Остап Сливинский. Мне снится Богуш Золаи...

Мне снится Богуш Золаи,
вижу его хрустальную руку с налипшими парашютами одуванчиков.
Его ангел отправляется за сдутым мячом,
унесённым медленным течением. Ступает в воду, не уверенный в этой стихии.
Открывается сухой плод прошедшего дня, полный загадок и наблюдений:
Богуш на пристани, его волосы и рубашка спокойны,
несмотря на прибрежный ветер, надувающий полосатый сачок метеостанции;
воздушный шар освещает пейзаж, полыхает его адское ядро.
Птицы садятся на голову зарезанного жеребёнка, стоит нам обернуться – и мы
снова видим, как падают их чёрные тени. Неподалёку граница: фургоны тихо
трогаются в ночь по белёной стене берега, отбрасывая полумесяцы магниевого света.
Богуш выносит нам скамейки, плетёные подстилки. Гудят казаны над медной рекою Кереш,
поднимая воду на ночь; быстрее вращается мельничное колесо, не отягощённое хлебами.
Я знаю, как может быть там – выше по течению, на чердаке, в дебрях виноградника.
Знаю, как пусто звучат мехи, как странствующий свет расшатывает трухлявую колоду тела,
как изменяются соседи. Когда-нибудь единственная дорога сюда
исчезнет в пыли, и что будет тогда? Обнажится камень, забьют источники? Богуш
показывает могильную плиту среди сада – священник.
Сад открывает свои филиалы на перифериях мира.
Богуш, ты там, где двое, четверо, перекрестившись, садятся во внутреннем дворике вечера,
образованном его походкой, подступами, его глухими окликами.
Ты разводишь огонь в наполненной углем сурдине, от чего пытаешься уберечься?
От ночных отголосков, похожих на громыхание тел по трубопроводам неба?
От перелётов ангелов, знающих своё место и время? От линий фронта, неудержимо
сжимающих своё кольцо?
Глаз тайфуна, в котором ночуют твои птицы. Ты находишь пристанище в Книге,
вино, которое ты пьёшь, находит успокоение в твоём глотке. А где смятение лозы,
и почему в твоей Книге ничего не написано о тревоге виноградаря?
И ты, считающий себя опытным метеорологом, можешь ли ты
разобрать письмена на воздушных змеях – их запускают репортёры,
откомандированные на ту сторону? Ты хотя бы слышишь их лепет?
"Главное, говорит Богуш, суметь застать один из часов на горячем, и тогда он,
всё ещё неосмотрительно открытый, проведёт нас по коридору всех последующих часов".
Как правильно прочесть дребезжание ключей далеко впереди,
клепание кос, ритмы вуду, тёмные следы на подветренных стенах – от крестов,
связанных из двух палочек?
Что предаёт нас перед высокой водой – эти несколько вопросов, их расхристанные паперти,
где мы стоим стайками, передавая из рук в руки хлеб и маслины?
Бессонница открывается здесь пунктуально и торжественно, как новый
ярко освещённый супермаркет, сюда приходят и прицениваются,
цыгане гонят сюда всех своих коней,
"могу ли я заночевать в твоей бессоннице?"
Богуш смотрит на этот посеребрёный континент, избегающий собственной тени,
страдающий от безнадёжной фобии – быть тенью своей тени.
Тёмные кометы кожанов; простейшие существительные, вода, порох, голос, вращаются,
как стробоскопы, отбрасывая мутные кочевые отблески.
Следы на воде, состав, который нам не удалось остановить на этой промежуточной станции,
знаки нашего невидимого письма, ещё видные с высоты птичьего полёта?
роение семени, свет наших воспалённых гортаней, голоса, которые высвечиваются
из-под рёбер куфической скорописью,
пылающие двигатели, сияющий суд, несущийся над аэродромом,
горловое пение, которым для нас дублируют послание фатимской Богородицы?
высоко оборванные водостоки, бесконечная путаница следов,
какое-то пятно, нечто появляется и гаснет между деревьями,
и снова разгорается в другом месте,
железнодорожные справочники и станции, всегда слишком дальние,
замёрзшие стёкла с письменами чьего-то неровного дыхания?
Ангел, перейдя на другой берег, выкручивает подол.
Богуш сливает остатки вина в бутыль, опускает колодезную крышку,
и пока он гасит фонарь,
остаётся немного слов, да и те едва ли успеешь сказать:
"пока ещё чувствуем друг друга спинами,
мы пока ещё чувствуем друг друга спинами".

(Перевод с украинского – Станислав Бельский)