Чертовщина

 Давно не была я в родной стороне и не знаю, стоит ли еще в поле к востоку от исчезнувшего села старый дуб или сгинул, как и село. Никогда, будучи детьми, не собирали мы под ним желуди, один вид вызывал в нас трепет. Еще бы! На нем остави¬ла чертей уезжавшая из села колдунья Марутя, и проходившие мимо дуба люди старались даже не глядеть в его сторону и торо¬пились разминуться с ним как можно быстрее. Мало ли что чер¬ту в голову взбредет. Дуб невысокий, корявый, со многими высохшими сучьями, черневшими среди резной листвы, с голой верхушкой, на кото¬рой всегда сидели вороны. Конечно же, я не видела Марутю, мне рассказывала о ней бабушка, но домик, где она жила, хорошо помню. Он был с нашу баню, только с двумя оконцами, высокой завалиной и позеленевшей крышей. Сеней и двора не было; од¬ноступенчатое крыльцо, дверь над ним и за ее порогом — келей¬ка. В ней жил старый-престарый дед Федорин, изредка выхо¬дивший посидеть на завалине. В рваном коричневом чапане, облинявшей кошачьей шапке, в серых от длительной носки лап¬тях, он был похож на трухлявый пень, и всем своим обликом сливался с ветхостью избенки.
 Если почти у всех жителей села были имена, фамилии, про¬звища, деда называли одним словом — Федорин. Я никогда не слышала от него ни одного слова, казалось, что голос усох от древности. Ухаживала за ним мать моей подружки, которой после смерти деда изба и досталась.
Перед избушкой в низине весной из талых вод образовывал¬ся пруд, на который ходили полоскать белье и за водой для стир¬ки и мытья полов. Марутин пруд.
 Видимо, много насолила Марутя односельчанам, если ее вы¬селили из села. Будто отнимала она молоко у рожениц и коров, наводила порчу на людей, ночами превращалась то в свинью, то в кошку, пугая девок и парней на улице. Думаю, рассказчики из гоголевских повестей многое прихватили, но выселение Марути, ее отъезд — не выдумка. Решили сходом, чтоб за два дня убралась, и духу чтоб ее на селе не было. Будто сундук Марутин четверо дюжих молодцев еле взвалили на подводу, лошадь взды¬малась на дыбы, ржала, долго не могла сдвинуться с места и до дуба еле плелась. Приостановила будто Марутя у дуба лошадь на минуту, потом гикнула — и понесла каурая вскачь, только их и видели.
 С этой истории началось мое знакомство с чертовщиной. Длинными зимними вечерами молодые вдовы войны собирались у нас, пряли, вязали и о чем только не рассказывали. Лежишь на печи, слушаешь были и небылицы, иногда от страха дрожь пробирает, но уж запоминались истории на всю жизнь.
- Нюрк, расскажи, как вас великан напугал, — просит моя мама. К ней присоединяются другие, и вот уж медлительная речь тети Нюры завораживает присутствующих.
- На масленицу вечером катались мы на качелях, поставлен¬ных рядом с церковью.  Высоченные качели были. Парни поста¬вили. Как раз моя очередь была кататься с Катькой Потаповой. На одном конце доски она, я — на другом, так раскачали их, кажись, до месяца головами того гляди достанем, сердце кудысь падает, незнамо, дух захватывает. А ночь така ясна, как днем все видать. Глядим: на конце нашай улицы человек стоит, с ко¬локольню пожарну...
 Село разделяло бывшее русло реки, берега ее были один вы¬сокий, другой — низкий, на каждом берегу по улице, а через русло в самом узком месте мосток проложен. Почему-то его на-зывали лавами. Так вот, тетя Нюра жила на холме, а качели находились в низине, метрах в пятистах от конца «нашай» ули-цы.
- Девки и давай его дразнить, — продолжала тетя Нюра.
- Эй, дылда, ты откель взялся?
- Иди, нас покачай.
 А Катька с качелей яму кулаком грозит. Он как шагнет — и у лав. Девки взвизгнули  и бежать в избу, где собирались на посиделки (у Миканоровых тады собирались, рядом с качеля¬ми). А мы никак остановиться не можам. Прыгнули с доски-то, ладно, снег был мягкой, убились бы. Так у меня от страха ноги не двигались, ползком последняй на крыльцо влезла. А «калан¬ча» из-за двора выглянул белай-белай, как покойник, и паль¬цем грозит: «Я вас» Обмерла я со страху.
- Кто же это мог быть? — спрашивает одна из вдов.
- Да Федька Ежов колдун, говорят, был, — вступает другая. — Кем хошь мог стать.
- А мы какого страху раз натерпелись! — слышу я голос мамы. — Пошли мы темной ночью по горох, человек нас семь было, — мама перечисляет кто был. — Поле недалеко, за кряшкиным овином. Помните, наверно, на задах его огорода он сто¬ял, подальше — овраг, а за нём — поле горохово. Спустились мы в овраг, а наверх выбратца никак не получатца: знам, что не крутой склон быть должон, а тут — горища! Темно. Парни не-много подымутца, нас за руки тянут, и вместе по росной траве вниз сразу катимся. Сначала смеялись, потом не до смеху: хоте¬ли
назад повернуть — така же крута гора. Притихли мы в лож¬бине. И что тут началось! Чуть вдали от нас — с гиканьем на ло¬шадях скачут, колеса гремят, крики, визг, хохот. Сидим мы ни живы, ни мертвы. Сколько сидели, час или два, все этот бедолам был. Потом разом все стихло. Чуть посветлело. Огляделись — мы не за кряшкиным овином, а вовсе в другой стороне, в кру¬тым враге (так у нас произносилось слово «овраг»). Тут уж не до гороху. Сломя головы домой летели.
Такие истории рассказывались нечасто, женщины любили повеселиться, и смешного в воспоминаниях было гораздо больше.
 Но мне хочется поведать вам о моих мистических случаях, благодаря которым верится в чертовщину, как убеждена в су-ществовании божественных сил.
Мне даже кажется, что с рождением человека у него появля¬ется как Ангел-Хранитель, так и назначенный Сатаной пакост¬ник-чертенок, который меняется по мере взросления ребенка или взрослеет сам. Иначе как можно объяснить нижеописанное?
 Мне не более четырех лет, может, и менее, так как я не по¬мню рядом своей сестренки, которая моложе меня на три года, но хорошо помню родителей, какими они были в то время.
 У меня, видимо, высокая температура. Я лежу на кровати. На тумбочке всю ночь горит лампа с привернутым фитилем. Папа с мамой в спальне за перегородкой. Тикают ходики. Из больших рамок со стены на меня смотрят лев гривастый со льви-цей, отдыхающие на песке под каким-то жидким кустом, орел, зорко оглядывающий побережье с высокой черной скалы, и улыбающийся Ленин.
 По всей вероятности, отец, работающий в то время завхозом в педучилище, приносил списанные репродукции домой и встав¬лял в рамки.
 А на полу вокруг кровати бегали веселые, как телепузики, чертенята. С рожками, козлиными головками, копытцами. Они гримасничали, кувыркались, звали играть с собой. Скажете: сон. Как же приснится то, что никогда не видел? И сон навряд ли бы так запомнился, до настоящего времени это все у меня перед глазами стоит очень ясно.
 А вечером поздним лет через семь кто-то валится с полатей. Кто — мы не видели, но грохот от падения был очень сильный. Впрочем, по порядку.
 Раздурачились мы с двоюродной сестрой, сидя за столом. То я ей по лбу книгой шлепну, то она мне. Рожи строим друг друж¬ке, с табуретки столкнуть пытаемся или отодвинуть ее незамет¬но, чтоб противник упал поинтереснее. Это мы так уроки гото¬вили. А дед с кровати грозит нам: «Перестаньте, дьяволята! Кабы плакать не пришлось...» Угомонились мы, наконец. Сестра, как мне показалось, полезла спать на полати. Точно не видела, по¬тому что была моя очередь тушить лампу. Задула я ее, по сту-пенькам влезла на печь, с нее — на полати. Легла, ищу тулуп, накрыться чтобы — мы спали под ним, — а он вроде весь на Вале. Я к ней жмусь, она отодвигается, будто места мне побольше дает; жмусь еще, но никак не могу ухватить наше мохнатое «одеяло». И вдруг кто-то с грохотом падает на пол, а возле меня ни Вали, ни тулупа. Рука, искавшая его, свисла с полатей в проем, кото-рый дед сделал, убрав одну доску, чтобы швейную машину дос-тавать. Она ставилась на последней полатной доске у стены. Я расхохоталась, думая, что это сестренка упала. Но слышу, как она звонко смеется на печи.
- Ты где? — спрашиваю.
- На печи. Где же я еще могу быть?
 Мы с ней то на печи, то на полатях спали, в зависимости от температуры в избе.
- Разве это не ты упала? — говорю.
- Сама бухнулась, а меня спрашиваешь.
- Да я на полатях, тулуп ищу. Вот, в ногах оказался.
 И тут такой страх на меня напал, ведь если Валя не отодви¬галась от меня, кто мне места побольше давал? Скатилась я кубарем с полатей на печь, юркнула к бабушке под одеяло, прижа¬лась к ней. Лежу — не дышу... И не хочешь, а в домового пове¬ришь... А может, это чертенок подрос?
 А в третий раз необъяснимое случилось, когда мне уже было восемнадцать лет.
Училась я с двумя девушками из нашего села на последнем курсе педучилища. Было это в октябре. Задержались мы в учи¬лище из-за профсоюзного собрания и вышли в четыре часа вечера. Густели сумерки, но за селом у мельницы женщины еще ко¬пали колхозную картошку.
- Куда это вы на ночь глядя, девушки? — спрашивает одна.
— Не забоитесь?
- Нет, — отвечаем, — втроем не страшно.
 Дорогу наизусть знаем, с закрытыми глазами найдем. Про¬бежали мы чужое поле, чернотой сливавшееся с сумерками, надо было спускаться в овраг, очень глубокий. На лошадях через него в обход объезжали, а мы по тропочке. За оврагом шли Дудки, ничейная земля, как мы понимали: как лес, овраг, река, они общие. А потому еще ничейная, что здесь с давних пор не паха¬ли, не сеяли. При царе Николае П добывали железную руду от¬крытым способом, да, видимо, ее запасы были невелики, и оста¬лись на поле заросшие травой воронки. Незабудок здесь росло великое множество, весной мы очень любили это место. Идешь, как Христос, по морю, а вокруг тебя такой аромат! Рай небес¬ный, а не Дудки. А осенью скучно было тут. Рыжая жухлая тра¬ва, галки да вороны покрикивают, иногда мышь тропу перебе¬жит или заяц откуда ни возьмись юркнет в воронку ближайшую, оглянется на миг и такого даст деру, что только его и видели.
 Так вот, только начали мы спускаться по тропочке, глядь — на противоположной стороне на выходе из оврага перед нами возник великан с высоковольтную опору, по тогдашним мерам — с «колокольню пожарну», как не скажет тетя Нюра. Мы за-мерли. Одет он в белый балахон, на котором во всю спину чер-ный крест. Мы сделали шаг вперед, он тоже. Лицом к нам не поворачивался, мы потихоньку назад шагнули, пятясь спиной — он повторил движение. А потом как он начал из воронки в воронку кувыркаться, катиться колесом, балахон только круги описывает. Постояли мы постояли, да во всю прыть кинулись назад. Домой пошли в обход, через два села, и вместо полутора-часового пути пропутешествовали три часа.
 И ничегошеньки я не выдумала. Откуда мог взяться куклук¬склановец в этом безлюдном месте? А вот не отпетых покойни¬ков на краю оврага хоронили...
 Мне думается, что теперь мой черт совсем старый, на хитро¬сти мало способный, но иногда дурачится. То заставит меня очки искать, и я бегаю по комнате, ворча: «Черт, черт! Поиграй да отдай!» А они на лбу окажутся. Недавно я халат потеряла. Налила я в ванну воды, стою в чем мать родила, а в руках халат держу. Вдруг — телефон затрезвонил. Поговорила я с позвонив¬шей, халата в руках нет. Начала везде искать, чтоб, вымывшись, одеться. Вошла в ванную — в ней на стене зеркало — пропажа на мне.
 Скажете, память теряю!
 Нет, мои милые, это черт дурью мается.
                Декабрь 2001 г