Жажда

Жажда

Молил он: «Напои меня!»,
барахтаясь в песке,
и звал её по имени
в горячечной тоске.
Телком к воде, что к вымени
средь муравьиных жвал
тянулся и по имени
жену, как речку звал.
Он загребал ладонями,
всего в одном броске –
вода!
И он утонет в ней,
но он тонул в песке
Он бы платил сторицею,
да видно вышел срок.
В горстях его водицею
желтел, скользил песок.
Он языком ошпаренным
до крови губы тёр,
но отдаляло марево
цепь голубых озёр,
и ухмылялось марево.
…В ответ на хриплый вой –
пустыни очи карие
блеснули синевой.

Чужая война

Почему и зачем?
Ты хоть плачь, вой и ной,
сам себе не могу объяснить я,
породнился и сросся с чужою войной,
привязался к ней прочною нитью.
Эта нить так тонка – да, кто видел её?!
Почему ж натянуть её трушу?!
Я тянул, только нить превращалась в копьё
и вонзалась в открытую душу.
В чём причина? Где правда?
Не сыщешь концов.
И под звуки солдатского сленга
я шагаю в строю незнакомых бойцов,
и со мною шагает шеренга.
Мне бы взять и отстать, переждать – и залечь.
И зачем я во всё это влез-то?!
Но средь этих широких развёрнутых плеч
Я, как пёс. Берегу своё место.
И бесстрашно я лезу на каждый редут.
Я всегда – в гуще сечи и брани.
Только знаю – в меня всё равно попадут –
из своих меня кто-нибудь ранит.
И под солнцем, где нового нет, и под ним
в том чужом – моём воинском стане
станет меньше всего лишь солдатом одним.
Пусть одним, но ведь всё-таки станет!
И свои, и чужие мы будем вольны,
и,
на грани горячки и бреда,
мы дойдём до конца.
Всё возьмём у войны.
Исключается только победа…

Бэсамэ

Бэсамэ бэсамэ мучо… Безотрадно и светло. И сквозь томные созвучья в затемнённое стекло, сквозь стеклянную преграду тщится память заглянуть. Что же это, серенада?
Или просто жизни суть? И стихами дрожь по коже – вспоминаю – Шаганэ! Боже! До чего похоже! Бэсамэ ты, бэсамэ…
Я держал её за пальцы,
я старался, видит Бог.
Танцевал с ней даже вальсы,
а вот бэсамэ не мог.
Я стоял оцепенело,
и в меня входил извне
каждый звук. И всё звенело,
пело, плакало во мне.
Что ж мелодия так мучит –
сладко:
ре ми фа ля соль.
Бесамэ бэсамэ мучо –
то ли радость, то ли боль.
А гитара эти ноты
заплетала в макрамэ.
И в десятый раз, и в сотый
повторял я
«Бэсамэ».

Борей

Небо вешнее синевой взялось.
Привязало ветра у дверей.
А один сбежал – да и хвать за ось,
за земную ось, как за ржавый гвоздь.
Ветер северный – лютый Борей.
На оси земной всё зазубрины.
Что зазубрина, то – века.
Как тряхнул её – и порублены,
наземь пали,
ветрюгой погублены
в клочья порванные облака.
Землю он вертел и топтал её,
изгалялся и тряс почём зря.
Потекли по ней воды талые.
Потекли и большие, и малые,
переполнились ими моря.
А гулял злодей так до вечера.
Куролесил, был лют он и лих.
Ну, а вечером делать нечего,
угораздило в поле лечь его.
Он поёрзал, вздохнул и затих.