарциссы.
Свежесть грозы над соломой науки.