Дм. Петров - Человек с израненной душой!..

01.04.2005г.

   ...Когда мы вышли от Рудольфа, вре­мя было уже позднее, и вдруг нам навстречу появилось человек шесть-семь дружинников, на углу Колпинской и проспекта Щорса. Мы уже были на не­большом расстоянии от них, и Аркадий успел мне шепнуть три слова: «Прикрой! Повяжут - срок!» Я быстро сообразил, что мне надо оказать этим дружинникам очень сильное сопротивление. Это сра­ботало: они обалдели от того, что кто-то вздумал сопротивляться шестерым, навали­лись все на меня, а Аркадий тем време­нем дал деру. Когда я увидел, что он уже забежал вправо, на улицу Шамшева, и за ним никого, я «сдался». Для меня этот вечер окончился в милиции, где меня продержали больше четырех часов за решеткой, а Аркадий исчез...
   Это был один из наиболее ярких эпизодов среди моих встреч с Аркадием Звездиным. Случилось всё это в конце 1968 года, незадолго до моего ареста. Тогда мы с Аркадием встретились у Ру­дольфа, и Аркадий сказал, что у него сейчас довольно тяжёлый период, что он куда-то попадал, то ли на 15 суток, то ли у него было что-то типа администра­тивной высылки. Я точно вспомнить не могу, но это было что-то не очень про­должительное, не срок. Но на тот мо­мент он был в крайне сложном положе­нии из-за того, что у него были не в порядке документы, и любая ментовская проверка могла для него плохо закон­читься.
   Николай Николаевич Браун - поэт, публицист, автор-исполнитель своих песен, бывший узник спецстрогих политлагерей и тюрем (1969-1979), один из лидеров монархического и казачьего движений. Автор многих публикаций в отечественных и зарубежных изданиях. В творческой биографии Аркадия Северного Н. Н. Браун сыграл особенную роль. Именно по его инициативе в 1962 году состоялось знакомство Аркадия Звездина и Рудольфа Фукса.
Мне запомнилось, что в этот же са­мый вечер у Рудольфа был ещё один че­ловек, в котором я сразу почувствовал стукача. Чутьё меня ни разу не подводи­ло. Может, он тоже сыграл какую-то роль в том, что дружинники появились тогда у нас на пути. У власти как раз был очередной припадок по борьбе с инакомыслящими, очередное оживление деятельности КГБ, проверки на дееспо­собность их агентуры.
   А у меня тогда осталось чувство хо­рошо сыгранной роли, в том смысле, что я хорошо произвёл подставу с дружинни­ками, и от задержания и возможных по­следствий Аркадия я закрыл.
   И вот, продолжая наш разговор об Аркадии Дмитриевиче Звездине - Северном, которого я знал просто как Аркашу, хо­телось бы мысленно вернуться в конец 50-х годов. Когда и как происходили наши встречи в те годы  ? - Мы встречались или на вечерах - а это были музыкаль­ные, или танцевальные вечера, или при обмене джазовыми пластинками, в том числе записями, которые были сделаны на обычной рентгеновской пленке, «на кос­тях». - Тогда мы все увлекались джазом.
   И вот при таких обстоятельствах на какой-то танцевальной площадке я встре­тился с молодым человеком, который сра­зу обратил на себя мое внимание задум­чивыми темными глазами. Это и был Аркаша Звездин. Мы познакомились, и он почти сразу сказал, что его привлекает в музыке цыганская стихия, ему нравятся цыганские и русские романсы и блатные песни, как он выразился, «тюремные». А я в то время интересовался серьёзным джазом, тогда у меня уже была значитель­ная коллекция джазовых записей. Он это всё воспринимал очень обострённо, с го­рячей симпатией. Конечно, он тоже был поклонником джаза, правда, не таким, как многие из наших общих знакомых. Тем не менее, обладая музыкальным слухом, он с интересом воспринимал всё, что приходило к нам из-за рубежа, через мо­ряков загранплавания, и то, что издавал подпольно Руслан Богословский.
   Во многом, конечно, такие общие ин­тересы определялись тем, что Аркадий не принимал советскую систему, не увлека­ясь, правда, при этом никакими полити­ческими мотивами или идеологией как та­ковой. Но вместе с тем помню, что я ему давал несколько книг антибольшевистского содержания. Две из них были двадцатых годов, ещё кое-что из Самиздата и одну книгу «Тамиздата». И я помню, что он с большим удовольствием это прочитывал, и в первый раз даже сказал мне: «Вот у нас в Иванове я никогда таких книг не видел. Мы ведь рядом с Москвой, вроде, там, в столи­це, должны быть такие люди, но, наверное, я с ними просто не успел познакомиться. А в школе мне как-то не приходилось встре­чать ничего подобного».
   Я помню, что Аркадий здесь, в Питере, конечно, искал друзей. Часто вспоминал о своей семье. Семья у него была большая, сестра и трое братьев. Он рассказывал, что матушка у него рентгенолог, и говорил, что вот, если бы нужно было большое количе­ство рентгеновской пленки для записи джа­зовых или блатных песен, то у его матери там, в Иванове, пленки бы хватило, уж она бы не поскупилась. Отец его был каким-то начальником, он работал на железной доро­ге, но Аркадий говорил так: «Я как на же­лезную дорогу ни посмотрю, у меня всё больше образы этапов возникают, лагерей. Такая у меня восприимчивость к железной дороге, я вот всё представляю себе, как едут туда, в лагеря, большие массы народу у нас в СССР».
   Человек он был, надо сказать, скромный, и впитывал в себя всё, очень умел слушать. В то время, когда я его знал, он восприни­мал многие стороны в жизни очень серьёз­но, принимал близко к сердцу. Несмотря на то, что у него было много юмора, и в блат­ных песнях он человек воодушевленно-ро­мантический, но многие вещи он восприни­мал с душевной болью и всерьёз. Он был, конечно, душевно ранимым человеком. При­чём, может даже, раненым. Раненым советс­кой жизнью. Может быть, как-то задетым ею глубоко, в чем-то духовно искалеченным. У него была любящая душа, хорошее сердце, и он, может быть, не встречал таких близких людей, которые могли бы его под­держать. Но когда слышали его песни, узнавали, - он, конечно, чувствовал большую поддержку. Ту поддержку, ко­торую он впоследствии встретил в Ру­дольфе Фуксе. Пути Господни неиспове­димы, так же, как и лагерные пути и пути творческих встреч и творческих су­деб. Но в его жизни многое так сложи­лось, что с одной стороны, он был удачлив, и колесо фортуны в его жизни вращалось. С другой - эта душевная ра­нимость привела его к тому, что его чув­ствительное сердце, встретившись с жест­кими сторонами советской жизни, в чём-то не выдержало...
   В тот период, когда мы были знакомы, он был неравнодушен к алкоголю, но ещё останавливал себя. Он тогда умел себя остановить.
В порядке обмена музыкальными за­писями или самиздатовской литературой, я помню, что Аркадий как-то с грустью говорил: «Я чувствую, что политика - не моё дело, это область борьбы, которая мне чужда. Я больше общаюсь с людь­ми, для которых сама жизнь, искусство имеет столько оттенков, которые должны быть выражены, а политика - это другое русло, надо посвятить себя этому цели­ком и без остатка. А для меня дороже всего - свобода. Свобода творчества, свобода жизни. Я не могу, например, за­висеть от жестких требований религии….» Хотя, конечно, он не был атеистом, он говорил мне, что для него Бог существу­ет. Он считал, что политическая деятель­ность суживает художественное творче­ство, она требует организации, самоорга­низации, - того, что ему было совершен­но не органично. Он прежде всего лю­бил непосредственную свободу….. В нём ощущалась какая-то цыганистость духа, и было по-своему символично, что он и внешне был похож на цыгана, что пере­кликалось и с его любовью к цыганским песням, цыганской стихии.
   Я не помню, чтобы рядом с ним были какие-то девушки, которые им увле­кались. Он был человеком скромным до застенчивости. Вообще, он рассматривал жизнь мрачновато, и когда я ему гово­рил, что в жизни есть светлые стороны, есть много радости, он отвечал: «Слиш­ком много цинизма, грязи, мерзости, и в этой ментовской стране, среди этих сту­качей, просвета мало. Для меня он в песнях». Когда он возвращал мне литера­туру, то ограничивался какими-то сжаты­ми комментариями, но, безусловно, я видел, что это человек, которому можно до­верять. Он был по-человечески глубоко порядочным и не принимал доносительский облик советской жизни. Он относил­ся к этому как к мерзости, которая неис­коренима, и часто замыкался в себе. Он говорил, что иногда ему приходилось просто заставлять себя общаться с людь­ми, даже с теми, которые были его собу­тыльниками. «Я чураюсь людей и не на­хожу отклика, вижу тупик от того, что у нас такая жизнь, беспросветная. Нам го­ворят о каком-то будущем, но я его не вижу. На самом деле у нас люди совсем другие, а во главе всего самые страшные преступники - наши советские вожди. Но политика - это не моё ! », - так он обычно любил подчеркивать.
   Я не думаю, что Аркадий мог уча­ствовать в своей институтской самодея­тельности. Он считал себя принципиально несовместимым с такой категорией людей, как публичные артисты. Он был по духу сознательным подпольщиком. И надо ска­зать, что партийное руководство очень строго следило за институтской самодея­тельностью, например, запрещало играть рок-н-ролл. Вряд ли Аркадий захотел бы участвовать в этих регламентированных мероприятиях. Не принадлежал он и к «золотой молодежи», и хоть что-то гово­рил про свои дела с фарцовщиками, но я полагаю, что на самом деле для него это была игра своего рода. Конечно, Ар­кадия нельзя никак всерьёз рассматривать как человека, стремившегося к обогаще­нию. И он не был принципиально на­строен на какие-то акции, как политичес­кие, так и уголовные. Скорее, для него всё это происходило просто в русле его симпатии к этой стихии в целом.
   Надо сказать, что у Аркаши была го­рячая кровь, он был человеком повышен­ной чувствительности, человеком нервного склада. Но он не увлекался изящной по­эзией или поэзией Серебряного века. Случилось так, что чаще всего он встре­чался или с джазовой музыкой, или про­сто с блатными песнями, которые, конеч­но, были любимы в народе. Они всегда существовали, как некая данность в на­шей жизни, как, собственно, народная песня, и не обязательно уркаганская. Тог­да блатная песня воспринималась, прежде всего, как неприятие советской жизни, где с одной стороны был карательный ментовский режим, а с другой - те люди, которые не имели прямого отношения к режиму или не были у него в услужении, не состояли на комсомольских или партийных постах. Эти люди всегда имели в душе отрицание. Потому что та чуждая сис­тема, которая была вбита в СССР в череп­ную коробку каждому человеку, подразумева­ла идеологию, которая совершенно не свой­ственна ни России, ни русским людям. И это противостояние у многих выражалось в том, что люди просто не принимали этой системы, и многие из них становились «отрицаловкой», многие попадали в компании блатных или даже воров в законе. И неко­торые люди в нашем поколении встречались с теми, кого знали как воров, а воры не от­вергали людей, которые интересовались их жизнью или в чём-то были с ними солидар­ны в отрицании режима.
   Когда Аркадий закончил Лесотехническую академию, он устроился на работу, которая требовала карьерной ответственности. Там нужно было проявлять другие стороны ха­рактера, а Аркадий вообще был бессребре­ником. В жизни он был нетребовательным человеком, не стяжателем. Может быть, это какая-то из сторон блатных песен, блатной идеологии, которая не признавала стяжатель­ства. Вор прожигает деньги, кидает сотни в оркестр и девочкам, потому что знает, что завтра он, может быть, опять пойдет туда, за проволоку, и будет там сочинять песни о воле. Которая оттуда кажется такой привле­кательной, сквозь этапную решетку и небо кажется голубее, и облаков на нём меньше. А освободившись, видишь, что воля здесь: сучья, кругом менты, кругом предатели... 
   Может быть, эта игровая сторона жизни была Аркадию ближе, чем забота о ка­кой-нибудь партийной карьере, о чинах. Это было не в его характере, он был по натуре лирик, совершенно бескорыстный. И то, что его влекло в жизни, - это, по существу, было театром. В том смысле, в каком говорил когда-то в своих стихах Николай Гумилев:

Все мы святые и воры
От алтаря до острога,
Все мы плохие актёры
В театре Господа Бога !..

   Может быть, эти склонности характе­ра в Аркадии и определили его судьбу как бесприютную и как бессребренническую. И вместе с тем - такую судьбу чело­века, который горячо и преданно любил музыку, любил искусство, но так случи­лось, что именно блатная песня определи­ла его жанр поведения в жизни.
   То время, когда Аркадий стал уже до­статочно известен в мире магнитиздата, когда он стал петь песни, написанные Ру­дольфом, я уже не застал. Я находился в то время в политлагерях, с 1969 по 1979 год. Об обстановке на воле мы могли уз­нать только от вновь прибывших заключён­ных. Но у нас был строгий спецрежим, и попасть к нам ещё надо было умудриться. У меня была 70-я статья, я был «особо опасным государственным преступником», и над нашими лагерями в Мордовии владыче­ствовал КГБ. Синие погоны стояли над малиновыми.
   Начальники лагерей, помещая нас в ШИЗО или отправляя в крытую, сами объясняли нам, что это указание свы­ше, которого они не смеют ослушаться. Дело создает КГБ, судит суд, который приглашён из-за зоны, процесс продолжа­ется 10 минут, лагерная тюрьма, после ШИЗО - ПКТ, после ПКТ - крытая, Вла­димирская или Чистопольская. Так что у меня всё, что связано с песней блатной, лагерной - это несколько другая сфера. На том режиме, на котором я содержал­ся, были совсем другие люди: профессо­ра, поэты, писатели, представители нацио­нальных движений, деятели Православной Церкви, которая была после 1918 года катакомбной. У нас там были 25-летники катакомбной Церкви. Были там и воры в законе.
   Я познакомился там с участниками и воркутинского лагерного восстания, и норильского, не буду называть их имён. У них были срока по двадцать пять, по тридцать, а то и по тридцать пять лет. Так что у меня всё, что связано с песня­ми неволи, сложилось совсем иначе. Там я познакомился с творчеством з/к, почти неизвестным, с песнями политического со­держания, тоже тюремно-лагерного, но воинствующего. Я также оставил в лаге­рях ряд своих песен. Но ненависть и не­приятие сов. режима у нас были общими с классической блатной песней, той пес­ней, которая увлекла Аркадия.
   Часть из песен, которые принадлежат этой стихии, на самом деле написаны по поводам политическим, например, «Крытые вагоны», «Идут на Север срока огромные» или песня о лагере в Хальмер-Ю, об этой стройке, которую зек не принимает. Песни были близки народу, потому что в них воплощалась та атмосфера тюрьмы и лагеря, которая была во всей нашей стра­не и «на воле». Нельзя забывать, что тер­мин ВКП(б) расшифровывался проница­тельными зеками как «Всесоюзное Крепостное Право большевиков».
   Это отражалось и в столь всенарод­ном жанре, как частушки, которые были в большинстве своем антисоветскими. На­пример:

Эх, огурчики
Да помидорчики,
Убили Кирова
На коридорчике !..
   
* * *
 
Эх, ка`лина,
Эх, ма`лина,
Убили Кирова,
Убьем и Сталина !..
   
* * *

   Было много разных частушек не в бровь, а в глаз, потому что ухо у людей, чувствительных к русскому языку, очень точно слышит музыку слова. Например:

Никого я не боюсь,
Я на Фурцевой женюсь,
Буду щупать сиськи я
Самые марксистские !..

   * * *

   Очень хорошая рифма, хотя, может быть, это комплимент Фурцевой.
Я почти сразу мог убедиться, что воры солидарны с нами, политическими, именно в ненависти к режиму. Когда вво­дили нас в «заквагоны», воры объявляли: «Политических ведут!», а затем встречали нас по счету «раз, два, три» дружным скандированием двух слов: «Смерть комму­нистам!»
   Хочу сказать о том, о чем у нас час­то забывают. В разные годы были разные тюрьмы, разные лагеря и разный блатной мир. В 20-е годы в среде воров были многие люди из «бывших». Дети тех со­словий, которые были упразднены и отме­нены простым декретом №31 от 12 но­ября 1917 года. Это полстранички на машинке, в результате которой все титулы и сословия отменялись, все законы Российской империи, ранее существовавшие, считались бывшими, а вся собственность бывших со­словий переходила пролетариату. Кто же воплощал этот пролетариат? Дальше идут подписи: Ульянов (Ленин), Свердлов, Троц­кий, Калинин и еще Горбунов, подписи ко­торого всегда были под этими документами. Они не забыли также 5 сентября 1918 года издать постановление ВЦИК о концентраци­онных лагерях. Там было сказано о необхо­димости «организации концентрационных ла­герей для изоляции врагов народа». Это все­го-то треть странички на машинке, за подпи­сью Курского, наркома юстиции, и секрета­ря Фотиевой. Постановление было опубликовано в газете «Известия ВЦИК» 10 сентября 1918 года, и под ним даже нет подписи Ульянова-Ленина.
   Дети тех, кто оказались раскрестьянен­ными, рассвящененными, расказаченными, те, кто не ушел с оружием в руках с отца­ми через Крым, не остался в лесном брат­стве, - многие пошли в воры, и решили экспроприировать у большевиков то, что большевики «экспроприировали» у них. Они считали это совершенно законным и есте­ственным. Среди воров в законе были люди благородного происхождения. Они были в прошлом аристократами, а теперь становились «арестократами». Они принадле­жали к людям высокой культуры, многие имели военное образование, и поэтому мог­ли хорошо организовывать свои налеты, ставить на гоп-стоп коммунистов и партийных чиновников. Некоторых из этих людей мне еще удалось застать. У них были большие срока. Это были «белобандиты» в прошлом, и воры в законе в настоящем. У нас были и люди с ино­странными паспортами, но по нашим по­нятиям они соответствовали ворам. Были у нас и воры, которые на особом режи­ме раскрутились на политическую статью, я их уже упоминал - участники лагерных восстаний, например.
   И, конечно, в той расчеловеченной системе, которую создали большевики, сломав и перемешав всю вековую структу­ру российского общества, - в этой систе­ме блатной мир, блатной закон, а вместе с ним и блатная песня заняли вполне оп­ределенное место, и многие видели в них противопоставление беспределу советского режима...
Когда я вернулся из лагерей, песни Аркадия Северного я услышал на кассе­тах, но вскоре с большим огорчением уз­нал, что его не стало. Это была потеря человека, которого я хорошо знал, и по­мнил его молодым, горячим, душевным, необычайно чувствительным, с осознанием своего трагического призвания в жизни -петь песни, выражающие настроение тех слоев, что несли в себе ту или иную оп­позицию режиму.
И хоть Аркадий Северный и не при­надлежал к блатной среде и никогда сам не бывал в тех местах за колючкой, мне хотелось бы закончить разговор о нем ла­герной песней. Моей песней, сочиненной в одном из мордовских политлагерей, ко­торую вскоре там запели...


Материалы предоставил Дмитрий ПЕТРОВ
Copyright © 2004-2005, Журнал Шансон Вольная Песня. Все права защищены.


© "Northern Encyclopedia"
www.arkasha-severnij.info

   ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~