Человек

Любимому Мастеру Нго-Ма.

Один

Душу бы выскрести до основания
Скрюченной, жалкой, неверной…
Чесать бы, вычесывать до бессознания,
Тереть бы до блеска, там, говорят, покой.
Там, я слышал, по мне не бьет колокол,
Ему до меня, глупого, дела нет,
И не тащат волоком там
Через белый весь измученный свет,
Не сажают и лампой в лицо не светят,
Не кричат по ночам, по дням,
Доводя до безумия, доводя ли, уводя…
Не верят там, не дрожат
Чужим чумным заученным снам.
Там, говорят, небо синее
Глазом бездонным смотрит на мир,
Мир отвечает без опоздания
тысячами восторженных глаз-дыр.
Там дурного родного не вспомнят,
По лицу наотмашь ударив
Папкой с надписью: Дело №,
Дело номер один, один, один.
Скрести бы, скрести, выскребывать
Вилкой, совком, лопатой, саблями,
Божьей молитвою, уговорами
Хитростью, старостью, граблями,
Опять граблями…
До блеска до чистоты,
Как сковородку, котел, любимую чашку,
Душу до донышка, до мечты,
До детского сада, до поля с ромашками.
До мамы, до бога, до нежности, нежности,
Господи, боженька, помоги, до тебя бы
До вечности.
Не успею, боженька, не успею,
Сдохну, будто бездомный пес под забором у деревенских
С запахом свежих кур, с шерстью паршивой слезшей.
С мечтой о луне, с тоской в глазах желтых,
С выдохом на острие, с тихим протяжным воем.
Господи, боженька, помоги.
Помоги,
Я отдаюсь без боя.


Два

Слышишь, ты, бессмысленный бог,
Я отдаюсь без битвы,
Что же ты, старый, совсем оглох,
Не слышишь мои молитвы,
Не слышишь, как чешется рвется душа,
Из чертовой этой клетки
До одури милость твоя хороша:
Ни слов, ни плевка, ни молитвы!
А только отчаянный черный крик,
И горькая эта чаша.
Глупый, бессмысленный, злой, старик,
Ты вовсе не настоящий.
Ты создан безумной моей башкой,
Меж анашой и палёной водкой,
Ты был безучастен, а я очень злой,
Я буду твой душеприказчик,
И все что имел ты – теперь моё.
Я главный и бесконечный,
Слышишь? Поет для меня прибой
И свечи сжигают свечи…
Громко кричит обо мне заря
И список побед беспечных,
Нет я не зря пострадал, не зря,
Теперь я великий и вечный,
Я сверг тебя, злой ненадежный бог,
Покойся во тьме Тартара,
Что же ты, старый, совсем оглох??
Мне так тебя не хватает…



Три

Мне так тебя, боже, не достает
А может себя с избытком,
Кричит безнадежной гримасой рот,
Не кончится эта пытка.
И тихо скребут коготки в душе,
Не слышно, почти не слышно,
Ах выскрести б, выблевать эту желчь,
Не жаль и душа бы вышла.
А впрочем, была ли она, душа,
Пила ли в запой страданье?
А может все морок, гипноз, туман,
Фантазия, миф, сказанье…
А был ли бессмысленный грозный царь,
Хозяин души и бога, святой искуситель,
Волшебный ларь
В хорошеньких ручках Пандоры?
И что там вдали мельтишит, зовет,
Щебечет о воскресеньи?
И, кажется, снова разгон на взлет,
Вот только крыло повисло…


Четыре

Безысходность –
Это когда некуда больше идти,
Не только тебе,
Но и всё вообще застряло в пути,
Это когда чашка до пола не долетает,
Зависла где-то посреди…
Когда топчешь песок синайский
А позади уже сорок,
Нет сорок ОДИН,
А ты всё так же молод в душе,
И так же нелеп,
Несмотря на явное всем наличие
Морщин и седин.
Это когда шаг вперед ведет только
К шагу вперед, не больше,
Когда лицо возлюбленной как-то
Тише, площе…
Когда солнце весеннее не обещает
Ничего, кроме пары градусов
Сверх пиджака и рубашки,
Когда мечта о кофе с утра -
Уже много, уже хорошо,
Но только мечта – не чашка.
Также всё обстоит с этой, как ее…
С большими “глазами”…
Машкой, Наташкой, Глашкой…
Нет исхода
Из этого мира,
Нет и вовек  не будет,
А ты даже не стал лучше,
Добрее, мудрее, ближе к людям,
К богу, к себе, к душе,
Ты даже, если честно, не стал большим…
Так и стоишь посреди весны
В сером пальто нараспашку,
И солнце целует тебя в виски,
А ветер - в ворот рубашки.



Пять

И вот ты впервые делаешь вдох
Доктор за ногу держит,
Громкий, веселый наотмашь шлепок
И шепчет сестра:  мальчишка.
Мама бормочет: привет, привет!
А ты только громко плачешь.
Какой же бессовестно яркий свет!
И мяч по асфальту скачет,
Никак не дается в неловкие руки,
Бежит по причудливой кривизне,
И слышен отчетливо-резкий голос,
Откуда-то как бы и не отсюда,
 Как говорят, извне:
“Эй, дорогой, просыпайся,
Ты опять разговариваешь во сне”.
Какой же бессовестно яркий свет!
И мысли о кофе – еще не кофе,
И машка, наташка, да черт с ней вовсе,
Ты будто бы просто ослеп.
Ты, кажется, просто оглох,
Не слышишь никаких герц,
Не видишь нанометровых волн,
А только одну и ту же идею:
Где же, черт побери, конец?
И галстук затягиваешь потуже,
В чем тут секрет? Ну же… Ну же…
Господи, помоги…



Шесть


Господи, жизнь моя – колесо,
Мне-то думалось руль, рычаг скоростей,
Порше,
Нет, самая обыденная из шин.
Одно среди миллиардов иных колес,
Без смысла, без цели, без явных на то причин,
“Лошадка, везущая хворосту воз”.
Хворостом печь топят,
Не заметно истопника,
Это все, пожалуй, что мне изветно,
Да и то не наверняка.
Господи, 
Прости меня дурака,
Мне ведь и голову не склонить
Без твоего кивка…
Воздуха чистого не хлебнуть,
Да и воды из чашки
И не вспомнить даже
Этой наташки, машки, глашки…
Без твоей на то
Безусловной отмашки,
Господи, что за чёрт!!!
И не было вовсе великих черт
Моего пути,
И никто не бежал впереди, позади!
Марафон проходил
Среди колес,
“Лошадка, везущая хворосту воз”,
Взбесилась поди…
Господи, пощади!



Семь

Господи, пощади!
Дай выдержать милость твою,
Как больно бывает в раю!
Как сердце на части рвется
Вот от этого солнца
Сквозь стекла,
Как майка ее промокла
От слез.
Лошадка везет этот чертов воз,
Обоз,
Копыта стучат рифму
И стонут в экстазе нимфы
От каждой удачной,
Сочной,
Господи пощади!
Как разлетаются голуби
На городской площади!
И шелестят крыльями:
Только ты, только ты…
Пыль.
Как небосвод выдержит?
Господи, улыбнись!



Восемь (Эпилог)


Господи, улыбнись!
Нет для тебя названия!
Виноград подойдет к сентябрю,
С верхом корзины полные,
Женщины давят зарю
Голыми белыми пятками,
Песнями, ритмами, плясками,
Бродит священный жмых,
Будет вино, вино.
Бродишь и ты
Посреди домов,
Площадей,
Плачешь,
На небо глядя,
Тронутое водой…
Мертвый среди живых,
Среди мертвецов –
Живой.