Фаянсовый полдень

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

ФАЯНСОВЫЙ ПОЛДЕНЬ

* * *

Я — азиат,
Но с русскими глазами.
И потому
С рожденья мне милы
И луковицы церковок Рязани,
И арки медресе
Ичан-калы.
Мне говорят,
Что щурюсь многовато,
Похожим становлюсь на кипчака…
Согдийское, знать, солнце виновато
И русская извечная тоска.

БОЛЕЗНЬ

Восемь лет мне. Ангина. Простуда.
И шепчу я в бреду, в полусне:
— Приведите домой мне верблюда,
Приведите живого ко мне!

Мама плачет:
— Ну, где его взять нам?
Ночь. Свеча. И — метель за окном.
Старший брат достаёт чистый ватман
И рисует что-то на нём.

Два холма — два горба на картине
Вырастают… И знойной тропой
Как живой, верблюд из пустыни
Поспешает на встречу со мной.

Звяк да звяк! — медный бьёт колокольчик.
Колыбельную дарит мне песнь.
Тает, тает метель вместе с ночью
И уходит бесследно болезнь.

МАЛИКА

Там, за калиткой, словно веточка,
Воздушна, солнечна, легка,
Мелькает озорная девочка
В атласном платье — Малика.

Там, в пёстрой клетке перепёлка ей
Свистит с рассвета: «Пить-пилык!»
Приносит с гор далёких, ойкая,
Прохладу говорун-арык.

Там, в струях яблоками красными
Плывёт печаль моя без сна…
Пускай пока ещё неясная,
Но знаю — светлая до дна.

ВОЛШЕБНИК ИЗУМРУДНОГО ГОРОДА
       (А. Н. Волков)

В этом дивном городе Камня и Солнца,
аистов и минаретов,
Где волшебные краски мешает
на палитре художник-лето,

Закрываю глаза и вижу
в изумрудно-опаловых бликах
На камнях Бешагача знойных
человека в белой тунике

За мольбертом, где водоносы
на богов Эллады похожи.
А вокруг мальчишки горланят:
«Нарисуй меня, дяденька, тоже!»

Я стою среди тех мальчишек,
загорелый и босоногий,
И таращу глаза удивлённо:
разве я и Анварка — боги?

Много лет с той поры промчалось,
только я никогда не забуду,
Как волшебник в синем берете
рассыпал по камням изумруды.

Как сходили с мольберта боги —
гончары, водоносы, дети…
В этом городе Камня и Солнца —
самом лучшем на белом свете.

ПЫЛЬ НА ВЕТРУ
Явдату Ильясову

Воркуют горлинки, журчит в тени арык.
И, кажется, нет музыки милей.
Последнее пристанище владык
Шейхантаур. Печальный мавзолей!

Арабской вязью вьются письмена
О том, что было и прошло давно.
Никто не помнит нынче имена
Владык, которым было всё дано.

Склонила роза свой печальный лик
Над пыльной, в мелких трещинах плитой.
Земля мала. А свод небес велик
И кто есть кто — судить не нам с тобой.

ХАФИЗ

Лают псы в сгущающемся мраке,
На столе свеча едва коптит.
А калям* по рисовой бумаге
Вдохновенно, словно лань, летит.

Обретают плоть живую строки,
Движется вперёд слов караван.
Позади остался хан жестокий
И шипящий змеями зиндан.

Впереди — свидание с желанной
В куще расцветающих садов,
С той, что всюду называют ханы
«Разрушительницей» городов.

Полыхают за горами маки,
Что рассвет грядущий им сулит?
Где-то за лачугами во мраке
Лают псы… А лань — летит, летит…
----------------------------
*Тростниковое перо

СТАРЫЙ ГОРОД

Старый город, детства город,
В улочках, в домах глухих.
Молоточков бойкий говор,
Будочки мастеровых.

Утром рано
Неустанно
Здесь стучат, лудят, куют.
Чудо-чайники, кумганы
Мастера здесь создают.

Рядом стёклами сияют
Кубы новых этажей,
Но они не заслоняют
Память юности моей.

Вырастай же,
Новый город!
Крепни, словно звонкий стих!
Помни молоточков говор,
Не забудь мастеровых.

ВОСПОМИНАНИЕ О ДРУГЕ
Г. С. Вогману

Я жизнь свою листаю заново…
В Ташкенте — городе чинар
Есть Госпитальная, Кафанова,
И позабытый Пьян-базар.

Колониальные названия
Зелёных улиц юных лет!
Они, как светлых звёзд мерцания,
Издалека мне шлют привет.

Что значат улицы без друга,
В пути уставшего слегка!..
Ко мне в мой трудный час без стука
Он приходил издалека.

В ОДО* на тесной танцплощадке,
Или в прокуренной пивной,
Он словом попадал в «десятку»
И становился в доску свой.

Весёлых книжек сочинитель,
Чужих и близких удивлял:
«Не верите? Тогда смотрите!» —
И ветку в… розу превращал.

Но переменами лихими
Нас разбросал жестокий век.
Мой друг живёт в Иерусалиме,
Я — в белокаменной Москве.

Жизнь под шаблоны не подогнана,
В ней каждый миг неповторим,
И мне Ташкент без Жоры Вогмана —
Ну… Как без Колизея Рим.
--------------------------------
*Окружной дом офицеров.

МЕДЖНУН

Тают в листьях поздние лучи.
Боль моя — на переломе лета.
Вновь к молитве кличет азанчи*
Правоверных с башни минарета.

Стрельчатая ласточка-судьба,
Маячок мой призрачный в тумане,
Я молюсь тихонько за тебя,
Ничего, что я не мусульманин.
-------------------------------
*Человек, сзывающий на молитву.

СОН

Вот циновка. Вот тужурка.
Вот початый блин луны.
Приходи ко мне, уйгурка,
В недозволенные сны.

Родниковый смех твой ранит,
Не даёт покоя мне.
Спой-ка лучше о Синдзяне —
Лучезарной стороне.

О загадочном драконе,
Что в принцессу был влюблён.
Сядь поближе. Дай ладони,
Чтобы я поверил в сон.

Водопадом волос вьётся,
Только в голосе тоска:
— Муж сказал, к утру вернётся,
Тяжела его рука…

Сон волшебный всё короче,
Ночь длиннее и темней.
Кто там плачет среди ночи,
Не дракон ли у дверей?
2001

ПЕРЕД РАССВЕТОМ
(Пейзаж с летучей мышью)

Луну — белёсый лепесток,
Как ластиком, крылом
Смахнул летающий зверёк
И скрылся за мостом.


АТАВИЗМ

В Шерабаде,* в солнечном апреле,
Наяву, а не в волшебном сне,
Степью кони бешено летели,
Журавли — над ними в вышине.

Первобытной музыкой звучали
Стук копыт и чистый птичий клик.
Здесь своё  извечное начало
Я впервые, кажется, постиг.

И щемило сердце отчего-то,
Полное небесной синевы…
Степь. Холмы. Гармония полёта.
И далёкий посвист тетивы.
---------------------------------
*Львиный город

ОТЕЦ ИАКИНФ ПОКИДАЕТ КИТАЙ

Шелест циновок, шуршанье шальвар,
Крики верблюда под звёздами, в рани.
Ну, до свидания, тесный Кашгар!
Я устал от служб и скитаний.

И хотя иноверки твои хороши,
А харчевни пахнут кебабом,
Обуяла тоска по тверской глуши,
Эй, коняга, неси к снежным бабам!

ПРИЗНАНИЕ

По горам Чимганским лазил я,
Одержимый с детства приключеньями.
С кончика ножа не раз ты, Азия,
Потчевала гостя угощеньями.

Разве позабуду я когда —
Хруст лепёшки по краям наколок,
Как бежит по камешкам вода,
Вторя сочным песням перепёлок?

Нет, не зря живут во мне твои,
Сдобренные ароматом тмина, —
Мудрые газели Навои,
И взрывные шутки Насреддина.


ТРАМВАЙ №8

О детства памятный трамвай,
Звени в лучистый колокольчик!
Тоску и леность разгоняй,
Неси по синим рельсам строчек.

Мелькнёт в окне цепочка гор,
Плеснёт листва речной прохладой.
Лабзак, Шейхантаур, Анхор —
Звучит таинственной усладой.

И никаких обиняков —
Я счастлив, как никто на свете,
За пару стёртых медяков
Увидеть город на рассвете!

Весенних ирисов прибой,
Осколки солнца в стёклах зданий.
И слышать моцартовский бой
Курантов — музыку свиданий!

СКВОРЕЦ

Привет, индустриальный мой скворец!
Высоких крыш, деревьев чахлых житель.
Рассыпь цепочку золотых колец
Над сотами бетонных общежитий.

Нет, голос твой не задушил бетон,
Трамвайный скрежет, лёт машин и лифтов.
И оттого навек бессмертен он,
Как травка — из-под плит, смолой облитых.

КАНАТОХОДЕЦ

Мальчик с шестом идёт по канату —
В небе, как птица.
Смотрят внизу на площадке ребята:
— Нет, не боится!

Мальчик и вправду свободно ступает,
Солнцу смеётся.
Смотрит девчонка и не моргает:
«Вдруг оборвётся…»

Вот проскользил до конца по канату
Лёгкий, как ветер.
Ах, как завидуют все акробату —
Старцы и дети!

Будут паденья и взлёты им сниться,
Словно когда-то
Сами летали и пели, как птицы,
Жили крылато…

ГЛИНЯНЫЙ СОЛОВЕЙ

Помнишь, в родном переулке?
Ива, арык, старичок…
Глиняные свистульки,
Штука — всего пятачок.

Сюда со всего квартала
С воплем задорным: «Ура!»
Стайками прилетала
Шустрая детвора.

В знойной азийской истоме,
Вдали от садов и полей
В тесном селился доме
Глиняный соловей.

Словно живой, настоящий,
Рос вместе с нами, пел…
В грусти, но в радости — чаще,
Слышу я эту трель.

* * *

Зыбкий свет звезды голубой
В комнатушку твою проник.
Что напомнил он — май, любовь,
Не расплёсканных чувств родник?

Улыбнулась светло во сне,
Приоткрыла на миг глаза.
И мерцала долго слеза
На ресницах, как свет в окне.

ВИШНЁВЫЕ ДНИ

От вишнёвых дней
В памяти осталось:
Ласточки бровей,
Губ игривых алость.

Мой ревнивый вздох,
Скрипка до рассвета.
И — помилуй Бог! —
Жизнь длиною в лето…

СОЛОВЬИНЫЕ ОСТРОВА

Надоели шумы столичные,
Поэтическая Москва.
На Или, говорят, необычные
Соловьиные есть острова.

Вешним цветом сплошь занесённые,
Покрывая стрёкот цикад,
На рассвете и в ночи бессонные
Соловьиный гремит раскат

Над водой, берегами покатыми,
Грозовой озон пронося.
Для восходов и для закатов
Здесь особые голоса…

Гасят громом песен неистово
Отдающие ложью слова.
И плывут на меня голосистые
Соловьиные острова.

ОТЕЦ

Забывать стал отцово лицо,
А ведь этого я не смею.
Над могилой его деревцо
За меня на ветру краснеет.

Забывать стал отцовы слова,
Что таили и грусть, и радость.
Мне напомнила их листва
Из-за низкой ветхой ограды.

Забывать стал улыбку, шаги,
Незаметные сразу причуды.
Память, память! Мы — не враги…
Но забывчивость эта откуда?

Из ведёрка полью деревцо,
Чтоб могло с отцом пошептаться.
Это страшно — забыть лицо:
Навсегда с родством распрощаться…
1974

ТАЙНА

О чём скрипела яблоня в саду,
Холодной и сырой апрельской ночью?
О чём скулил на мёрзлую звезду,
Щенок — потомок отдалённый волчий?

О чём душа, отвыкнув от тепла,
Грустила над горячей чашкой чайной?
О том, что жизнь моя, увы, прошла,
Но остаётся многое в ней тайной…