Сослан в Стране мёртвых

                Из нартских легенд

Обратился к Урызмагу нарт Сослан, когда заметил,
       что нерадостно вернулся тот с поникшей головой:
«Не беда ли приключилась – сгорбившись, идёшь на нихас,
       так охота неудачна, что теперь и сам не свой?»

«Много довелось увидеть, долголетьем наградили
       боги нарта Урызмага, но сегодня предо мной
засияла, словно солнце, лань така-а-я, – обмер прямо:
       шерсть имела золотую. И стрела уж под рукой

приготовлена. Прицелясь, выпустить её хотел я,
       как исчезла вдруг, и больше ни одной в колчане нет!
Меч рванул из ножен, мигом выскочил из рук. Промолвишь:
       быть того не может?! Может. Как и стрел, простыл и след.

Лань решил заполевать я – как сквозь землю провалилась».
       Не до сна Сослану! Рано, в час предутренний – уж день
отделяется от ночи – встал, к охоте приготовясь,
       меч и лук с колчаном взял он. И крадётся, словно тень,

там, где Урызмаг впервые встретил золотое чудо.
       Только солнце озарило первым светом камыши,
лань навстречу, травку щиплет; а волна густых шерстинок
       разгорелась на восходе. Несравненно хороши,

каждый лучик отражают. Восхищен охотник чуткий
       прелестью: «Когда бы в руки дивная попала лань,
не было б меня славнее среди нартов!» Потихоньку,
       от былинки до былинки подбирался к ней Сослан.

Наложил стрелу на лук и в зверя целится – о ужас!
       Под рукой она пропала, за колчан схватился – пуст!
«Неужели опозорюсь?!» – вынув меч, как барс, понёсся.
       Лань вскочила, устремилась в Черногорье. «Ну и пусть,

догоню тебя по следу!» Но спасаясь от погони,
       лань укрылась в горной щели, нет конца пещере той.
И не знал Сослан, – Ацырухс он преследовал, дочь Солнца,
       а Оно семь уаигов дало дочери, покой

девушки оберегали, замок возведя в пещере
       семиярусный. К нему-то, запыхавшись, подбежал
незадачливый охотник. В нижний ярус дверь открыта.
       «Захожу!» – и осмотрелся: в гостевой покой попал.

На скамью уселся. Сверху, на стене над головою,
       обнаружил многострунный, чудно сделанный фандыр,
из нароста на берёзе изготовлен. Захотелось
       поиграть на нём Сослану, струны тронул, – горный мир

замер, слушая; сбежались звери и слетелись птицы,
       закачались стены замка в лад мотиву, подпевать
взялись горы. Расшалившись, заглянули два ребёнка,
       он, игры не прекращая, мальчикам сказал: «Узнать

нарта помогу, – тот самый, что без пира дня не мыслит
       или без войны. Сосланом я зовусь». Помчались вверх
на последний ярус дети, где и жили уаиги:
       «Гость весёлый посетил нас, и давно таких утех

не имели вы – играет на фандыре преискусно.
       Это нарт Сослан, тот самый, что не может без пиров
или войн прожить». – «Спешите, гостю передайте точно:
       «Нужен пир – мы мать направим, а уж ежели готов,

хочешь бой, – отца получишь!» – с поручением вернулись
       дети к нарту. «Мать не шлите – я сейчас не пир хочу.
Если есть война, то дайте мне войну!» На Чёрном камне
       что-то правят уаиги, припевая: «Я точу

нож, с которым из утробы вышел, народившись на' свет».
       И держа Сослана крепко, разложили на столе
жертвенном, ножами рубят, яростную брань обрушив
       на бесстрашного пришельца: «Не остался нож в чехле –

порождение собаки забрело, и пёс приблудный
       не дает любимой лани на свободе погулять!»
Лишь ножи позатупились – на булате нет царапин,
       таково Сослана тело. «Что придумать, как унять?

Пусть питомица Ацырухс, господина дочь, подскажет,
       как с незваным побороться». Рассудила: «Если друг?
Знаю я Сослана имя – он мой суженый». – «Взаправду ль
       истинный Сослан пред нами?» – «В семеро держите рук

вы его и разберитесь – на спине луна и солнце
       изображены у нарта, у того, кто мой жених».
Осмотрели уаиги спину гостя. «Есть рисунок!
       Госпожа, Сослан явился!» – нет сомнения у них.

Приказала дочь Светила: «Говорите полюбезней
       и такой назначьте выкуп, чтоб меня достоин был.
Нарты щедростью известны. Требуйте животных стаи,
       чтобы много потрудился, за невесту отдарил».

Ласково его похлопав по плечу, – мол, станешь зятем, –
       каждый уаиг для нарта слово доброе нашёл.
И невесту показали – ах, Ацырухс точно роза –
       остаётся столковаться, и о выкупе зашёл

разговор. Сказали нарту: «Приходи на берег моря,
       чёрный замок из железа выстроишь. Пускай растёт
в четырёх углах вот это: по листу, да не простому,
       с дерева возьмёшь их Аза, кроме них, не подойдёт

больше ничего. Пригонишь к нам зверей три сотни: в первой
       подготовь одних оленей; предоставишь во второй
туров. Ну а в третью сотню разных наберёшь зверюшек».
       Показалось невозможным столько отыскать даров,

но без возражений встал он, возвратился в дом печальным.
       Грустный, голову повесил, голоса не подаёт.
«Что случилось?» – «Нана, встретил я красавицу, дочь Солнца,
       под защитой уаигов девушка в скале живёт.

И страшилища тяжёлый выкуп за невесту просят, –
       стал рассказывать Шатане, что приказано иметь, –
я не в силах отказаться от красавицы Ацырухс!»
       «Сядь-ка рядом, поразмыслим. О, вдвоём да не суметь

выполнить условье дэвов?! Чёрный замок из железа
       получить нетрудно, если у меня кольцо возьмёшь
да пойдёшь на берег моря; там колечком круг очертишь.
       А в кругу возникнет замок. И зверей ты соберёшь

три ли сотни, либо больше, у Афсати попрошу я
       чудную свирель: настроишь, заиграешь, – все на звук
прибегут из леса звери, разбери, поставь по сотне.
       Что добыть непросто – листья... Не помогут меч и лук.

Лишь Страны владыка мёртвых дерево имеет Аза.
       Там умершая Ведуха пособит, Сослан, тебе,
уж словечко-то замолвит Барастыру, чтобы листья
       подарил». – «Спасибо, нана!» – и помчался по тропе,

направляясь к Барастыру. «Чего доброго, и правда
       сумасброд мой устремился в ту Страну, где нам невмочь».
Разожгла очаг Шатана и обильной пищи всякой
       наготовила покойным, чтоб хоть чем ему помочь.

Ехал, ехал, – кто же знает, сколько нарт скакал до цели?
       Вот железные ворота выросли. «Эй, Аминон!
Мне открой!» – «Когда умрёшь ты, сами будут открываться.
       Я перед живым не волен распахнуть их». Плюнул он,

повалил ворота смаху и в запретное пространство
       въехал. Дико толпы мёртвых бросились к нему, грозя,
все с вооруженьем полным: «Чёрный день врага настигнет!
       Счёты мы, Сослан, сквитаем!» Нарту ясно, что нельзя

бестелесным прикоснуться: в гневе бряцают оружьем,
       на него косясь, однако ни ударить, ни схватить
не дано им. Но с опаской проезжает. На равнину
       выбрался, от страха замер: множество людей избыть

мук неслыханных не могут: в изобилии деревьев,
       и на каждом есть повешенный за руку, за язык,
кто за ноги, кто за шею, а костёр неугасимый
       мертвецов печёт нещадно. Подняли ужасный крик:

«О Сослан, освободи нас!» Мчится, словно и не слыша.
       Страсть какая: в необъятном озере вода кишит
гадами: клубками змеи, и лягушки выплывают.
       Среди аспидов нечистых люди, их несчастен вид.

«Эй, Сослан, да помоги ж нам! Будь защитником, спаси нас!»
       Ничего не отвечает, но сочувствует Сослан.
На широкую равнину выбирается. А в поле
       несть числа различным злакам! Стелется вдали туман.

Тучные стада пасутся вперемешку со зверями
       хищными, едят спокойно – и клыки им не страшны.
У реки великой, плавной симд размеренно ведётся,
       девушки, обняв друг друга, пляшут, кротки и нежны.

Кушаний, прекрасных видом, на траве стоит немало,
       но никто кусочка даже не берёт с богатых блюд.
А горянки рады нарту: «Мужество твоё безмерно, –
       ты вошел сюда без шубы для умерших!» – и поют,

голоса свирелей звонче. «Вы меня бы накормили,
       ух, как я проголодался!» – «С нами симд сперва спляши!»
Спешился Сослан и выбрал юную товарок лучше,
       кровь неистового нарта загорелась. «Хороши

де'вицы, а ты всех краше!» – тонкие погладил пальцы,
       но ответа нет. Когда же посильнее руку сжал,
вырвала её, с неженской неожиданною мощью
       бросила Сослана в реку, чуть до дна он не достал.

Тяжко плыть ему в доспехах, нарт захлебываться начал,
       то покажется, то снова исчезает под водой.
«Девушки, меня простите! Я ошибся, не подумав!»
       «Что решим? Простим, пожалуй!» – над бедовой головой

протянула руку. Взялся за неё Сослан и вышел,
       чуть дыша, на берег. «То-то: не позволено нам здесь,
что привычно людям делать на земле у вас». – «Усвоил.
       Но меня вы накорми'те, я совсем голодный». – «Где

ты сыскал порядок странный, чтобы ели мы, как люди?
       Насыщаемся лишь видом яств, останешься у нас –
как на пищу-поминанье взглянешь, позабудешь голод».
       «Нарту плохо без припасов!» – и уехал в тот же час.

Вдосталь повидал в дороге, ужасался и смеялся,
       наконец, туда добрался, где приметил встречи знак.
Перед ним стоит Ведуха, но без головы. Заплакал
       горько нарт: «Беда какая! О, любимая жена!

Всю-то я Страну проехал, чтоб с тобою повидаться.
       Где же, мертвецы, скажите, голова жены моей?»
«Для тревоги нет причины, и прибудет не замедля».
       И не обманули, скоро голова вернулась к ней

и на шее примостилась, приросла. «Сослан мой милый,
       отчего расстроен, плакал, и красны твои глаза?»
«Только тело мне предстало дорогой моей Ведухи».
       Радостно свиданье с нею, столько разного узнать

следует! И вот спросила мужа своего Ведуха:
       «Людям нет сюда дороги, дух небесный ли, земной
перенёс тебя в доспехах, дышащего среди мёртвых
       поместил?» Сослан ответил: «Согласилась быть женой

мне красавица Ацырухс, Солнца дочь. Семь грозных дэвов
       к ней приставлены, и трудный выкуп требуют они:
всякого зверья три сотни нужно наловить; построить
       замок чёрного железа, и с углов его должны

листья красоваться, взять их с дерева чудно'го Аза
       велено, замены нету. Аза-дерево растёт
лишь у вас. Тебя молю я: попроси у Барастыра
       листья для меня, Сослана». – «Пусть удачу принесёт

помощь скромная Ведухи. Поделись, любимый: хочешь
       рассказать о чём-то новом из твоих земных чудес?»
«Что ты, мне не счесть диковин, что у вас я навидался».
       Стал повествовать с начала: как скакал он через лес,

как ругался с Аминоном и сорвал ворота силой,
       как с оружием слетелись толпы злющих мертвецов,
но не чувствовал ударов. «Отчего недоуменье?
       Вражья сила нападала – сыновей и их отцов

ты сразил рукою сильной. Но умершие не властны
       вред чинить живому нарту. После гибели твоей
беспокоить смогут». – «Ох, и напугался на равнине,
       задрожал от страха: прорва там повешенных людей!

И под каждым из деревьев жар костра неугасимый,
       раскалёнными камнями длят огонь. Скажи, за что
терпят муки неизбывно, кем наказаны жестоко?»
       «Навлекли делами кару. Не одно, не два, а сто

безобразий сотворили! И мучениями платят.
       Раз шатался праздно – за' ногу привязан, повисишь!
Брал добро чужое – за' руку подвешен, за язык же
       болтунов с клеветниками прицепили, брат, шалишь,

ты теперь не поболтаешь! Кто с удавкою на шее,
       тот людей казнил – палач был, – незачем его жалеть!»
«Видел озеро большое, мерзкая кишела нечисть,
       и выныривали люди между гад. За что, ответь,

мучаются бедолаги?» – «Ада озеро ужасно.
       В нём обманщики и воры наказание несут».
«В месте следующем – злаки разные, конца не видно,
       на равнине плодородной. Тучные стада идут

рядом с хищными зверями, те на скот не нападают.
       У реки с водою чистой девушки танцуют симд.
Снеди всяческой, напитков понаставлено без счёта,
       но когда спросил поесть я, мне ответили: «Прости,

если здесь ты остаёшься, насыщаться должен 'видом'
       яств роскошных». Не по нраву мне ответ пришёлся их.
Не привык я есть глазами. Глупые, подумал, речи».
       «Был ты на равнине Рая. А у каждой-то жених

был, но не дожив до свадьбы, умерли они. Родные
       кушаньями помянули, видом жертвенных даров
сыты девушки». – «Спасибо, хорошо ты объяснила.
       Миновал затем, Ведуха, льдом покрытых стариков.

На утес обледенелый неподвижно сели. Бреют
       бороды им бритвы, тонко точенные изо льда.
То под корень выдирают, то полбороды оставят».
       «Это выборные судьи, да неправого суда.

Брали сторону богатых, по знакомству ли, за взятку
       помогали грабить бедных – вот и платят за грехи».
«Вырос превосходный замок, сплошь серебряный и светлый.
       В нем красивое убранство, на златых скамьях, тихи

и почтенны, за столами восседают пожилые.
       И разложена на блюдах, манит вкусная еда,
пенятся напитки в чашах, но на пищу только смотрят».
       «Кто людей любил при жизни, тот у нас ценим всегда.

Помогали бедным старцы, вот владыкой Барастыром
       и отмечены, а видом насыщаются еды –
уж таков закон у мёртвых». – «А один старик на гору
       камни подымал в корзине, – бесполезные труды!

Высыпаются на землю – дна корзина не имеет.
       Тщательно песок и камни собирает, на горбу
тяжкую корзину тащит в гору, ну и рассыпает.
       Нет конца его работе». – «Сам он горькую судьбу

получил у нас: обмерить норовил всегда соседей,
       лишку от чужих наделов под сурдинку отрезал,
составлял себе богатство. А за плутни тут и платит».
       «Новый случай я припомнил: вол у старика жевал

бороду его седую, мучился старик безмерно.
       Пасся вол, по холку стоя в свежей и густой траве.
Как тому не поражаться, что на зелень и не смотрит,
       волосы жует сухие. Почему? Пролей-ка свет!».

«Это просто, дорогой мой: тот старик, случалось если
       брать в супрягу у знакомца к своему ещё вола,
клал соседскому объедки, собственного – сочной травкой
       он кормил. Теперь карает вол его». – «Тебе хвала –

толкования простые смысл чудес мне раскрывают.
       Вспомнил я ещё, Ведуха, - не могло не удивить:
переброшен мост на остров с берега, и он подобен
       острию ножа, не шире. А на острове сидит

в скорлупе яичной голый старец». – «Вовсе нелюдимым
       прожил дни до самой смерти мрачный человек. Не звал
ни на праздники, ни в будни в дом гостей. У нас – остался
       в одиночестве навечно». – «Дальше ехал – и гадал:

труп коня лежит замёрзший, рядом женщина с мужчиной
       на него безмолвно смотрят». – «Невозможные скупцы!
Всё, что добыли трудами, даже для себя жалели,
       пропадало понапрасну. Вид конины – о глупцы! –

мёрзлой насыщает жадин». – «Растолкуй: воловьей шкурой
       попытались накрываться муж с болтливою женой.
А другую подостлали, как и та, она огромна.
       Но не могут уместиться и толкаются спиной,

друг у друга тянут шкуру». – «Не было любви меж ними,
       вечно ссоры да укоры, таковы они и здесь».
«А вторая пара – малой шкуркой заячьей накрыты,
       и такая же под ними, но просторно вместе». – «Честь

за любовь и уваженье, и в Стране холодной мёртвых
       милые друг другу рады». – «Непонятно, объясни:
женщина сложила горстью руки, пламя ей в ладони
       изрыгал мужчина. В прошлом натворили что они?»

«Парочка отдельно пищу, повкуснее, посытнее,
       стряпала, хотя кормились в дружной, спаянной семье.
И помалкивали вместе. За нечестность наказанье
       им определил владыка по' три дня в году». – «Сильней

я не изумлялся раньше: в трещинах гора воздвиглась
       преогромных. Их сшивала великанскою иглой
женщина. Изнемогает, по горе ползёт, как муха,
       не под силу дело слабой, но не разрешён покой».

«Изворотлива: при жизни всё обманывала мужа.
       Был другой у ней мужчина, и одежду, не ленясь,
шила для него стежками мелкими, да так-то прочно.
       Мужа обшивать с ворчаньем принималась, отродясь

доброй не носил одежды – шита крупными стежками,
       наспех, разлезалась. Гору штопает за те долги».
«А ещё: одна хозяйка в кадке деревянной стала
       сыр готовить. Бьётся, бьётся, хоть возьми ей помоги!

Молока налито в кадке доверху, головку сыра
       ждёт немалую, – едва ли вырастет, как должен, сыр.
На ладони нежной, белой просяным зерном ложится.
       Что за странность? А другая, удивляя целый мир,

в ложку зачерпнёт немного молока, – и с гору сыр-то».
       «Поражаться вряд ли нужно: первая ну так жадна,
что по праздникам кусочка сыра не дала соседке,
       хоть коров имела стадо. А вторая, – вот она

от единственной коровы никогда не пожалела
       молока ребёнку бедных, потому и сыр велик,
вкусен». – «А зачем, Ведуха, женщине на грудь взвалили
       тяжесть жерновов огромных? Вертятся они впритык,

вхолостую». – «Не спросившись, на чужой зерно молола
       мельнице». – «Неподалёку женщина ещё лежит,
жернова на грудь сложили неподъёмные, и мелют,
       в порошок они стирают чёрный камень. Подскажи,

в чём проступок этой?» – «В краже. Как чужой помол увидит,
       часть муки себе отсыплет. А сейчас 'муку' отдаст».
«Посмотрел и ужаснулся: ящерицы присосались,
       тянут молоко грудное новой женщины». – «Как раз

наказание для лгуньи: ведь кормилицею мамки
       женщину считали долго, приносили сосунков
покормить голодных, что же, соглашалась, взяв младенца,
       а прикрыв его платочком, не давала грудь». – «Таков

зла конец. Скажу, подумав: грешных-то немало женщин...
       У одной бедняжки ноздри переполнены сукном,
кумачом, наружу лезут полосы размером с бурку.
       Правая рука пылает, и огонь на ней притом

никогда не угасает». – «За работу получала
       плату эта и прославилась искусною швеёй,
но всегда себе от каждой ткани отрезала лоскут,
       что заказчики давали». – «В склепе горевал больной

голенький малютка. Кровью залитый – течёт из горла,
       а сукровица из носика сочится». – «Да ведь он
мать с отцом совсем не слушал, мучились, проклятий много
       от родителей упало на него. И не прощён,

горько кается да плачет, кровь его струится горлом,
       склеп сукровицей закапан». – «Раз поляну я нашёл,
где резвилися, играли разного росточка детки.
       Посмотрел и огорчился, ох, совсем нехорошо,

не заботливо одеты: шапки в пазухе держали;
       тот босой, а сам чувяки в поясе своём тащил,
этот пояс нёс на шее. С радостью ко мне навстречу
       кинулись. Поверь, Ведуха, из последних слушал сил,

как ребята называли и отцом, и даже наной.
       Слез с коня и обласкал их, кто б не пожалел детей!
И на каждом я одежду поправлял. Когда поехал,
       вслед они кричали: «Будет путь прямы-ы-м! Таких гостей

мы всегда благословляем. То, за чем сюда приехал,
       ты отыщешь». – «Дети эти умерли в сиротстве, муж.
А за жалость к ребятишкам – сбудется, что пожелали».
       «Тут в раскрытые ворота въехал я, и не пойму:

спит беременная сука, а из чрева дружно лают
       нерождённые щенята. Это что за чудеса?»
«Будь готов – придут мгновенья: именитых старших младший
       уму-разуму поучит, глядя в мудрые глаза».

«Вдруг мешок заспорил громко с перемётною сумою,
       кто вместит побольше проса. Жадно зачерпнул мешок,
доверху в нём проса стало, а в суму пересыпает –
       пусто в ней до половины. Очередь сумы: поток

проса сыплется, наполнив доверху её, пустую.
       И в мешок пересыпает перемётная сума
содержимое, столь быстро наполняя, – попадает
       через край на землю просо. Что ты думаешь сама?»

«Ты ведь нарт, чего ж дивишься? Подойдут, мой милый, годы,
       для хорошей жизни станут ровно столько всем давать,
сколько нужно. С именитым уравняется безродный,
       рядом и большой, и малый встанут». – «Сложно мне понять,

как на двух деревьях гладких два чувяка состязались.
       У чувяка верх сафьянный, а его соперник сшит
из воловьей кожи. Вижу, что карабкаются оба,
       но наверх один взобрался. У него простецкий вид,

сделан-то из грубой кожи, а красавец из сафьяна
       уступил в борьбе, бессильно по стволу он соскользнул.
Рассуди, к чему такое?» – «Люди бедные, простые
       носят грубые чувяки. А кого бы ты обул

в дорогие, из сафьяна? Ну конечно, благородных.
       Верх возьмут простые люди, за собою поведут
благородных. Перемена, хоть не скоро, но наступит».
       «Перед мудростью твоею преклоняюсь. На беду,

я на то ещё наткнулся, для чего названья нету:
       поперёк большой равнины, до границ громадных гор,
как удав, лежит верёвка, и нельзя под ней проехать.
       А толста – не перескочишь. Вдруг свернулась, что ковёр,

и бесследно укатилась». – «Впрямь ты ничего не понял.
       Думаю, открытой дверью обернётся для людей
под конец весь мир». – «Иная с гор протянута верёвка
       на равнину. Вдруг смоталась, словно некий лицедей

потянул, да и обратно повернула». – «Так скажу я:
       кто спустился на равнину и безбедной доле рад,
возвратится в горы». – «Били родники, ключи у склонов
       горных, и кишмя кишела рыба в них. Вперёд-назад

прыгают, взмывают рыбки, а друг другу не мешают».
       «Дружба крепнет меж родами. Как родные братья, жить
будут люди». – «На кургане зажжено костров немало.
       И подвешены три чана, кто-то приказал сложить

для костров не древесину, а рога оленьи. В чанах
       крайних варятся олени – ног и жирных ляжек в суп
выше меры наложили, средний же – без капли жижи,
       он чадит всухую. Оба крайние бурля, трясут

варево, куски кидают, но друг другу, а пустому
       ничего не достаётся чану. Что такой делёж
значит?» – «Подлые поступки: щедрые подарки носит
       брат-богач такому ж брату. Ну а бедный – только ложь

слышит от надменных братьев: денег нет, дела, мол, плохи,
       в нищете горюет». – «Как-то с женским наблюдал платком
нашенской папахи схватку: то платок одолевает,
       то папаха, налетая, побеждает. А потом

рядышком на край проезда тихие, поладив, сели».
       «Это предвещает время равенства во всех делах
женщины с мужчиной». – «Долгой утомлён вконец дорогой,
       отдохнуть прилёг на берег, а проснулся – так мила

под рукой трава, тепло мне, а на берегу напротив
       снег лежит». – «В иных столетьях людям будет всё равно,
что вокруг: жара ли, холод». – «Рядом три прямых лозины
       выросли у речки, глянул и подумал я одно:

захватить любую надо, неплохая ручка плети
       выйдет. Гладкую лозину взяв без выбора, пригнул,
покосился – остальные наклонились, тихо шепчут:
       «Срезать не её ты должен, а меня!» Ну и вернул,

да, лозу на место». – «Знаешь, сёстры младшие не станут
       ждать, пока сыграет свадьбу старшая, откроет их.
Каждая, когда захочет, замуж выйдет». – «Поясни-ка:
       с перемётною сумою поравнялся. Кто ж таких

набросал хороших сумок? Для похода пригодится.
       Ручкой плети попытался сдвинуть, приподнять. Жена,
помнишь ты, что в нартских играх ручкой плети поднимаю
       всадника с конём, но сумка – не шевелится она!

Рукоять сломалась плети! Это что за чертовщина?
       Спешился с коня, схватился за суму одной рукой.
Не могу поднять! Вцепился тут обеими руками,
       силы до конца напряг я, – перемены никакой!

Ноги по колено в землю от натуги погрузились.
       Неподвижно и безмолвно постоял. Не разгадал,
что за диво мне попалось». – «В людях без числа достоинств,
       все в суме сокрыты». – «Я-то ничего о том не знал...

Вскорости клубок приметил пёстрых ниток на дороге.
       И клубочек мне на память захотелось захватить.
Кончик нитки зацепивши, низко, до земли нагнулся,
       стал наматывать на руку, – а не уменьшалась нить.

Так затею и оставил». – «Но клубок обозначает
       всей вселенной тайны – сколько ни стремились их познать,
только части понимают малые». – «Второй клубочек
       покатился, словно ёжик. Экий шустрый, не догнать:

то свободно распускает, то накручивает нитки
       на себя. А смысл причуды?» – «Столь размножится народ,
что перемерять границы примутся с досады люди».
       «Третий мне клубок попался, из суровых ниток. Трёт

нитки он свои о землю, впереди меня мелькает.
       Ход скакун ускорил. Вижу, что клубок уж позади.
Но встревожило, что больно по ногам коня он хлещет.
       Не постигло бы несчастье!» – «В оба ты, Сослан, гляди!

Да, знакомых ты имеешь, злобному клубку подобных.
       Улыбаются и смотрят преданно тебе в глаза,
ну а за спиной готовы сухожилия подрезать
       на ногах коня. Попробуй отыскать и наказать».

«И последняя картина – старцы на почётных креслах.
       Восседали предки нартов за торжественным столом.
Яств наставлено, напитков, что и счесть нельзя, однако
       дохлая собака с кошкой на краю лежат одном.

Кто же это угощает наших стариков хорошим
       и плохим одновременно, почему они сидят
и на угощенье смотрят, а попробовать не могут?»
       «Изобильный стол глаза им радует, но не едят,

насыщаются лишь видом пищи, здешний чтя обычай.
       Это мать, Шатана, сразу и хорошим, и плохим
угостила предков наших, чтоб тебя, Сослан, проверить:
       правду ли домашним скажешь, будут ли слова сухи

или ярко вспомнишь, муж мой, о плохом и о хорошем».
       «Ничего не слышал раньше я разумней, чем рассказ
твой, Ведуха дорогая. Но одно мне непонятно:
       головы твоей сначала не увидел. И сейчас

успокоился, не плачу, а приехав, чуть сознанье
       я не потерял от горя». – «И напрасно, ведь всегда
мыслями с тобою рядом, в час тяжёлый помогаю.
       Только ты надумал ехать, – чтобы не пришла беда,

постаралась путь расчистить. Слыхано ли это дело,
       чтоб в Страну туманов, к мёртвым, кто-нибудь вошёл живым?!
Разве смог бы это сделать без моей опоры сильной?
       Чтоб не жгло тебя в походе солнце, я лечу – как дым,

да, над головой твоею – от лучей палящих прячу.
       А когда в сраженье выйдет, что под ливнем враг стоит
сокрушительным, – пролилась не сама на войско туча,
       и умершую супругу не забудь благодарить».

Тут отправилась Ведуха к властелину Барастыру,
       попросила нужных листьев Аза-дерева, сказав
так Сослану: «Ты ворвался силой в край туманный мёртвых,
       путь сюда для вас немыслим, бог богов то приказал.

Точно так никто не может выбраться на вашу землю.
       И тебе возврата нету в мир, где в жилах кровь горит.
Я могу помочь и в этом: стоит мне мигнуть – подковы
       на копытах повернутся задом наперёд. Смотри,

во весь дух, Сослан, отсюда убегай. Они взметнутся,
       мертвецы, – а вдруг по следу за тобой прорвутся вон!
Но следы копыт рассмотрят – посчитают: конь снаружи
       к ним скакал, и успокоясь, побредут назад. Препон

Барастыр тебе не ставит, но не суждено Сослану
       лет спокойных, – горделив ты, в гневе буйный человек.
Не прислушивался часто, но сейчас наказ строжайший:
       о, ничем не соблазняйся, – жизни выйдет целый век.

Мимо всех проедь сокровищ, запрещаю остановки,
       что б ни встретил, возвращаясь, даже не смотри на то».
Задом наперед подковы переставила Ведуха,
       прочь Сослан быстрее ветра кинулся. На конский топ

мертвецы толпой сбежались, на следы коня взглянули:
       след ведет в Страну туманов, где назначено им быть.
Успокоились, и каждый на своё вернулся место.
       Прискакал Сослан к воротам, только как же их открыть?

«Пропусти наружу!» – крикнул Аминону. «Нет возврата
       из Страны холодной мёртвых», – отвечает Аминон.
Обойти запрет не выйдет – несговорчивый привратник.
       Нарт коня ударил плетью, и с такою силой он

грянул на скаку в преграду, что свалил ворота. Мчится,
       неожиданно мелькнуло: груда золота лежит
на дороге. Сразу вспомнил строгие слова Ведухи,
       и не оглянувшись, мимо клада знатного летит.

Долго, коротко ли едет нарт, – а кто об этом знает? –
       бросился в глаза Сослану пышный хвост степной лисы.
Снова мимо он проехал, хищница не пострадала.
       Старая попалась шапка. Раздосадовав, усы

распушил: «Чего-то стоят доводы жены покойной?
       Я завидных благ лишился из-за неразумных слов!
Шапка вроде плоховата, но припрячу для подростков, –
       хоть на что-нибудь сгодится, смогут ею с жерновов

вычищать муки остатки». И за пазуху шапчонку
       всё же сунул. «Ну хоть что-то привезти смогу в село».
Подъезжая, вдруг надумал у коня спросить: «Какая
       смерть назначена богами для тебя?» Молчит. Его

к дереву он вяжет, хлещет можжевеловою веткой,
       из-под тонкой кожи брызжет кровь струёй. «До тех' пор бить
буду – хоть большой упрямец – свой секрет пока не выдашь:
       от какой погибнешь смерти?» Не заставить говорить

дерзкого коня! Рассержен, дерево с корнями вырвал
       нарт Сослан, и так ударил он коня по голове,
что на мелкие кусочки ствол разбился. Что с таким-то
       бедный конь поделать может? Дал в конце концов ответ:

«Смерть моя в моих копытах. Если только кто-то хитрый
       стрелами пронзит мне ноги, снизу и из-под земли,
лишь тогда померкнет солнце. И не умереть иначе,
       ведь упруго- я копытый. Дни свои, Сослан, продлишь,

если знаешь, в чем погибель у тебя». Сослан воскликнул:
       «Из булата тело! Даже меч острейший – только плох,
и стрелой пробить не может ни один противник. Жалко:
       уязвимыми остались у меня колени. Ох,

если бы Сырдон лукавый не мешал моей закалке,
       крепче не было бы нарта. А сейчас меня убить
может колесо Балсага, прокатившись по коленям,
       по-другому не погибну». – «Бес тебя толкнул открыть

тайну смертную! Прощенья опрометчивым поступкам
       нет, и погубил сегодня нас обоих ты. Взгляни,
где подобранная шапка, не исчезла ли? Должно быть,
       враг твой притворился ею, вот Сырдона и кляни!»

«Да за пазухою шапка!» – сунул руку: нет находки.
       Был Сырдон хитёр и ловок, тайны выслушав, унёс.
Понял нарт, зачем Ведуха строго-настрого сказала
       ничего не брать с дороги. Что поделаешь, до слёз

жалко, что жену не слушал. А тем временем Сырдону
       невтерпёж, и сын Гатагов побежал к царю чертей
в преисподнюю за войском. «Нарт Сослан весь мир измучил.
       Как с ним справиться, открою – без особенных затей.

Вся в коне его надежда, ну а смерть коня – в копытах.
       Лучших дай, умелых, метких, самых опытных стрелков,
чтоб из преисподней, снизу, стрелами они пронзили
       конские копыта». Быстро подобрали молодцов

черти – рады состязанью. Снизу вверх пустили стрелы
       и попали под копыта, Цылан-конь был поражён.
Замертво упал на землю, но успел шепнуть Сослану:
       «Ты старательно исполни, что назначу». Тихо он

стал учить: «Когда умру я, ты сними, хозяин, шкуру
       и набей её соломой. Сядь на чучело, верхом
на соломенную лошадь, может быть, тогда удастся
       в дом родной тебя доставить». Нарт заплакал, но потом

осторожно снял он шкуру, натолкал туда соломы,
       на конька седло пристроил, сел верхом и поскакал
прямо в нартское селенье. Но успел Сырдон подслушать
       всё, что конь сказал пред смертью. Поскорей чертей догнал:

«Эй, постойте, накаляйте наконечники! Не медля,
       снизу вверх в коня стреляйте». Так и сделали они.
Раскалённою стрелою в брюхе подожгли солому,
       вспыхнул верный друг Сослана и сгорел. От горя сник,

на спине седло донёс он в дом к Шатане, без утайки
       рассказал о том, 'что' видел там, где никому не быть
больше из живых. Шатана рада возвращенью сына,
       отдала кольцо Сослану, – замок строить и добыть

выкуп девушки прекрасной. Он пошёл на берег моря,
       мигом там кольцом чудесным очертил широкий круг.
Чёрный замок из железа в нем воздвигся величаво,
       и привезенные листья посадил Сослан в углу

каждом, как договорились. С Аза-дерева чудны'е
       прижились отлично листья. Выкуп выполнил не весь,
за свирелью мать Шатана в небо поднялась к Афсати
       и Сослану передала. Как он заиграл! И здесь

собралось лесное племя на волшебный звук свирели,
       сто могучих туров гордо выстроились во дворе.
Перед ними сто оленей грациозно выступают,
       следом разных сто зверюшек, – разве усидишь в норе,

коль поет свирель Афсати! И признали уаиги,
       что сполна уплачен выкуп, а жених-то как хорош!
Отдали по уговору Солнца дочь, саму Ацырухс,
       замуж за Сослана. Счастье если ищешь, то найдёшь!



Иллюстрация: Махарбек Туганов. «Сослан в загробном мире». (Сослан в Стране мёртвых).