О любви и стихосложении

Одни слова легки и бесполезны –
отживших трав белёсые плоды,
когда они, не потревожив плеском,
стекают тёмным плёсом. На плоты
          их не ступить. И мне не оплатить
          значками на бумаге легковесной
          (непрочною валютою словесной)
          неясный, ускользающий мотив.

Другие, горлом продираясь (резью,
пожаром скарлатин – ни проглотить,
ни вызволить из клетки – из под пресса
хребта и рёбер) – родами, по ли-
          тере отлитой в монолит
          стихов (ни то сентенцией небесной,
          ни то корреспонденцией от беса),
          занозят сердце, и оно болит.

И всё же (кто-то улыбнется, дескать,
Кассандра, причитая, голосит)
я отпускаю в мир из под ареста,
сдвигая камень волевой плиты,
          колонки узников на белые листы –
          слова – из камеры одной заветной –
          “ЗеКа” – на коже каждого заметны
          отметины – моей души следы

Как часто слова или просто жеста
достаточно – бесхитростных, простых –
чтоб души, сбросив скорлупу из жести,
смогли понять друг друга и простить.
          Но если чувству выпало взрасти
          невысказанно, словно под запретом,
          как сложно исповедоваться в этом,
          как тяжело нести его пласты.

Кто проследит подспудные процессы –
балансировку между “Я” и “Ты”? –
ходьба канатом, равновесье – шестом –
шестому чувству отданы бразды:
          душа в душе стремится обрести
          созвучие, ритмичность, равновесье,
          когда они, как пара строчек песни
          слагают вместе двуединый стих.

И всё же вязь ритмическая пресна –
какие только рифмы ни плети,
и пусть они изысканны и резвы –
бесплотен скарб душевной теплоты.
          Кто прочитал любовную латынь,
          кто просчитал эквивалент телесный
          тепла души – из смертных на земле с ним
          кто не встречался кроме пресвятых?

Закон любви без исключений – трезвым
не оставляет горькая полынь
с тяжёлым мёдом в ядовитой смеси –
когда настой их губы опалит.
          Нас укрывает ночь в свои полы,
          и дни хранят за синею завесой –
          не разделимы сутки на два если
          текут в елее чувственных олив.

Не знаю влаги слаще и любезней –
ничтожной долей горла умастив,
безумцы падают низверженные в бездну,
разрушив вековечные мосты
          до берега, который опостыл –
          бальзам Семелы распивая вместе
          и предаваясь изощренной мести
          за каждый час из прожитых – пустых.

Хлебнувшие благословенных бедствий
не утолят томления в груди –
обречены – единственное средство –
друг друга жечь и жечь… Не осуди…
          Рассыпавшись по ниточкам слюды
          коса на плечи распускает блеск свой,
          и каждой словно шёлковою леской
          свивает двух в одно – не разлучить.

И падая к вершинам эверестов,
где рты по рыбьи жажду ощутив,
у апогея чувственного стресса,
глотают вдохи млеющей четы,
          прихваченные стоном у черты
          ниспроверженья со стены отвесной
          в провал конвульсий судорожной мессы,
          она сжигает день, и два, и три.

И словно время для двоих исчезло,
и словно ток минутам запрудил
валун забвенья. Лишь – острее лезвий –
один, всего один лишь миг среди
          безликой груды – приговор, вердикт –
          отсёк его, как будто напрочь срезал –
          когда сердца, дыхания и чресла
          у пика чувств, минующих зенит,
 
сопряжены в бемолях и диезах
(всего минута в памяти звенит)
медовой немочью соития – болезни
ночного зноя жаждущих пустынь –
          и кризиса её не отвести,
          и снадобья иного неизвестно –
          безмолвствуют на этот счёт Авеста,
          Евангелие, Библия, псалтирь.

          27.02.2014