И все, кто выжил, живы...

*  *  *


Заросший пруд и селезень зелёный,
по крыльям расплескавший изумруд.
Над тихой ряской, над водою сонной
утиные супружества снуют.

То – снова тягой продолженья рода
охвачена пернатая весна.
И перезимовавшая природа
легко пьяна и благостно ясна.

Апрель, тепло.
И все, кто выжил, живы.
Скворец, взлетая, чуть качнул ольху.
И светятся две вековые ивы
в нежно-зелёном солнечном пуху.





Ожидание


Смутны все тысячи дней моих, Господи.
Те же, что будут, - туманны вдвойне.
С клюшкой бродяжка плетётся по осыпи,
по бесприютной промозглой весне.
Март на исходе, но нету ни капельки
уличной радости, плеска тепла.
Острых минут кочевряжатся сабельки,
цокают цацки - молекулы зла...
Да не оставь меня, Отче, без отчества -
больше никто ведь не скажет "Живи!"

Тополь чернеет - каркас одиночества,
дом погорелый вчерашней любви.
Ты и возьмёшь меня, - рано ли, поздно ли,
худо ли, бедно, - в слои Элои,
в те, где словами, простыми и грозными,
свяжешь цитаты - Твои и мои...
Но отчего ж так не терпится - сызнова
здешней, всегрешной, дождаться весны?
И средь зелёного взрыва и вызова
нежить-ласкать, словно Китеж, неистово
радужный кипеж кирпичной стены!