Почти забытые поэты. Николай Алешков

Николай Алешков
лауреат Республиканской литературной премии имени Г. Державина (8 упоминаний в СМИ)
главный редактора альманаха "Аргамак-Татарстан" ( Набережные Челны ).

Первые робкие строчки у него появились в 12-13 лет. Десятилетку он закончил с мечтой стать журналистом. И стал им – ещё до армии был принят в редакцию районной газеты на должность выпускающего. Служил три года в Московском округе ПВО в звании рядового. После армии пытался учиться на журналиста в Казанском университете, но бросил его, ибо больше привлекала практическая работа в газете.
     Была пора странствий. Жил, работал корреспондентом различных газет в Казани, на Южном Урале, в Москве. В 1972 году вернулся на родину, в Набережные Челны – полагает, что навсегда. Хотя охота к путешествиям осталась и по сей день.
    Литературным творчеством всерьёз занялся после 30 лет. В 1976 году поступил на заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького, где занимался в поэтическом семинаре Николая Николаевича Сидоренко (у него в своё время учились Рубцов, Шкляревский, Ольга Фокина). Закончил Литинститут в 1982 году. Вспоминает этот вуз с благодарностью. В Литинституте были замечательные преподаватели. На курсе учились талантливые ребята. С некоторыми однокурсниками Алешков дружит и сейчас.
  Творческая атмосфера в Набережных Челнах того времени тоже способствовала литературному взрослению. КамАЗ собрал здесь много замечательного народу, в том числе начинающих поэтов и прозаиков, которые организовали в 1971 году литературное объединение «Орфей». Оно в семидесятые и восьмидесятые годы весомо заявляло о себе публикациями в журнале «Новый мир», в издательстве «Молодая гвардия». В «Орфее» Николай подружился с Валерием Суровым, Русланом Галимовым, Георгием Сушко, Евгением Кувайцевым, Иваном и Павлом Юлаевыми, Инной Лимоновой, Петром Прихожаном, Верой Арямновой, Владимиром Гофманом, Юрием Кучумовым. Ныне «иных уж нет, а те – далече». «Орфеевцы» были требовательны к сочинениям друг друга, и это оттачивало перо.
   А с «орфеевцами» часто общался известный казанский поэт Николай Беляев, с которым Алешков знаком с 1968 года. И благодарен судьбе за то, что для него в Казани многие годы существовал ещё и «беляевский семинар». У Николая Беляева многие учились умению расслышать, понять и принять разные поэтические голоса, интонации и традиции. Лишь бы эти голоса не звали «по ту сторону гуманизма», как говорит подлинный русский интеллигент Беляев, вернувшийся в родную Казань после собственной «одиссеи», связанной с постперестроечным безвременьем.
   Николай Петрович считает, что ему везло в жизни на хороших людей. Нельзя не упомянуть в их числе и Разиля Валеева. Он три года руководил в Набережных Челнах писательской организацией, а Алешков работал там литературным консультантом. Это были самые плодотворные годы в жизни челнинских литераторов – и татар, и русских. Именно в этот период Николай Петрович довольно активно занимался переводами с татарского, башкирского, чувашского, армянского языков. А первая книжка его стихов вышла в 1983 году.
  Всего же книг у поэта десять:
1. «Запомни меня счастливым» (стихи, Казань, Таткнигоиздат, 1983 г.);
 2. «Орловское кольцо» (стихи и поэма, Казань, Таткнигоиздат, 1988 г.);
3. «Лимит» (стихи в сборнике «Мужской разговор», Казань, Таткнигоиздат, 1993 г.);
4. «Дальние луга» (книга избранных стихотворений, Набережные Челны, Издательство «Светоч»,1995 г.);
5. «Это в Тарловке было» (краеведение и публицистика, Набережные Челны, Издательство «Светоч», 1996 г.);
6. «Вопреки» (стихи, Набережные Челны, Издательский дом «Стрежень», 2003 г.).
7. «Сын Петра и Мариши» (книга избранных стихотворений и поэм, Казань, Таткнигоиздат, 2005 г.).
8. «Свет небесный» (книга стихотворений, Москва, издательство «Московский писатель», 2007 г.).
9. «С любовью и нежностью» (избранная лирика, Казань, Таткнигоиздат, 2010 г.).
10. «От сердца к сердцу» (стихи 2007-2011 г., Казань, ПИК «Идел-Пресс», 2012 г.).


* * *
                Ты жива ещё, моя старушка?
                Сергей Есенин
           Поэтов в России любят только после смерти.
                Из Интернета
Вернуть соловьиные годы,
упасть в луговую траву!..
Хотелось любви и свободы,
хотелось в Казань и Москву
из Богом забытой Орловки.
Вперёд! И Казань, и Москва
капканы свои и уловки
расставили – выжил едва.
Вернулся, аж мать не узнала,
смурным из незваных гостей.
Чьё солнце тебя обжигало,
чей холод прошиб до костей?
Родная! Ни солнце, ни вьюга
меня не свалили бы с ног,
я сам из похмельного круга
сбежал на орловский порог.
В столицах чужие бульдоги
российскую славу пасут.
Рванёшься по скользкой дороге –
всю душу тебе растрясут.
Завистники эти цепные,
гранёным стаканом звеня,
а с ними и девки срамные
портвейном «лечили» меня.
Тебе не расскажешь об этом,
но я занесу на скрижаль
вослед за великим поэтом
слезы материнской печаль.
Я вырвался из круговерти!
Спас матери иконостас.
И кто там кого после смерти
полюбит – неважно для нас…

   *    *    *    *
Кавалергарда век недолог…
                Булат Окуджава
По небу полуночи ангел летел…
                Михаил Лермонтов

Дантес – кавалергард. Кавалергард – Мартынов.
И длителен их век, и безмятежны дни.
Осанка, гордый взгляд в потомках не остынут.
Дуэльный кодекс чтя, погибли не они.

Они хотели жить, они имели право
в соперника стрелять, коль поединок свёл.
Стоять за честь свою – смертельная забава.
И Пушкин это знал. Курок противник взвёл…

И после долгих мук душа поэта к звёздам –
на вечный горний свет отправилась в полёт.
А Лермонтов (наглец!) стрелял с улыбкой в воздух,
он знал, что в небесах бессмертье обретёт.

Что ж, каждому – своё, как скажут офицеры.
Меж небом и землёй – дуэлей тех барьеры.

   *    *    *    *

9.12.12
По холмам задремавшей Отчизны…
                Николай Рубцов
Автострада моя, автострада!
Четверть века уже за рулём.
Наказание или награда –
по асфальту лететь напролом.

К восходящему древнему Солнцу
направляю смертельный разбег.
Я б хотел, пролетев горизонты,
угодить хоть в двенадцатый век.

Там волшебники и великаны
из тумана бредут по росе.
Здесь гаишники, как тараканы,
выползают с утра на шоссе.

Долог путь ли до финишной тризны?..
Вдруг из детства (пригрезилось мне?)
по холмам задремавшей отчизны
скачет отрок на белом коне.

Уж не я ли, двенадцатилетний,
упредить захотевший беду,
пастушок-коновод не последний
в пятьдесят деревенском году?

Нет! Мираж! Лошадиные силы –
под капотом машины моей.
Рву напрасно последние жилы –
не догнать мне живых лошадей.
23.07.11
   *    *    *    *
ПОСВЯЩЕНИЕ ДРУГУ
               
 «Я устал от двадцатого века…»
                Владимир Соколов

В сине море впадают реки.
Божьи храмы зовут к добру.
Я останусь в двадцатом веке,
в двадцать первом я лишь умру.

Видишь, Кама и видишь, Волга
продолжают вершить свой бег…
Был Серебряным он недолго,
век двадцатый, Свинцовый век.

Я подброшу в костёр поленья.
Вот и жизнь пролетела, друг,
в промежуточном поколеньи
между хлёстких смертельных вьюг.

Наши батьки в граните, в бронзе
иль с крестов посреди могил
смотрят пристально: дети, бросьте
нашу славу пускать в распыл!

Мы профукали вашу славу.
Ваши внуки взрослеют, но
на Кавказе спасать державу
им под пулями суждено.

Поздно, друг мой, чесать в затылке.
Сядь к огню, если ты продрог
в междуречьи, как на развилке
вековых, столбовых дорог.

Помолчим-ка давай с тобою,
коль ответить не можем им.
Перед ними с пустой сумою
на пороге почти стоим.

Или вправду мы виноваты,
что Россия трещит по швам?
Над простором речным закаты
злые слёзы подсушат нам…

В сине море впадают реки.
Божьи храмы зовут к добру.
Я останусь в двадцатом веке,
в двадцать первом я лишь умру.

   *    *    *    *
В СТАРОМ ПАРКЕ
                Виктору Суворову
Под ногой трава упруга,
и шаги мои легки –
по периметру три круга
в старом парке у реки…

В старом парке много сосен,
в старом парке воздух свеж.
И развешивает осень
грусть несбывшихся надежд.

Что ж, багрянец увяданья,
он и мой любимый цвет.
Уходящим – до свиданья! –
помашу рукой вослед.

Пораженья и победы…
А от боли не скули!
Что нам годы, что нам беды,
если бездну перешли!

Вдруг пригрезится такое
в старом парке у реки –
дескать, к вечному покою,
хошь не хошь, и мы близки…

Вроде так. Но все наветы
жизнь отвергнет по весне,
вспыхнув зеленью на ветках
в старом парке и во мне.

Ведь не зря трава упруга,
и шаги мои легки –
по периметру три круга
в старом парке у реки…

8.12.12

   *    *    *    *
ЛЕСНОЕ ОЗЕРО               
1.
В зеркале стылой осенней воды
словно в предчувствии близкой беды,
лес отражается золотом к вечеру.
В сумерках вязнут скитаний следы,
наши земные труды и плоды
между мгновением жизни и вечностью.

Озеро! Родина! Осень-краса!
Нам ли, уставшим молить небеса
о сокровенном, заветном, несбыточном,
ждать и надеяться: все голоса
будут услышаны, если леса
через какие-нибудь полчаса
тьмой занавесятся – ужасом пыточным?

Вырву из тьмы на скрещеньи дорог
синенький скромный осенний цветок.
Как он мерцает в своей одинокости!..
Утром опять заалеет восток.
С ветки сорвётся последний листок.
Хватит на всех и любви, и жестокости.

2.
Лесное озеро замёрзло.
И по зеркальной глади льда –
поверьте! – кот учёный ёрзал.
Под носом рыбка. Но – беда:
коту никак не расцарапать
заледеневшее «стекло».
И смех, и грех, едрёный лапоть!
Мороз! Коту не повезло.
И полыхает у котяры
зеленожёлтых глаз пожар.
Оголодал, видать. Недаром
из Лукоморья убежал.
Куда ни кинься – сплошь преграды.
И сказки кончились давно.
Златую цепь спилили гады,
и дуб спилили заодно.
Худющий, голодом кручёный
(не жаль ему когтей и лап),
добычу ищет кот учёный
и от людей бежит стремглав…

Воспел бы я в стихах и в прозе
прогулки в лесополосе,
но мёрзнет муза на морозе,
да и слова застыли все.

Лёд отражает облака.
А снега нет ещё пока.

3.
Лесное озеро оттаяло.
И по зеркальной глади вод
со мной на лодочке Наталия,
как лебедь белая, плывёт.

И вслед за лодкою по озеру
плывут, качаясь, облака,
а мой ровесник Сашка Прозоров
зовёт к костру издалека.

Мы молоды, нам делать нечего.
Какой-то тайны ждёт душа.
Мы здесь останемся до вечера,
сиренью сорванной дыша.

И пусть подружки наши юные,
прикрыв платком стыдливо грудь,
увидят, как дорожки лунные
перетекают в Млечный Путь.

И наша юность не кончается.
За плёсом ухают сомы.
Созвездья в вечности качаются.
И лес. И озеро. И мы.

   *    *    *    *
НАЗВАНИЯ
Осень придёт – журавлиную грусть
с неба услышим.
Верхняя Уча и Нижняя Русь
под Мамадышем
нас по тропинке в грибные леса
молча проводят,
словно жар-птицы, вокруг чудеса
захороводят.
Это берёзы, багряный пожар
листьев летящих…
Родина – Господа смертному дар.
Верный – обрящет.
Скоро и мы журавлиную грусть
в небе продышим,
Верхнюю Учу и Нижнюю Русь
под Мамадышем
чтобы увидеть…

   *    *    *    *
19 МАЯ
И распахнутся двери,
в них сын, как ясный свет.
Я сам себе не верю:
Серёжке двадцать лет?

Шагну навстречу вёснам
и сына обниму.
И внучка с криком «Крёстный!»
уже бежит к нему.

Родню лучистым взглядом
окинет наш орёл
и с мамой Катей рядом
усядется за стол.

И вот – сирени майской
букет в её руках.
И благодатью райской
повеет сразу – ах!

Гуляет честь по чести
семья в конце весны,
коль день рожденья вместе
у сына и жены.

Гуляй, моя отрада,
в высоком терему,
ведь спрашивать не надо,
где я кафе сниму –

Стоит, как на картинке
(играет солнце в нём)
на берегу Челнинки
наш деревенский дом.

Вприсядку гости ловко
запляшут – ух, держись!
Благослови, Орловка,
мою семью на жизнь!

Гармошка с переливом
волнует кровь, звеня.
Запомните счастливым,
пожалуйста, меня!

   *    *    *    *
                Рамилю Сарчину
Скворцы несут дыхание весны,
листает ветер мартовские святцы.
Вам снятся эротические сны?
И мне они, представьте, тоже снятся.

Что – возраст, если песней молодой
мир удивить по-прежнему охота?
Смотрите – солнца лучик золотой
уж распахнул небесные ворота.

За солнцем вслед пожалует апрель,
и на лесных проталинах под вечер
зажгутся голубые, словно гжель,
подснежников мерцающие свечи.

Придёт и Пасха. Молодой звонарь
на колокольне свяжет воедино
небесный купол и земной алтарь
и благовест услышит вся долина.

И мне светло в предчувствии весны,
и вновь в груди желания теснятся.
Вам снятся эротические сны?
И мне они, представьте, тоже снятся.

* * *
Как небесные птицы в полёте,
были песни твои хороши.
Забывалось томление плоти
под высоким томленьем души.

Помнишь, вместе летели над бездной
и не видели сверху её?
Над грехом и над родиной бедной,
где глумилось жульё, вороньё.

И казалось, что нас не догонишь,
что под облаком нету преград.
Мы любили друг друга – ты помнишь?
Нет. Забыла. А песни летят…

 * * *
Я ловлю в отгоревшей зарнице
дальний отблеск былого огня.
Перелётная певчая птица,
как живётся тебе без меня?
Белым снегом в бессонные ночи
возвращается в мир красота.
Слышу песню про карие очи –
мне знакома мелодия та…
               
* * *
Музыку нашу ни мужу, ни другу
не передашь – загалдит вороньё.
Я не пустил твоё имя по кругу –
не разбазаривай имя моё.
Лучше забудь то, что я не забуду.
Мы расстаёмся уже навсегда.
Музыка наша, подобная чуду,
не повторится нигде, никогда.

* * *
После страсти жизнь кажется пресной.
Я уже ничего не хочу.
и умру. И, конечно, воскресну.
И за ангелом вслед полечу.
Мне открылось – к земному порогу
подступая, не бойся пропасть.
Мне открылось – и к Господу Богу
поднимает великая страсть.

* * *
Сентябрьское солнце восходит в зенит.
На пашне струной паутинка звенит.
И всем обещает осенняя Русь
короткое счастье и долгую грусть.
8.12.12

* * *
Я любил тебя другую.
Я по той, другой, тоскую –
невозвратной, дорогой…
А тебя, когда ты рядом,
молча спрашиваю взглядом –
а была ли ты другой?
7.12.12

* * *
Хошь – баш на баш –
злых слов кутерьму?
Придёшь и дашь,
а я не возьму.
Война? Война.
И слёзы, и кровь…
А всё она –
паскуда-любовь.
26.11.12