Ночной кошмар - из сборника Миниатюры

                НОЧНОЙ КОШМАР


Вся ночь прошла, в горячечном бреду, сознанье, трижды, покидало тело, а возвращаться в тело – не хотело, как в шкаф-духовку, на сковороду. Вся ночь прошла, в горячечном бреду. Я видела себя, на корабле, плывущем, чёрной ночью, в океане,огни на мачтах, в толщу вод, ныряли, и ветер бил в борта, что было сил, я видела себя, со стороны, на койке, распластавшейся от качки, я потеряла счёт часам, монашка вошла легонько, чая принесла, и тихо так сказала: "Ты, жива, и цел корабль, и сам Всевышний – с нами…". И тут же, из пространства Океании, меня, к себе домой, перенесло,я, снова, оказалась на кровати, разбросаны подушки, простынь смята, и мягкий свет торшера бьёт в лицо, и я, опять, куда-то, убегаю, трубит охота, факелы пылают, я – юный паж, на вороном коне, звенит стрела, с натянутого лука, над головой, как вечность и разлука, а я, коня ударив в шенкеля, лечу туда, где зубр лежит повержен, трубит отбой трубач, а князь – рассержен, его стрела не тронула быка! И, снова, я, на скомканной постели, и мягкий свет торшера режет время, и я не понимаю, где же я? На корабле, в штормящем океане, или среди охотников, в тумане? И смерть кружит стрелой, вокруг меня, и мягкий свет торшера ослепляет, и тени прыгают ко мне, и я – взлетаю! Опять лечу, куда – не понимаю, ночная тьма, прохладой отрезвляет, и где-то, вроде, музыка играет. И в этой тьме, она мне, что звезда… Горит костёр, трепещет его пламя, а вкруг, сидят, в нелепых одеяньях, мужчина, женщина, два старика и я, и музыки не слышно – отступила, а то, что вижу я – ошеломило, пронзило болью рвущей, закрутило костёр, людей сидящих, и меня, и ту, что грелась, у костра огня,и ту, что где-то, в воздухе, витала! И крик свой помню жуткий: «Мама, мама, моя родная мамочка, здесь я…». Но женщина, что обликом, так схожа, была с моею мамою, похоже мой крик не услыхала, и меня, что у костра сидела рядом, справа, к себе прижала, и запела сладостную мелодию, что, с детства, знала я… И тут мои не выдержали нервы, я зарыдала, горькою жалейкой, и всё звала её, звала, звала… Очнулась, к утру, там, где я жила. Горел торшер, подушки были смяты, валялось одеяло, на полу, а по моим щекам, свинцово впалым, катились слёзы, унося беду…