страницы истории

как быстро события и жизнь сама становятся историей- скоро исчезнут последние участники  и знать будем лишь по воспоминаниям свидетелей той
самой страшной из всех войн на Земле. Участниками Сталинградской Битвы были миллионы, безымянные в большинстве. Там погиб мой дедушка, Марк Кукуй, сражался дядя Зиновий Кукуй, отец Борис Шапиро(1911-2011), тесть
Афонасий Иванович Шеин. Сам же, пятилетний, с мамой стал невольным участником
драмы, мало понимая, разумеется, но помню многие детали бомбёжек и собирание блестящих рванных осколков от снарядов и бомб... О самом сражении столько книг и фильмов, что тольво перечисление...да все и так знают.
Читая сейчас книгу известного в моей юности Романа Кармена-"Но пасаран"М1972,
(выброшенную, как и вся никому уже не нужную советскую макулатуру)решил
воспризвести отрывок из неё, оказавшийся на удивление в интернете, а так же
и два других, относящихся к одной фигуре= солдафону Паулюсу, девизом которого, как и всех немцев = "фюрер думает за нас"- один из главных разработчиков плана "Барборосса" и командующий фашисткими войсками под
Сталинградом



ИЗ ИНТЕРНЕТА

Роман Кармен(1906-78)
кинооператор, автор док. ф-ма "Обыкновенный фашизм" и др.


Содержание
«Военная Литература»
Мемуары
Две встречи

В маленькой, жарко натопленной избе в селе Заворыкино на столе расстелена карта Сталинграда, расчерченная цветными карандашами. Вокруг стола — люди, с которыми я встречался в разгар жестоких боев на подступах к Москве. С тех пор прошел год, но словно его и не было. Чуть разве прибавилось серебристого инея на висках Константина Константиновича Рокоссовского. Как обычно, печать крайнего утомления на лице бессменного начальника штаба Михаила Сергеевича Малинина. Веселые искорки в глазах командующего артиллерией Василия Ивановича Казакова. Дружной семьей прошли эти трое через всю войну.

Где же штаб Паулюса? Разноречивые сведения, добытые у пленных, ведут к одному квадрату в центре города. А точнее? Пока неизвестно...

— Константин Константинович, помогите снять пленение Паулюса, — сказал я молящим голосом, рассчитывая на добрые отношения, завязавшиеся в трудные дни подмосковных боев.

Рокоссовский усмехнулся.

— Ну что ж, поможем Кармену, только с одним условием: услуга за услугу...

— Все, чем я могу быть полезен... — начал я.

Но командующий прервал меня:

— Сначала вы помогите нам взять Паулюса. — Все вокруг засмеялись. Он подозвал меня к карте города: — [144] Видимо, командный пункт где-то здесь. Езжайте в армию Чистякова, а если мы в дальнейшем что-то уточним, постараемся сообщить вам.

Из села Заворыкино, где находился штаб Донского фронта, я летел к Сталинграду на У-2. Под крылом расстилались приволжские степи — поля великой Сталинградской битвы. Отсюда с высоты можно было охватить взглядом пространства, еще хранившие свежие следы боев.

С Волги тянула сильная поземка, но еще не были занесены снегом тысячи пепельных воронок, земля была похожа на увеличенные снимки лунных кратеров. В бескрайних степях, изрезанных пологими извилистыми балками, ежеминутно возникали большие темные пятна, которые издали казались селениями, городами или лесами, но когда самолет подходил ближе, оказывались густыми скоплениями немецких машин, брошенных отступающими войсками Паулюса.

Над двумя попавшимися нам по пути немецкими аэродромами летчик сделал по нескольку кругов. Сотни самолетов всех типов — сгоревших, подбитых и совершенно исправных. На аэродромах ни одного живого человека. Трупы на запорошенных пургой взлетных полосах. И только мерный стрекот нашего У-2, кружащего на небольшой высоте, нарушает тишину мертвого поля, усеянного свастиками, черными крестами — эмблемами «непобедимой» герииговской авиации. Невольно в эти минуты возникали в памяти дни лета сорок первого года, золотые поля Белоруссии, сотни черных крестов в синем небе. Пикирующие, ревущие, проносящиеся торжествующе над нашей головой, иногда так низко, что в стеклянном колпаке можно было разглядеть лицо гитлеровского аса. Они тогда были пьяны Брюсселем, Дюнкером, рвались к Москве. Вот их трагическое похмелье у берегов Волги...

Самолет мягко коснулся колесами снежного поля около догорающих строений станции Воропоново. Сегодня на рассвете отсюда выбили немцев, отступающих на восток к окраинам Сталинграда. Бой уже перекинулся к центральным районам города.

...Земля, содрогается от канонады тысяч орудий. Окружение сжимается с каждым часом. По эту сторону кольца город заполнен толпами сдавшихся в плен немецких солдат. Они растерянно спрашивают наших бойцов: [145] «Куда следовать?» Солдаты отмахиваются, у каждого одна мысль — вперед! И сдавшиеся в плен немцы сами строятся в колонны, бредут куда-то на сборные пункты, сопровождаемые несколькими конвоирами. Вид их ужасен. Укутанные в одеяла, женские платки и какие-то тряпки, голодные, потерявшие не только воинский, человеческий облик.

Группа немцев стоит около нашей артиллерийской батареи, ведущей огонь. Они с любопытством смотрят на работу советских артиллеристов, которые посылают снаряд за снарядом по врагу. Артиллеристы делают свое дело, не обращая внимания на необычных «зрителей».

У батареи «катюш», расположившейся на пустыре, — тоже толпа немцев. Всем телом вздрагивая, провожают они каждый залп, подобный огненному смерчу. В глазах суеверный страх, смешанный с радостью: они уже зрители, а не объект.

29 января мы с Борисом Шером целый день колесили по улицам Сталинграда. Шум боя оглушает. Войска Шумилова, Толбухина, Чистякова и Чуйкова теперь заняты окончательной очисткой города от групп автоматчиков, еще сидящих в разрушенных домах. В нескольких местах приходилось оставлять машину и пробираться пешком. Город забит немецкими машинами. Рядом с огромными грузовиками десятки брошенных легковых машин. Садись в любую и поезжай. Сегодня продолжали сдаваться в плен сотни солдат и офицеров. Пленных первым делом отправляют на питательные пункты.

Около Волги был окружен солдатами 10-й армии и взят в плен командир 100-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Зайенне. Я его видел вчера вечером. Ему пятьдесят четыре года, он награжден многими высокими орденами, они сверкают на его груди. Он сообщил, что Паулюс со своим штабом и личной охраной скрывается где-то в подвалах центральной части города. Вчера каждые два-три часа штаб Паулюса менял свое местонахождение. «Паулюс, — сказал генерал Зайение, — выполняет директиву Гитлера драться до последнего солдата».

Войскам дан приказ тщательно разыскивать Паулюса, прочесывать весь город, осматривать каждый подвал.

Сегодня в 12 часов дня четыре немецких самолета появились над городом и наугад сбросили на парашютах продукты. Все парашюты были распакованы нашими солдатами. [146] Нам с Шером досталась пачка сухих галет и огромный кусок жирной украинской колбасы, очевидно предназначенный для генерал-полковника фон Паулюса.

Сегодня сдались в плен несколько генералов. В штабе дивизии, куда я заглянул, чтобы узнать обстановку, приняли парламентера. Его прислал командир известной 376-й пехотной дивизии генерал Даниэльс. Хочет сдаваться со своим штабом и остатками дивизии.

Мы вышли на высокий холм, откуда просматривалась глубокая извилистая балка, где проходит русло реки Царицы. С противоположного высокого берега спускается в балку извилистая черная лента — колонна войск. Когда они подошли ближе, мы увидели впереди одинокую фигуру человека, около которого кружился большой пес. За ним группа людей. А дальше — длинная черная лента. Человек с собакой — генерал, командир дивизии, группа людей — его штаб, черная лента — дивизия.

Щуплый, низкого росточка генерал-лейтенант фон Даниэльс шел глядя себе под ноги, засунув руки в заячью муфту, висевшую на шнурке. Он прошел со своими войсками огнем и мечом по Украине, по донским станицам. Сейчас по замерзшему руслу реки Царицы — последние шаги генерала Даниэльса во второй мировой войне. Впервые его дивизия была крепко бита под Москвой зимой прошлого года. Гренадеры 376-й дивизии шли на Москву, предвидя скорое окончание войны. Для них война кончилась в Сталинграде.

На дне оврага мы встретили их. На исхудавшем веснушчатом лице генерала — ни кровинки. Безбровые его глаза покорно и вопрошающе устремлены на майора Сорокина, уполномоченного штаба дивизии. В глазах выражение боли и стыда. Он стоит навытяжку, говорит, едва шевеля тонкими обескровленными губами. Я прислушался. Генерал, оказывается, беспокоится о... своих вещах. Два чемодана оставил он в штабном блиндаже. Его глаза выражали неподдельную тревогу не за честь разгромленной дивизии — за два чемодана барахла. Офицеры его штаба опустили на снег большие свои рюкзаки. Могучий пес — немецкая овчарка — несколько раз обошел вокруг ног своего хозяина-генерала и, опустив голову, медленно улегся на снег у валенок советского офицера.

Генерал расстегнул пояс, снял с него пистолет и протянул [147] майору. Майор был в этот момент занят разговором с пленным полковником, укутанным в женский пуховый платок. Револьвер оказался в моей руке. Что ж, война еще не окончена, впереди много сражений, генеральский «вальтер» будет для меня полезным сувениром.

Генерала усадили в «виллис» и отвезли в штаб армии.

— Могу ли я спросить, — сказал генерал, обратившись к начальнику штаба, — какая воинская часть взяла в плен меня и моих солдат. В этот период, когда мы были в окружении, наша разведка почти бездействовала, и я не имел возможности знать своего противника.

— О, пожалуйста, господин генерал, — вежливо ответил начальник штаба. — Вы находитесь в плену у армии, которой командует генерал Толбухин. Армия разгромила 101-ю, 103-ю, 297-ю немецкие дивизии, венгерский корпус. Это было в районах Александровка, Барвенково, Лозовая в январе — феврале прошлого года. В дальнейшем наши войска попали в окружение, вышли из окружения, сохранив материальную часть и даже тылы. Правда, ваше командование, господин генерал, успело уже объявить о том, что мы уничтожены полностью, а весь офицерский состав захвачен в плен. В дальнейшем мы громили группу Клейста, разбили 16-ю и 24-ю танковые дивизии. Под Сталинградом на рубеже Абганерово, Цаца разбили румынскую 251-ю дивизию, разгромили 1-ю пехотную дивизию, часть 20-й пехотной дивизии румын и 29-ю немецкую мотодивизию. И, наконец, наши войска громили остатки окруженной германской армии, очищая город Сталинград. Господин генерал, вы уже пятый по счету генерал, взятый нами в плен.

Генерал слушал молча, опустив глаза, подперев кулаками свои седые виски. Он немного отогрелся и даже расстегнул две пуговицы на своем мундире с орденами. Его пригласили в комнату к генералу Толбухину. Фон Даниэльс, стоя навытяжку, благодарил советского генерала за вежливое, рыцарское отношение советских офицеров к нему, его офицерам и солдатам. Он сказал:

— Я сдался в плен потому, что считал дальнейшее кровопролитие бессмысленным. Положение наших войск безнадежное. Мы недооценили мощь Красной Армии и расплатились за это жестоким поражением.

30 января гитлеровцы продолжали бессмысленное кровопролитие, закрепившись на небольших участках [148] территории города. Советская авиация перестала бомбить немцев: это уже стало опасно — можно попасть в своих. Сегодня в воздухе парадным строем прошли эскадрильи самолетов, покидающих Сталинград. Последняя группа — тридцать пять пикирующих бомбардировщиков — прошла на небольшой высоте над центром города, выстроившись в виде пятиконечной звезды. Летчики прощались с героическим городом. Самолеты легли на западный курс, а Сталинград, провожая их, салютовал залпами тяжелых орудий, уничтожавших последние гнезда обескровленного врага.

* * *
Где же скрывается Паулюс? Все генералы, сдавшиеся в плен, говорят, что Паулюс сделает то же в ближайшие часы. Но сделает он это только лишь после того, как, загубив последние войска, подчиняющиеся его приказу, докажет, что храбро сражался до последнего момента. Вчера я спросил генерала фон Дриппе, не пустит ли Паулюс себе пулю в лоб. Генерал улыбнулся и покачал головой. «Он этого не сделает», — сказал он.

На рассвете первого февраля советские бойцы обнаружили узел сопротивления в районе центрального универмага. Из этого очага гитлеровцы вели ураганный огонь. Командир части дал приказ окружить этот квартал. Бойцы приготовились к решительному штурму. К месту боя подвели несколько танков, по развалинам домов, откуда стреляли немцы, открыли орудийный огонь.

В разгаре боя наши бойцы и командиры увидели белый флаг. Гитлеровцы капитулировали. Был дан приказ прекратить огонь, и вскоре из подвала универмага вышел парламентер, который заявил, что генерал Паулюс со своим штабом находится здесь и просит прислать представителя для переговоров о капитуляции. Парламентер сказал, что Паулюс просит прислать генерала или полковника.

Для переговоров с Паулюсом был выделен полковник Лукин. Он прошел в подвал, где был встречен начальником штаба Паулюса генералом Шмидтом.

Генерал Шмидт заявил полковнику Лукину, что он уполномочен вести переговоры о сдаче и просит обсудить условия капитуляции. Полковник Лукин сказал генералу Шмидту, что он разговаривает с ним, имея полномочия от командующего 64-й армией генерал лейтенанта Шумилова и командующего фронтом генерал-полковника [149] Рокоссовского. Никаких новых условий сдачи, кроме указанных в предъявленном ранее ультиматуме, никакого обсуждения этих условий, как и промедления процесса сдачи быть не может.

— Если у вас есть какие-либо сомнения в безнадежности вашего положения, — сказал полковник Лукин, — выйдите из подвала. Вы окружены большим количеством оснащенных техникой войск. Вокруг вашего штаба стоят танки и артиллерия. Предлагаю немедленно сдаться.

Через несколько минут к полковнику вышел Паулюс и заявил, что он передает себя и свой штаб в руки советского командования. Вскоре после этого Паулюс в сопровождении офицеров штаба вышел из подвала. Личный багаж Паулюса и ближайших его офицеров был погружен на грузовую машину. Паулюс, начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт и личный адъютант Паулюса полковник Адам выехали в штаб армии.

Кинооператора в районе универмага не было. Да и как он мог там быть, ведь очагов сопротивления в Сталинграде 1 февраля было много. Разве что чудом мог бы один из операторов, снимавших в Сталинграде, оказаться именно в этом месте. О, если бы я знал, что чудо это ждет меня! Если бы я знал, что в штабе 10-й армии ждала меня телефонограмма Рокоссовского, верного своему обещанию и сообщавшего о пленении Паулюса!.. А я, не подозревая об ожидавшем меня подарке командующего, снимал на улицах Сталинграда. С невероятным азартом и увлечением снимал, как наши солдаты выкорчевывали из подвалов последних сопротивлявшихся фашистов, как те выходили подняв руки, размахивая на палке белым полотенцем, любой белой тряпкой, попавшейся им под руку.

Бой у сталинградского вокзала начался еще с рассветом 1 февраля. На путях пылали несколько вагонов, с высокой водонапорной башни — из каждого ее окна искрились очереди немецких автоматчиков. Засевшие на водокачке гитлеровцы яростно отстреливались. Бойцы выкатили 45-миллиметровую пушку на прямую наводку и, прицеливаясь сквозь ствол, начали вгонять снаряды методично в каждое окно водокачки. Мы с оператором Борисом Шером снимали этот бой. Снимали, увлеченные тем, что предоставлялась возможность в одном кадре видеть и выстрел орудия и разрывы снарядов.

Вдруг произошло невероятное: наступила тишина. Да, мы не заметили, как утих, а потом и совсем прекратился [150] неистовый гром орудий. Тишина была неправдоподобной. Не сразу дошло до сознания: тишина! Гром непрерывной канонады, бушевавшей в воздухе, вдруг сменился тишиной солнечного морозного дня. Стали слышны и тихий треск пожара, и скрип полоза саней, и чей-то негромкий говор. Сражение за Сталинград закончено?..

Лишь откуда-то издали доносился гул артиллерийской стрельбы. В северной части города, где было второе кольцо окружения, видимо, еще продолжался бой.

Бойцы, сидя на кирпичах и снарядных ящиках, вертели самокрутки, глубоко втягивая сладкий дым махорки, говорили между собой, как о чем-то уже давно прошедшем, о боях, штурмах, о павшем друге, о грядущих сражениях. Говорили почти не глядя на густые толпы немецких солдат, бредущих мимо развалин.

Молнией пронеслась мысль: если закончена Сталинградская битва, как же Паулюс? Значит, он сдался в плен. И, возможно, кто-то из операторов уже снимает это историческое событие!.. Немедленно в штаб армии!

Сегодня ночью я получил радиограмму...

На пустыре, утыканном дымящими из-под земли железными трубами печурок, с трудом нашли землянку оперативного отдела штаба 10-й армии. Задавать вопросы не пришлось. Дежурный вручил мне телефонограмму от Рокоссовского — немедленно ехать в расположение штаба 64-й армии генерала Шумилова. На мой вопрос, что происходит в 64-й армии, дежурный процедил сквозь зубы: кажется, там сдается Паулюс. В эти дни в Сталинграде все воинские части мечтали пленить Паулюса. Поэтому и был так расстроен передавший нам телефонограмму полковник: его армию «обскакали»... Через минуту мы уже мчались по разбитому городу, ориентируясь по карте. По дороге столкнулись с колонной машин. Впереди колонны — огромный, стального цвета «хорьх». Догадавшись, что в этой машине едет Паулюс, мы, обогнав колонну, погнали вперед. На карте у меня был отмечен квартал и дом, где помещается штаб 64-й армии. Мы легко его нашли. Около дома уже стояла группа офицеров, поджидавших пленников. Вскоре колонна машин подъехала к маленькому домику, остановилась. Мы с Шером уже стояли с камерами наготове.

Из серебряного «хорьха» вышел высокий худой человек в длинной, похожей на больничный халат немецкой шинели, мятой фуражке. Усталым растерянным взглядом [151] он осмотрелся кругом. Светило яркое солнце, он жмурился, переминаясь с ноги на ногу. Потом, медленно ступая большими фетровыми ботами по хрустящему снегу, человек пошел к крыльцу, поднялся по ступенькам — часовой-автоматчик внимательным взглядом проводил его — и в сопровождении нескольких советских офицеров вошел в дом. Это был командующий 6-й гитлеровской армией Фридрих Паулюс.

Я с волнением снимал идущего усталой походкой Паулюса. Он шел сутулясь, со страдальческим выражением на изможденном лице...

Следующие кадры были сделаны в просторной комнате штаба армии. Медленно раздевшись в сенях, Паулюс вместе с генерал-лейтенантом Шмидтом и полковником Адамом вошли в комнату. На наше операторское счастье, комната была залита солнечным светом, можно было снимать.

На пороге Паулюс стал навытяжку, стукнул каблуками и поднял руку в фашистском приветствии. Щурясь от ударившего ему в лицо солнца, он в сопровождении своих спутников шагнул на середину комнаты. За столом сидел командующий 64-й армией генерал Шумилов. Вдоль стен комнаты на лавках — штабные генералы и офицеры. Кивком головы ответив на приветствие, Шумилов жестом указал Паулюсу на стул. Тот сел. Отчеканивая каждое слово, Шумилов сказал:

— Генерал-полковник, вы пленены 64-й армией, которая сражалась с вами от Дона до Сталинграда. Командование армии гарантирует вам воинскую честь, мундир и ордена.

Паулюс внимательно выслушал переводчика, склонил голову. Шумилов продолжал:

— Можете ли вы предъявить нам документ, удостоверяющий, что вы являетесь командующим 6-й германской армией генерал-полковником Паулюсом?

— Я могу предъявить вам мою «золтатенбух» — солдатскую книжку. — Паулюс достал свой документ и передал его Шумилову.

Когда Паулюс отстегивал пуговицы своего мундира, чтобы достать из внутреннего кармана удостоверяющую его личность «золдатенбух», рука его заметно дрожала. В комнате была напряженная тишина. Шумилов внимательно прочел документ, положил его перед собой на стол и снова устремил взгляд на своего пленника. [152]

— Разрешите мне сделать важное заявление, — сказал Паулюс.

— Прошу, — сказал Шумилов.

— Сегодня ночью, господин генерал, я получил по радио от моего фюрера сообщение о том, что я произведен в чин генерал-фельдмаршала.

Шумилов легким кивком головы дал понять, что принимает заявление. После этого уже обращался к пленнику: «господин фельдмаршал». Он протянул Паулюсу коробку с папиросами «Казбек».

В комнате было тихо. Лицо Паулюса изредка сводила нервная судорога. Первый полководец гитлеровской армии, сложивший фельдмаршальский жезл к ногам победоносной Красной Армии, сидел подавленный. Он словно только сейчас в полной мере начинал отдавать себе отчет в том, какая трагедия постигла его войска и его самого — первого в истории войн фельдмаршала, сдавшеюся в плен. Тишину нарушал только легкий треск моего киноаппарата, фиксировавшего этот исторический эпизод.

* * *
На груди у Паулюса и Шмидта ордена. Паулюс — один из крупнейших генералов гитлеровской армии — перед войной был начальником оперативного отдела Генерального штаба вермахта. Это ему, Паулюсу, было поручено составление плана «Барбаросса» — нападения на Советский Союз. 29 мая 1942 года он был награжден рыцарским орденом железного креста. В январе 1943 года был произведен в генерал-полковники. 15 января — несколько дней тому назад — он был награжден Дубовым листом к ордену железного креста. И, наконец, сегодня ночью произведен в генерал-фельдмаршалы. А потом сдался в плен. В немецкой армии десять фельдмаршалов, сегодня Гитлер потерял десять процентов своих фельдмаршалов.

Мундир Паулюса поношен, измят. Его лицо землистого цвета. На исхудалых щеках седоватая щетина. Фон Паулюс сохраняет, казалось бы, полное спокойствие. Но дрожат его руки, когда он подносит ко рту папиросу. Отвечая на вопросы, он говорит тихим, приглушенным голосом, продумывая каждое слово.

— Почему вы не приняли ультиматум советского командования о капитуляции? — спрашивает его Шумилов.

— Я имел приказ сражаться. [153]

— Имели ли вы дополнительные инструкции впоследствии, когда попали в окружение?

— С самого начала я имел инструкцию сражаться до последней возможности.

— Отдали ли вы приказ северной группе сложить оружие?

— Я нахожусь в плену и не имею права давать приказ о капитуляции.

— Но когда командующий видит, что его люди напрасно гибнут, что дальнейшее сопротивление безнадежно, должен ли он предотвратить напрасное кровопролитие?

— Это может решить тот, кто находится с войсками. Я же нахожусь в плену, — уклончиво отвечал Паулюс.

В ходе дальнейшей беседы Паулюс сказал:

— Я впервые в России. В первую мировую войну я воевал на Западном фронте. Я вижу теперь, что вашу страну трудно победить. Своего поражения я не мог предвидеть. Я не предполагал, что вы располагаете такими силами. В операциях бывает счастье, бывает и несчастье. Меня постигло несчастье, которого я, увы, не мог предотвратить. Вы захватили меня в плен. Я ваш пленник...

* * *
Через несколько часов Паулюса отправили в Заворыкино, в штаб фронта. Фельдмаршала везли на его же машине. За рулем «хорьха» сидел его личный шофер. В следующей машине — генерал Шмидт и полковник Адам. «Виллис», в котором ехал я, был в колонне третьим. Предстояло проделать тридцатикилометровый путь по приволжским степям. Мороз был около тридцати градусов.

Колонна шла по степной дороге при полном свете фар. Фронт уже откатился далеко на запад, мы внезапно оказались в глубоком тылу. Ветер гнал поземку, вихри снега метались в лучах света. Время от времени наша автоколонна обгоняла растянувшиеся на много километров многотысячные колонны пленных. В узких местах на заметенной снегом дороге несколько раз приходилось останавливаться, чтобы пленные могли потесниться и пропустить машины. Шум тысяч ног, шагавших по морозному снегу, словно гул гигантского водопада, стоял над степями Приволжья. В ярком световом пучке фар, как на экране, проплывали печальные образы солдат, обмотанных одеялами, мешками, тряпками. Я невольно смотрел на них глазами пленного фельдмаршала, который принимал в эту морозную [154] ночь последний трагический парад своих разгромленных войск...

Дважды во время этого рейса мы останавливались по команде «Воздух!». На большой высоте шли вражеские транспортные самолеты. Подняв голову, Паулюс следил за их полетом. Самолеты везли парашюты с боеприпасами и продуктами для окруженной гитлеровской группы войск, для него, для Паулюса. Самолеты шли по приказу фюрера, еще не знавшего, что наступил конец. Ничем другим Гитлер помочь не мог.

Поздно ночью колонна машин прибыла в Заворыкино. Я постучался в дверь бревенчатого дома, где помещался представитель Ставки главный маршал артиллерии Воронов.

Мы подружились с Николаем Николаевичем в Испании, где он носил имя Вольтер. Он был советником республиканской армии по артиллерии. Много дней и ночей провели мы в осажденном Мадриде, встречались на Хараме, на Гвадалахаре, в Брунете. Здесь, в Заворыкино, мы впервые встретились после Испании.

— Ну и вид у вас, — сказал со смехом Николай Николаевич, — мне Рокоссовский рассказал, что вы сняли Паулюса. Есть хотите?

Я сознался, что забыл, когда я ел, когда спал.

— Давайте помойтесь, если хотите побриться, так и быть, дам вам свежее лезвие «жиллет». — Он взглянул на часы: — Поторопитесь, через сорок минут здесь у нас будет первая встреча с пленным фельдмаршалом. Сейчас сюда придут Рокоссовский, Малинин и Телегин.

— Вы мне разрешите, Николай Николаевич, присутствовать при встрече?

— Давайте присутствуйте. Сидите в уголке и присутствуйте. А снимать, вероятно, не сможете, вам же нужны для этого «юпитера», а мы, кроме лампочки от автомобильного аккумулятора, ничего предложить не можем.

— Тогда я хоть сфотографирую. Нельзя не зафиксировать эту историческую встречу. У меня будет одна просьба к вам и товарищу Рокоссовскому — дайте мне утром возможность вылететь в Москву со всем материалом.

— Это мы вам обеспечим, — сказал Воронов.

— Вы уже здесь? — обращаясь ко мне, сказал входя Рокоссовский. — Ну как, сняли Паулюса? Как он выглядит, расскажите... [155]

Командующего фронтом вызывает Москва

В 2 часа 15 минут 1 февраля фельдмаршала Паулюса ввели в комнату. Переводчик майор Дятленко сказал ему:

— Перед вами представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал артиллерии Воронов. И командующий войсками Донского фронта генерал-полковник Рокоссовский.

Фельдмаршал, стоя навытяжку, молча склонил голову. Ему предложили сесть. Он спросил, окинув пристальным взглядом присутствующих советских военачальников:

— Это вами был подписан документ, переданный мне парламентером, документ о капитуляции?

— Да, нами, — сказал Рокоссовский.

— Фельдмаршал, мы пригласили вас в столь поздний час, — сказал Воронов, — чтобы решить важный вопрос. Ваши войска разгромлены, тысячи ваших солдат сдались в плен, и сами вы, фельдмаршал, пленены. Но в северной части города в узком кольце продолжает сопротивляться последняя группа ваших войск. Советское командование располагает огневыми средствами большой силы — артиллерией, авиацией, достаточными, чтобы уничтожить эту группировку в течение нескольких часов. Мы предлагаем вам, фельдмаршал, обратиться к вашим солдатам и офицерам с предложением сложить оружие. Этим вы предотвратите бесполезное кровопролитие. Жизнь ваших солдат в ваших руках, фельдмаршал.

Паулюс внимательно выслушал Воронова. Лицо его подергивалось нервным тиком. Рокоссовский придвинул ему коробку папирос. Паулюс взял папиросу. Рука его задрожала. Он ответил:

— Я такого приказа моим войскам отдать не могу.

— Почему?

— Потому, что я нахожусь в плену, а они сражаются. Я просто не имею права отдать им приказ о капитуляции.

— Но вы отдаете себе отчет во всей бессмысленности их сопротивления?! — воскликнул Рокоссовский. — Ведь они будут уничтожены!

Паулюс повернулся к Рокоссовскому. В глазах у него была невысказанная боль. Он понимал гуманность сделанного советскими генералами предложения и, конечно, ощущал меру своей ответственности за кровь своих солдат. Минуту помолчав, он сказал: [156]

— Нет, я не могу отдать приказ о капитуляции. На протяжении этой войны я был не раз свидетелем, как русские солдаты, оказавшиеся в безнадежном положении, все же сражались до последнего патрона. Сражались доблестно, героически. У моих солдат есть боеприпасы и оружие. У них имеется приказ продолжать сопротивление. Почему же вы предлагаете мне заставить моих солдат сдаться? Нет, я этого не в силах сделать.

— Ну что ж, в таком случае мы вынуждены завтра утром, — Воронов посмотрел на часы, — вернее, сегодня начать военные действия по разгрому группировки.

Паулюс склонил голову, развел руками и молча взглянул в глаза Рокоссовскому, словно говоря: «На вашей стороне сила, мы проиграли...»

Над столом горела маленькая автомобильная лампочка от аккумулятора. Я, сидя в уголке, записывал в блокнот почти стенографически каждое слово исторического диалога. Я оказался единственным журналистом, присутствовавшим там. Несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Снимок «Допрос Паулюса» обошел потом всю мировую печать.

Воронов спросил Паулюса, нет ли у него каких-либо претензий к советскому командованию в отношении условий, в которых он находится. Паулюс энергично качнул головой:

— О нет, отношение к нам со стороны советских офицеров и солдат было рыцарским.

— Нет ли у вас, фельдмаршал, какой-нибудь просьбы к нам?

— Одна просьба. Я прошу, чтобы немецкие врачи остались со своими ранеными.

— Это мы уже сделали, — кивнул головой Воронов, — такой приказ отдан.

— Благодарю вас, — сказал Паулюс.

Когда он вышел, Малинин хлопнул ладонью по столу:

— Что хотите, а он сейчас держал себя как настоящий солдат!

В эту ночь я не спал. До утра писал корреспонденцию в «Известия» и Совинформбюро о последних часах Сталинградской битвы, о пленении Паулюса. Николай Николаевич утром зашел ко мне в закуток, где я писал, сидя на приготовленной мне для ночлега койке. Он был уже свежевыбрит. [157]

— Неужели вы не ложились? Сумасшедший народ эти операторы, журналисты! Уж если мы, солдаты, находим время для сна, вам сам бог велел. — Он взглянул на часы. — Семь утра. Пошли завтракать к Рокоссовскому. Нам сегодня предстоит жаркий день.

Моя корреспонденция была готова. На десяти страницах убористым четким почерком, чтобы не затруднять связистов. Ее взял порученец Воронова, которому тот приказал немедленно передать на узел связи.

В доме Рокоссовского все были на ногах. Не успели мы войти, как раздался звонок телефона ВЧ. Подошел Рокоссовский. С минуту он молча вслушивался. Все, кто находился в комнате, замерли там, где их застал звонок, не сводили глаз с Рокоссовского. Он ждал. Вызывал Сталин.

— Здравствуйте, товарищ Васильев, — сказал Рокоссовский. На лице его появилась улыбка. — Спасибо, товарищ Васильев, мы вас тоже все поздравляем. Да, имели с Паулюсом беседу. Пришиблен, но держится хорошо. — Рокоссовский бросил взгляд на ручные часы и сказал:

— Скоро начинаем. Да, к концу дня, очевидно, закончим. Спасибо, передам, товарищ Васильев.

Положив трубку, Рокоссовский, обращаясь ко всем, сказал: «Просил поздравить».

Сталин сказал Рокоссовскому, что они там, в Ставке лишь недавно закончили составление коммюнике для Совинформбюро о завершении разгрома остатков немецкой группировки и перед тем, как отправиться отдыхать, стоя в коридоре у репродуктора, прослушали сообщение.

— А мы-то не догадались включить радио, — сказал Малинин.

— Самолет ждет вас на аэродроме, — сказал Рокоссовский. — Ну, надеюсь, вы довольны?

— Такая удача бывает у оператора, журналиста раз в жизни, — сказал я, горячо поблагодарил за помощь и, натянув полушубок, вышел на улицу. Мороз жуткий. Было утро второго февраля 1943 года. Трое суток без сна!

В соседнем доме я растолкал спящего Шера. «Виллис» помчал нас к аэродрому, до которого было километров пятнадцать. На всем пути, как и ночью, обгоняли бесконечные колонны пленных.

Самолет «Дуглас», к которому мы подъехали, уже прогревал [158] моторы. Летчики помогли нам погрузить ящики с пленкой. Это был материал всех операторов Сталинградского и Донского фронтов, снимавших разгром немецкой группировки. Пленка, на которой запечатлены большие события этих дней — последние бои на улицах Сталинграда, генералы, сдающиеся в плен со своими штабами, немецкие дивизии, ковыляющие в плен, пленный фельдмаршал...

Самолет поднялся над аэродромом и лег курсом на Москву. Впервые за трое суток я вздремнул, завернувшись в брезенты.

Весь путь до Москвы самолет прошел бреющим полетом. На центральном аэродроме ждала студийная машина. На улице Горького я впервые увидел на плечах у офицеров погоны. Лихов переулок. Студия ожидала сталинградский материал. Пленку в лабораторию сдал Шор, а я, не раздеваясь, свалился на первый попавшийся диван и мгновенно заснул.

* * *
Дороги войны привели советских кинохроникеров в Берлин, к горящему рейхстагу, а потом в Нюрнберг, где Международный военный трибунал судил гитлеровских военных преступников. С чувством гордости запечатлели мы на пленку советских солдат, стоящих на посту у двери Нюрнбергского трибунала. Эти парни прошли славный боевой путь от берегов Волги к Днепру, Висле, Одеру, Шпрее.

Десять месяцев заседал Международный трибунал, шаг за шагом вскрывая преступления фашизма. Наша киногруппа снимала на процессе фильм «Суд народов». Из окна Дворца юстиции было видно серое здание, обнесенное высокой стеной, — тюрьма, в которой содержались преступники. Из тюрьмы гитлеровские главари проходили подземным ходом в здание трибунала, усаживались в лифт, бронированные двери которого открывались на втором этаже, и попадали прямо на скамью подсудимых.

Ежедневно мы имели возможность подолгу наблюдать за этими людьми, некогда обладавшими зловещей властью над миллионами порабощенных людей европейских стран. Все внимание сосредоточено на первом ряду скамьи подсудимых — Геринг, Гесс, Риббентроп, Кейтель, Йодль, Розенберг, Кальтенбруннер, Франк, Заукель, Штрайхер.

За столом трибунала — судьи. По двое от США, Франции, [159] Англии и СССР. Советские судьи ~ генерал-майор Никитченко и подполковник Волчков. Председательствует англичанин — лорд-судья Лоуренс.

Зал был полон, когда советское обвинение предъявило трибуналу план вероломного нападения гитлеровской Германии на СССР, известный под названием «Вариант Барбаросса». Этот дьявольский план был подготовлен во всех деталях еще задолго до нападения гитлеровцев на нашу страну. Он вынашивался в штабах гитлеровского вермахта, обсуждался на многих секретных заседаниях. Альфред Розенберг приложил к «Варианту Барбаросса» свой план ограбления и полного уничтожения нашего народа.

Военная часть «Варианта Барбаросса» создавалась при ближайшем участии генерала Паулюса. Он, Паулюс, задолго до начала войны проехал вдоль всей границы СССР, на местах знакомясь с обстановкой. Генерал Руденко — главный обвинитель от СССР — представил суду показания фельдмаршала Паулюса.

Защита Геринга выступила против показаний фельдмаршала. Адвокат заявил: «Нам не внушает доверия этот документ. Мы хотели бы выслушать здесь, в зале суда, самого Паулюса, если, разумеется, он жив». Говоря это, адвокат был уверен, что советское обвинение не доставит Паулюса в Нюрнберг.

Председательствующий Лоуренс, спустив на кончик носа очки, обратился к Руденко с вопросом: «Господин Руденко, как вы полагаете, сколько времени понадобилось бы для доставки фельдмаршала Паулюса в зал трибунала?» Руденко задумался на мгновение и ответил: «Несколько минут».

Появление Паулюса вызвало переполох на скамье подсудимых. Один из американских журналистов написал в своей корреспонденции: «Советский обвинитель Руденко сегодня бросил в зал трибунала атомную бомбу...» Элегантный, в черном штатском костюме, Паулюс вошел в зал и, приняв присягу, начал давать показания. Он с большими подробностями повторил все, что содержалось в его письменном заявлении, раскрывающем вероломный план нападения на Советский Союз. В зале стояла мертвая тишина.

— Кого из присутствующих вы считаете главным виновником нападения на СССР? — задал Паулюсу вопрос Руденко. [160]

— Геринга, Кейтеля, Йодля, — отчеканил Паулюс, скрестив взгляд с бывшими своими коллегами.

Я встретился с Паулюсом после его выступления в комнате советского обвинения. Он отдыхал. Я снял его. Нас познакомили. Я не выдержал, сказал ему:

— Мы не впервые встречаемся с вами, господин фельдмаршал.

Паулюс вопросительно посмотрел мне в глаза:

— Простите, не помню, когда это было.

— Первого февраля 1943 года.

— О, как интересно! Вы тогда тоже снимали? Я, вероятно, выглядел очень бледным и худым, не правда ли?

— Да, у вас был очень утомленный вид.

Сопровождавший Паулюса офицер показал ему на часы. Он поднялся, раскланялся и пошел вдоль коридора походкой, хранящей военную выправку. Это была моя вторая и последняя встреча с гитлеровским фельдмаршалом, плененным на берегах Волги.


ИЗ ИНТЕРНЕТА
.................
Энвер Назимович Мамедов

Я провел Паулюса через посты американской армии
РИА «Новости» продолжает рассказ о Нюрнбергском процессе над главными нацистскими преступниками, о его тайнах, неизвестных и малоизвестных страницах, которые пока остались вне внимания историков и исследователей этого времени. Слово – непосредственному участнику трибунала, советнику Генерального директора РАМИ «РИА НОВОСТИ» Энверу Мамедову. С ним беседует наш военный обозреватель Виктор Литовкин.

- Энвер Назимович, давайте вернемся к атмосфере процесса. Что она собой представляла? Как работали переводчики? Каким был зал заседаний? Было ли там осуществлено правосудие с соблюдением всех международных юридических норм или это был скорее как бы «политический процесс» - суд победителей над побежденными, где победители всегда правы?

- Зал заседаний, если вернуться к атмосфере процесса, представлял собой, на мой взгляд, то место, где действительно господствовало правосудие. Там были судьи из США, Великобритании, Франции и России. Если войти в зал приглашенным и участникам процесса, то судьи сидели прямо перед ними. Рядом с судьями находились сотрудники секретариатов, обвинения и судей. Возле них - стенографисты и стенографистки. Среди них были и мужчины тоже. От них налево – скамья подсудимых. За нею, за невысокой стеклянной перегородкой, сидели переводчики, одним из которых был и я. Велся синхронный перевод. Не надо было останавливаться для того, чтобы переводчик перевел чьи-то слова.

А это было очень сложно. Причем там были люди, переводившие сразу – не в смысле одновременно, конечно - на немецкий, английский, русский и французский языки. Если сначала Олег Трояновский был переводчиком по линии Никитченко, то когда некоторые синхронные переводчики выбыли, он стал заниматься синхронным переводом и для других судей. Но я не буду останавливаться на синхронном переводе. На примере ООН и других международных организаций, конгрессов и семинаров известно, как такие переводчики помогают людям получать информацию на понятном им языке. Единственное, хотелось бы подчеркнуть, что это очень тяжелая работа, и воздать ей должное. Когда человек говорит - а в некоторых языках понять смысл фразы можно только тогда, когда она закончилась - то надо держать в памяти всю первую часть фразы, а там фамилии, иногда цифры – все это очень тяжело. Кроме того, отдельные переводчики были для документов, были переводчики и для допросов.

В зале заседаний всегда горел искусственный свет. Там не было ни одного окна, которое пропускало бы солнечные лучи. И эта обстановка создавала какой-то особый настрой. Но уже после первых выступлений обвинителей стало ясно, что процесс ведется очень объективными судьями. Тот же лорд Лоуренс, у которого за внешностью доброго дядюшки из диккенсовских произведений скрывалась стальная воля и умение организовать дело так, чтобы, не повышая голоса, пресекать различные выходки, как со стороны подсудимых, так и со стороны не в меру эмоциональных журналистов.

У всех обвиняемых были свои адвокаты. Они сидели уже как бы в зале, потому что за спинами подсудимых стояла американская охрана в форме военной полиции, в белых шлемах, здоровые такие парни. Фактически на каждого подсудимого было по солдату. А защитники сидели перед этим барьером, отделяющим скамью подсудимых от зала. Они были весьма эффектны. Это были стильные фигуры, некоторые с длинными вьющимися локонами, выбивающимися из-под адвокатских шапочек. Все одеты в мантии черного и фиолетового цвета. И были весьма активны.

А самое главное было, конечно, не в их внешнем виде, а в том, что это были самые лучшие, самые хорошо подготовленные и известные защитники нацистской Германии. Все – немцы. По–моему, там не было ни одного австрийца или кого-либо еще. Они пользовались всеми возможностями адвокатской практики, опирающимися на нормы международного права и уголовного процессуального права, которого придерживался трибунал. Заявления защиты, как и заявления подсудимых, выслушивались полностью.

Право защищать деятельность страны - нацистской Германии и ее руководства было представлено только «подсудимому номер один», как он себя называл, и все его так называли – Герингу и его персональному защитнику. Все остальные преступники имели право только на личную защиту. То есть на защиту от обвинений, выдвинутых лично против того или иного заключенного.

Я не хочу говорить обо всех подсудимых, это заняло бы довольно много времени, хочу сказать только одно: впервые в истории человечества на скамье подсудимых оказались люди, готовившие агрессию (на процессе было дано определение агрессии), те самые, которые персонально были обвинены в геноциде, в расизме и других страшных преступлениях против человечества. И все эти обвинения были подкреплены леденящими кровь картинами, когда в зале установили белый экран, практически потушили свет и осветили специальными лампами снизу лица преступников. В это время показывали кадры, снятые немецкими фотографами и документалистами, а также представителями союзников. Причем среди них особенно выделялась документалистика известного советского режиссера и оператора Романа Кармена. Она очень сильно убеждала лаконичностью и неопровержимостью приведенных фактов.

Материалы, представленные советским обвинением, показывали, что самые чудовищные преступления нацистская Германия совершила против Советского Союза и против его народов. Это было неопровержимо доказано в зале Нюрнбергского суда. И здесь не было никакой заданности или политики, только конкретные факты, только предельно точное и объективное правосудие.

- Каковы ваши самые яркие впечатления от этой части Нюрнбергского процесса? Можно ли вспомнить самые яркие факты, которые были там оглашены? Что осталось у вас в памяти, может быть, связанное с доказательствами каких-то конкретных преступлений гитлеровцев?

- Самое яркое и, может быть, самое жуткое впечатление произвели вещественные доказательства, которые как бы привнесли в зал заседаний дым печей, в которых сжигали заключенных концлагерей. Не забывайте, что в годы войны только в одном Освенциме было умерщвлено четыре (!) миллиона человек, включая маленьких детей. Тут же замечу, что комендант этого концлагеря заявил на допросе, что он отдавал приказы бросать живыми в огонь младенцев и маленьких детей, так как «от них не было никакой пользы». Причем, он рассказывал: «конечно же, матери сопротивлялись, они пытались спрятать детей в своих жалких лохмотьях, но мы их находили и убивали, потому что пользы от них никакой».

А пользу нацисты извлекали из всего. Когда представлял себя полностью невиновным председатель главного банка Германии, он заявил, что он не имеет никакого отношения к преступлениям гитлеровцев. Тогда председательствующий на процессе сообщил, что в сейфах и хранилищах рейхсбанка хранились золотые коронки, вырванные изо рта еще живых людей. Там же находились и их обручальные кольца. Подсудимому нечего было сказать. Он только кивал на Гимлера и Кальтенбруннера. Мол, это была их идея.

Это было незабываемое впечатление, когда в зале появились вещественные доказательства преступлений нацистов. Как будто появились миллионы призраков замученных людей. Жутких, страшных. Стало понятно, что на скамье подсудимых сидят вурдалаки, вампиры… Трудно найти какое-то другое определение. Один из главных обвинителей на процессе от СССР Смирнов показал кусок кожи, содранной с еще, по-видимому, живого человека только потому, что на ней была татуировка. А потом были показаны абажуры из человеческой кожи, тоже сделанные гитлеровцами из-за того, что у несчастных людей, послуживших для этих целей, на теле были причудливые цветные татуировки. Видеть все это было очень тяжело. Так же трудно, как видеть на экране бульдозеры, сгребающие в ямы исхудавшие, истощенные тела узников Маутхаузена и Освенцима. Для меня это было шоком, который запомнился на всю жизнь.

И, конечно, я не забуду появление в зале заседаний трибунала фельдмаршала Паулюса. Небольшая предыстория. Когда на процессе советским обвинителем были представлены письменные показания фельдмаршала Паулюса, немецкие защитники заявили, что это фальшивка и подделка. Эту мысль поддержали и некоторые западные органы печати. Они выразили сомнение, что Паулюс, который «так бесстрашно сопротивлялся русским в Сталинграде», мог выступить с разоблачениями в адрес своего генштаба и военного руководства гитлеровской Германии.

Тогда мне и одному товарищу было дано строго секретное поручение доставить Паулюса в Нюрнберг. Он был привезен из СССР в советскую зону оккупации в Германии.

- Вы летали за ним в Москву?

- Нет, я встретил его впервые на границе двух зон - советской и американской. И, не буду вдаваться в детали этой операции, - она подробно описана в одной из книг о Нюрнбергском процессе, - но мне удалось провести Паулюса незамеченным через посты американской армии на границе двух зон и также незамеченным доставить его в Нюрнберг.

В зале заседаний произошла довольно любопытная сцена. Когда защитник гитлеровских преступников еще раз поставил вопрос о том, что показания Паулюса «сфабрикованы или сделаны под давлением и под пытками в застенках НКВД», то председательствующий лорд Лоуренс мягко спросил нашего обвинителя Романа Андреевича Руденко:

- Сколько дней потребовалось бы, если бы Советский Союз согласился доставить Паулюса в Нюрнберг?

И я, знающий невозмутимость Руденко, встречающийся с ним чуть ли не каждый день, вдруг заметил на его лице некую сардоническую улыбку. Он встал и спокойно сказал:

- Минут тридцать

Все обомлели

- Где же он? - спросил лорд Лоуренс
- Он находится в апартаментах советского обвинения здесь, в Нюрнберге, - ответил Руденко

И Паулюс дал показания. Одним из главных моментов в них было не только то, что он разоблачил утверждения фашистских генералов и фельдмаршалов Кейтеля и Йодля, что армия не имела никакого отношения к преступлениям гитлеровских палачей на территории Советского Союза. Он сообщил, что специальные группы эйнзатцкоманд были включены в каждое более или менее крупное воинское соединение. Они действовали вместе с армией. А армия действовала, как каратель, не только против партизан, но и помогала проводить облавы, в ходе которых убивали не только мирное население, мужскую его часть, но и женщин и детей.
 
Но самое главное, Паулюс окончательно разбил миф, который, к сожалению, нашел свое отражение даже в связи с празднованием 60-летия Победы над гитлеровской Германией, то лживое утверждение, что Гитлер провел только превентивную войну против Советского Союза, что Сталин собирался напасть на Германию, а Гитлер лишь ненадолго опередил его.

Паулюс, который одно время был заместителем начальника Генерального штаба гитлеровской Германии, зачитал донесение посла Германии и военного атташе Германии в Москве, привел другие разведдонесения, где утверждалось, что никакой концентрации советских войск на границе с Германией не было. Наоборот, - а я считаю это ошибочным - по указанию тогдашнего руководства советского государства наши войска не были выведены на заранее подготовленные рубежи, где были созданы хорошие укрепления. Более того, многих командиров специально отпустили в отпуска, это был июнь сорок первого года, а в некоторых местах организовали техосмотр, там стояли полуразобранные, без двигателей, танки и самолеты, совсем не готовые к отражению первых ударов гитлеровской авиации.

- Но почему вам пришлось перевозить Паулюса тайно? Советские обвинители боялись покушения на него?

- Перевозить так Паулюса пришлось потому, что западные спецслужбы не были заинтересованы в его появлении на процессе, да и у уцелевших нацистских руководителей была просто ярость от его появления в зале заседания суда. Они негодовали и по поводу его письменных показаний, и по поводу его выступления, упрекали Паулюса в том, что его армия капитулировала под Сталинградом, хотя я могу ошибаться, но четкий приказ о капитуляции отдал не Паулюс, а один из его заместителей… Но не в этом дело.

Дело именно в том, что Паулюс очень аргументировано разоблачил миф о том, что Советский Союз готовился нанести упреждающий удар по Германии. А так - кто знает, что было в голове у Сталина?! Может, через несколько лет после того, как Советский Союз провел бы перевооружение своей армии, получил бы современную боевую технику, вырастил новые квалифицированные военные кадры взамен тех, что подверглись аресту и истреблению, в том числе крупных военачальников и командиров дивизий, может, все сложилось бы по-другому. Но это только догадки.

- Строить на них исторические выводы невозможно
- Абсолютно согласен

Хотел бы рассказать и такой эпизод. У меня с Паулюсом произошла еще одна любопытная история. Когда мы с ним приехали в Нюрнберг и поместили его в одной из квартир, которые были представлены советскому обвинению, то однажды ночью ко мне прибежал прикрепленный к нему офицер. Он сообщил, что Паулюс страшно расстроен, сильно переживает, на глазах у него слезы и нужно срочно бежать к нему, потому что утром ему выступать на процессе, а в таком виде он вряд ли сможет достойно выдержать напряжение суда и допросов. Мы, я и моя жена, она тоже была переводчицей на процессе, долго жила в Германии, говорила, как немка, ее часто принимали за немку, пришли к Паулюсу. При виде женщины он сразу подтянулся и сказал нам:

- Какой кошмар. Я помню Нюрнберг, который был как цветущий сад. Это был древний город, полный цветов, роз, прекрасных зданий, а сейчас он лежит в развалинах, из которых только что не слышишь запаха разложившихся трупов, что не успели убрать после налетов союзнической авиации

Конечно, меня подмывало сказать, что виноваты в этом не мы и не союзники. Именно в Нюрнберге тысячи осатаневших штурмовиков маршировали по улицам города, где проходили главные сборища фанатиков нацизма. Но мы удержались с женой от таких напоминаний и просто постарались успокоить фельдмаршала. Он пришел в себя и днем с полной выдержкой стоял у микрофона свидетеля и даже не дрогнул, когда один из защитников, седой старец в адвокатской мантии выкрикнул ему: "Фельдмаршал, где немецкие юноши, которых тебе доверила страна?"

Но тут, как тигр, вскочил Руденко и заявил протест не только по поводу такого вопроса, но и потому, что адвокат незаконно вторгся в допрос свидетеля. И Паулюс спокойно закончил свои показания.

- Что, по вашему мнению, было бы, если бы Нюрнбергский трибунал не состоялся? Нужен он был миру или остался каким-то декоративным мероприятием? Ведь международных юридических правил и правовых норм о проведении таких трибуналов тогда не существовало.

- Этот трибунал нужен был обязательно. Миллионы и миллионы людей, которые и сами стали жертвами нацистов или имели родственников, жертв гитлеровской агрессии, как в дальних странах, которые остались в стороне от войны, так и в тех государствах, по которым прокатился молох уничтожения, не смогли бы примириться с мыслью, что такие зловещие преступники, как руководители гитлеровского Рейха, которые совершили такие страшные преступления против человечества, против населения оккупированных стран, против военнопленных, остались безнаказанными, а тем более на свободе. Да и вообще, истребление целых народов невозможно было простить или проигнорировать.

А я хотел бы напомнить, что в намерение нацистов входила задача истребления 30 миллионов славян, такая цифра называлась на одной из встреч главарей нацистского государства. Это касалось только мирного населения - стариков, женщин и детей. О военных речь не шла, это подразумевалось само собой. Кроме того, они собирались физически полностью уничтожить евреев, цыган и ряд других народов. Гитлер вообще считал, что надо значительно сократить население оккупированных восточных территорий, и в этом его полностью поддерживал министр по делам восточных территорий, который с невозмутимым видом сидел на скамье подсудимых, Альфред Розенберг, кто, кстати, одно время учился в Санкт-Петербурге и в Москве, хорошо знал русский язык, и был одним из авторов фашистских расистских теорий. Мир никогда бы не смирился с тем, что люди, которые не только теоретически замышляли истребление целых народов, но и активно претворяли эту безумную идею в жизнь, остались безнаказанными. Это вызвало бы взрыв возмущения.

Я хотел бы подчеркнуть, что еще в октябре сорок второго года советское правительство заявило о том, что надо создать международный трибунал, чтобы наказать главных нацистских преступников. То есть помимо всех других негодяев – палачей, полицаев, более мелких руководителей эсэс и гестапо, судить и главарей фашистов. Создать для этой цели международный трибунал. Это заявление было подхвачено «большой тройкой». Уже в октябре 1943 года Сталин, Рузвельт и Черчилль заявили, что никто не уйдет от возмездия. Нюрнбергский процесс, повторяю, соответствовал надеждам миллионов и миллионов людей. И не только тех, кто проживал на территории, непосредственно захваченной нацистами, но и всех других стран мира. И это явилось, как все ожидали, хорошим уроком для тех, кто хотел бы или мог повторить подобные страшные преступления. Поэтому, я думаю, что историческое значение Нюрнбергского трибунала неоспоримо.

- Что осталось сегодня от Нюрнберга? Какие уроки для сегодняшнего дня, по вашему мнению, он оставил?

- Долгие годы ход и результаты Нюрнбергского процесса замалчивались. Особенно после того, как выявились разногласия между советским государственным обвинителем и рядом его западных коллег. Наша страна требовала, чтобы короли вооружений, давшие в руки Гитлеру страшное оружие, обеспечивавшие его финансами для развязывания и ведения войны, понесли заслуженное наказание. Но главное, потому что в сорок шестом году, если не ошибаюсь, в марте была произнесена препоганейшая фултонская речь Черчилля, в которой практически была объявлена «холодная война» против нашей страны. Она нанесла нам всем огромный ущерб. Не только моральный, но и материальный. Внесла раскол среди тех, кто был так сплочен в годы антигитлеровской коалиции.

И сегодняшние международные правовые органы, созданные по примеру Нюрнберга, конечно же, приносят свою пользу. Особенно тогда, когда они создаются по линии Организации Объединенных Наций, где принципы Нюрнберга, принципы международного правосудия вошли в них, как нормы международного права. А именно, неизбежность наказания за такие преступления, как агрессия, геноцид и расизм.

Сейчас, когда перед человечеством возникла новая угроза – угроза международного терроризма, такой же человеконенавистнической идеологии и практики, как нацизм, опыт Нюрнберга, подготовки к нему, уроки ведения процесса, вынесения приговора и приведение его в исполнение представляется мне поистине неоценимым. Именно сейчас, по моему глубокому убеждению, должен быть создан международный трибунал против главных террористов мира. Надо начинать собирать материалы против них. Состав трибунала – это дело ООН. Может быть, Совета безопасности или Генеральной ассамблеи, но такой трибунал, по примеру Нюрнбергского, должен приступить к работе, чтобы помочь борьбе с террористами, которые ввергают человечество в такие же кровавые процессы, как и фашисты. Прежде всего, опять-таки в России, да и в США, Великобритании, Испании, других стран, которые уже на себе почувствовали, что такое терроризм.

Сегодня, в условиях борьбы против терроризма, опыт антигитлеровской коалиции, опыт Нюрнберга должен быть использован в полной мере. И 60-летняя годовщина начала работы трибунала – лучший повод для этого.

© 2005 "РИА Новости"



ИЗ ИНТЕРНЕТА
..................
 Сигарные события / Пленный фельдмаршал Паулюс хвалил русскую кухню и курил сигары

Писатель Юрий Войтов (Волгоград), автор Сигарного портала, работая над сценарием о фельдмаршале Паулюсе, обратил внимание на следующий документ: дневниковые записи советского оперативника – офицера НКВД, который получил приказ находится вместе с пленными немецкими генералами, не раскрывая своего знания немецкого языка. Сегодня, 2 февраля, в день окончания Сталинградской битвы, мы публикуем эти записи с небольшими изменениями, сохранив  оригинальную орфографию и синтаксис.   

           Донесение 00 НКВД ДФ в УОО НКВД СССР, с распечаткой разговоров Ф. Паулюса, А. Шмидта и других.
           3 февраля 1943 г.
           Заместителю народного комиссара внутренних дел СССР
           комиссару государственной безопасности 3 ранга
           тов. Абакумову

       Согласно Вашему распоряжению, мною в помещения, занимаемые пленными немецкими генералами, были помещены оперативные работники.
         К Паулюсу, Шмидту — оперуполномоченный КРО, мл. лейтенант госбезопасности т. Тарабрин, хорошо знающий немецкий язык, и уполномоченный Нестеров.
       Тарабрину дано задание, не обнаруживая знания немецкого языка, фиксировать все разговоры пленных между собой, оформляя это в виде дневника (прилагается).
           Настроение пленных — подавленное. Говорят мало. <…>

           «Дневник оперуполномоченного контрразведки Донского фронта старшего лейтенанта Тарабрина.

           31 января 1943 г.

           «…Получил приказание разместиться вместе с военнопленными немецкими генералами. Знания немецкого языка не показывать.
В 21 ч. 20 м., в качестве представителя штаба фронта, прибыл к месту назначения – в одну из хат с. Заварыгина.
       Кроме меня, имеется охрана – часовые на улице, ст. лейтенант Левоненко – от комендатуры штаба и Оперуполномоченный нашего 7 отделения Нестеров.       
          «Будет ли ужин?» – была первая, услышанная мною фраза на немецком языке, когда я вошел в дом, в котором размещались взятые в плен 31 января 1943 г. командующий 6-й Германской армии – генерал-фельдмаршал Паулюс,  его начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт  и адъютант – полковник Адам. Фразу насчет ужина сказал Шмидт. В дальнейшем он все время проявлял беспокойство о своих вещах и, тщательно заворачивая в бумажки, прятал в карман недокуренные сигары.
           Паулюс – высокого роста, примерно 190 см, худой, с впалыми щеками, горбатым носом и тонкими губами. Левый глаз у него все время дергается.               
          Прибывший со мной комендант штаба – полковник Якимович,  через переводчика разведотдела Безыменского,  вежливо предложил им отдать имеющиеся карманные ножи, бритвы и другие режущие предметы.               
            Ни слова не говоря, Паулюс спокойно вынул из кармана два перочинных ножа и положил на стол. 
          Переводчик выжидательно посмотрел на Шмидта. Тот вначале побледнел, потом краска ему бросилась в лицо, он вынул из кармана маленький белый перочинный ножик, бросил его на стол и тут же начал кричать визгливым, неприятным голосом: «Не думаете ли Вы, что мы – простые солдаты? Перед Вами фельдмаршал, он требует к себе другого отношения. Безобразие! Нам были поставлены другие условия, мы здесь гости генерал-полковника Рокоссовского и маршала Воронова».
           «Успокойтесь, Шмидт, – сказал Паулюс, – значит такой порядок».
         «Все равно, что значит порядок, когда имеют дело с фельдмаршалом». И схватив со стола свой ножик, он опять сунул его в карман.
          Через несколько минут, после телефонного разговора Якимовича с Малининым, инцидент был исчерпан, ножи им вернули. 
           Принесли ужин. Все сели за стол. В течение примерно 15 минут стояла тишина, прерываемая отдельными фразами – «передайте вилку, еще стакан чая» и т.д. 
           Закурили сигары. «А ужин был вовсе не плох», – отметил Паулюс. «В России вообще неплохо готовят», – ответил Шмидт.
           Через некоторое время Паулюса вызвали к командованию.
           «Вы пойдете один?» – спросил Шмидт. «А я?».
           «Меня вызвали одного», – спокойно ответил Паулюс.
         «Я спать не буду, пока он не вернется», – заявил Адам, закурил новую сигару и лег в сапогах на кровать. Его примеру последовал Шмидт.
            Примерно через час Паулюс вернулся.
            … «О чем говорили?»
           «Предложили приказать сдаться оставшимся, я отказался».
           «И что же дальше?»
          «Я попросил за наших раненых солдат. Мне ответили – ваши врачи бежали, а теперь мы должны заботиться о ваших раненых».
          Через некоторое время Паулюс заметил: «А Вы помните этого из НКВД с тремя отличиями, который сопровождал нас? Какие у него страшные глаза!»
            Адам ответил: «Страшно как все в НКВД».

           1-го февраля 1943 г.
           Утро. Начали бриться. Шмидт долго смотрел в зеркало и категорически заявил:
           «Холодно, я оставлю бороду».
           «Это Ваше дело, Шмидт», – заметил Паулюс.
           Находившийся в соседней комнате полковник Адам процедил сквозь зубы: «Очередная оригинальность». 
           После завтрака вспомнили вчерашний обед у командующего 64-й армией.
           «Вы обратили внимание, какая была изумительная водка?» – сказал Паулюс.
         Долгое время молчали. Бойцы принесли ст. лейтенанту газету «Красная Армия», с выпуском «в последний час». Оживление. Интересуются – указаны ли их фамилии. Услышав приведенный список, долго изучали газету, на листке бумаги писали свои фамилии русскими буквами. Особенно заинтересовались цифрами трофеев. Обратили внимание на количество танков. «Цифра неверная, у нас было не больше 150», – заметил Паулюс. «Возможно, они считают и русские», – ответил Адам. «Все равно столько не было». Некоторое время молчали.
           «А он, кажется, застрелился», – сказал Шмидт (речь шла о каком-то из генералов). 
           Адам, нахмурив брови и уставившись глазами в потолок – «Неизвестно что лучше, не ошибка ли – плен?»
           Паулюс: «Это мы еще посмотрим».
           Шмидт: «Всю историю этих четырех месяцев можно охарактеризовать одной фразой – выше головы не прыгнешь».
           Адам: «Дома сочтут, что мы пропали».
           Паулюс: «На войне – как на войне» (по-французски). 
           Опять стали смотреть цифры. Обратили внимание на общее количество находившихся в окружении. Паулюс сказал: «Возможно, ведь мы ничего не знали». Шмидт пытается мне объяснить - рисует линию фронта, прорыв, окружение, говорит: «Много обозов, других частей, сами не знали, точно сколько».
           В течение получаса молчат, курят сигары.
           Шмидт: «А в Германии возможен кризис военного руководства».  Никто не отвечает.
           Шмидт: «До середины марта они, вероятно, будут наступать».
           Паулюс: «Пожалуй, и дольше».
           Шмидт: «Остановятся ли на прежних границах?»
           Паулюс: «Да, все это войдет в военную историю, как блестящий пример оперативного искусства противника».
        За обедом беспрерывно хвалили каждое подаваемое блюдо. Особенно усердствовал Адам, который ел больше всех. Паулюс оставил половину и отдал ординарцу.
           …Ужин. Среди блюд, поданных на стол, – кофейное печенье.
           Шмидт: «Хорошее печенье, наверно французское?»
           Адам: «Очень хорошее, по-моему, голландское». Одевают очки, внимательно рассматривают печенье.
           Адам (удивленно): «Смотрите, русское».
           Паулюс: «Прекратите хотя бы рассматривать. Некрасиво».
           Шмидт: «Обратите внимание, каждый раз новые официантки».
           Адам: «И хорошенькие девушки».
           Весь остаток вечера молча курили…

           Утро 2-го февраля
           Адам достает бритвенный прибор.
           «Бриться будем каждый, день, вид должен быть приличный».
           Паулюс: «Совершенно верно. Я буду бриться после Вас».
           После завтрака, курят сигары. Паулюс смотрит в окно.

          «Обратите внимание, заглядывают русские солдаты, интересуются, как выглядит германский фельдмаршал, а он отличается от других пленных только знаками различия».
            Шмидт: «Заметили, какая здесь охрана? Много народу, но чувствуешь себя не как в тюрьме. А вот я помню, когда при штабе фельдмаршала Буш  были пленные русские генералы, в комнате с ними никого не было, посты стояли на улице и входить к ним имел право только полковник».
             Паулюс: «А так лучше. Хорошо, что не ощущается тюрьмы, но – все-таки это тюрьма».
Настроение у всех трех несколько подавленное. Говорят мало, много курят, думают. Адам вынимал фотографии жены и детей, смотрел вместе с Паулюсом.
            К Паулюсу Шмидт и Адам относятся с уважением, особенно Адам. Шмидт замкнут и эгоистичен. Старается даже не курить своих сигар, а брать чужие.

           3-го февраля 1943 г.
           Сегодня в 11 часов утра опять у Паулюса, Шмидта и Адама …Начинается процедура утреннего умывания, бритья и проч. Затем завтрак и обычные сигары. Вчера Паулюса вызывали на допрос, он все еще под его впечатлением.
            Паулюс: Странные люди. Пленного солдата спрашивают об оперативных вопросах.
          Шмидт: Бесполезная вещь. Никто из нас говорить не будет. Это не 1918 год, когда кричали, что Германия – это одно, правительство – это другое, а армия – третье. Этой ошибки мы теперь не допустим.
           Паулюс: Вполне согласен с Вами, Шмидт.
        …Внезапно приезжает машина Якимовича. Генералам предлагают ехать в баню. Паулюс и Адам с радостью соглашаются. Шмидт (он боится простудиться), после некоторого колебания, также. Решающее воздействие оказало заявление Паулюса, что русские бани – очень хорошие и в них всегда тепло.
          Все четверо уехали в баню. Генералы и Адам на легковой машине. Хайн сзади на полуторке. С ними поехали представители штабной охраны.
       Примерно через полтора часа все они возвратились. Впечатление прекрасное. Обмениваются оживленными мнениями о качествах и преимуществах русской бани перед другими. Ждут обеда с тем, чтобы после него сразу лечь спать. В это время к дому подъезжает несколько легковых машин. Входит начальник РО – генерал-майор Виноградов с переводчицей, через которую передает Паулюсу, что он увидит сейчас всех своих генералов, находящихся у нас в плену.
           Пока переводчица объясняется, мне удается выяснить у Виноградова, что предполагается киносъемка для хроники всего «пленного генералитета». Несмотря на некоторое неудовольствие, вызванное перспективой выхода на мороз после бани, все поспешно одеваются. Предстоит встреча с другими генералами! О съемке им ничего не известно. Но уже около дома ждут операторы. Шмидт и Паулюс выходят. Снимаются первые кадры.
           Паулюс: Все это уже лишнее.
           Шмидт: Не лишнее, а просто безобразие (отворачиваются от объектов).
         Садятся в машины, едут к соседнему дому, где находятся другие генералы. Одновременно с другой стороны подъезжают на нескольких машинах остальные – генерал-полковник Гейц и др.
           Встреча. Операторы лихорадочно снимают. Паулюс по очереди жмет руки всем своим генералам, перебрасывается несколькими фразами: «Здравствуйте, друзья мои, больше бодрости и достоинства».
          Съемка продолжается. Генералы разбились на группы, оживленно разговаривают. Разговор вертится, главным образом, по вопросам – кто здесь и кого нет.
           Центральная группа – Паулюс, Гейц, Шмидт. Внимание операторов устремлено туда. Паулюс спокоен. Смотрит в объектив. Шмидт нервничает, старается отвернуться. Когда наиболее активный оператор подошел к нему почти вплотную, он, едко улыбнувшись, закрыл объектив рукой.
           Остальные генералы почти не реагируют на съемку. Но некоторые как будто нарочно стараются попасть на пленку и особенно рядом с Паулюсом.
         Между всеми беспрерывно ходит какой-то полковник и повторяет одну и ту же фразу: «Ничего, ничего! Не надо нервничать. Главное – это все живы». Внимания на него никто не обращает.
           Съемка заканчивается. Начинается разъезд. Паулюс, Шмидт и Адам возвращаются домой.
         Шмидт: Ничего себе удовольствие, после бани наверняка простудимся. Специально все сделано, чтобы мы заболели.
          Паулюс: Еще хуже эта съемка! Позор! Маршал (Воронов) наверно ничего не знает! Так унижать достоинство! Но ничего не поделаешь – плен.
           Шмидт: я и немецких журналистов не перевариваю, а тут еще русские! Отвратительно!
           Разговор прерван появившимся обедом. Едят, хвалят кухню. Настроение поднимается. После обеда спят почти до ужина. Ужин опять хвалят. Закуривают. Молча следят за кольцами дыма. < …>     Опять наступает почти часовое молчание. Курят, думают. Паулюс поднимает голову.
           Паулюс: Интересно, какие известия?
           Адам: Наверно дальнейшее продвижение русских. Сейчас они могут это делать.
         Шмидт: А что дальше? Все тот же больной вопрос! По-моему, эта война окончится еще более внезапно, чем она началась, И конец ее будет не военный, а политический.
           Ясно, что мы не можем победить Россию, а она нас.
        Паулюс: Но политика не наше дело. Мы – солдаты. Маршал вчера спрашивает: почему мы без боеприпасов, продовольствия оказывали сопротивление в  безнадежном положении. Я ему ответил – приказ! Каково бы ни было положение, приказ остается приказом. Мы – солдаты. Дисциплина, приказ, повиновение – основа армии. Он согласился со мной. И вообще смешно, как будто в моей воле было что-либо изменить.
      Кстати, маршал оставляет прекрасное впечатление. Культурный, образованный человек. Прекрасно знает обстановку. У Шлеферера он интересовался 29 полком, из которого никто не попал в плен. Запоминает даже такие мелочи.
           Шмидт: Да, у фортуны всегда 2 стороны.
          Паулюс: И хорошо то, что нельзя предугадать свою судьбу. Если бы я знал, что буду фельдмаршалом, а затем в плену! В театре по поводу такой пьесы я сказал бы – ерунда!
           Начинает укладываться спать.

           4-го февраля 1943 г.
        Утро. Паулюс и Шмидт еще лежат в постелях. Входит Адам. Он уже побрился, привел себя в полный порядок. Протягивает левую руку, говорит: «Хайль»!
          Паулюс: Если вспомнить римское приветствие, то это значит, что Вы, Адам, ничего не имеете против меня. У Вас нет оружия.
           Адам и Шмидт смеются.
           Шмидт: По латыни это звучит – Моритури теа салютам (идущие на смерть приветствуют тебя).
           Паулюс: Совсем как мы. Вынимает папиросу, закуривает.
           Шмидт: Не курите до еды, вредно.
           Паулюс: Ничего, плен еще вреднее.
       …Приезжает майор Озерянский из РО9 за Шмидтом. Его вызывают на допрос… Шмидт уезжает. Паулюс и Адам ложатся. Курят, потом спят. Затем ждут обеда. Через пару часов возвращается Шмидт.
           Шмидт: Все то же – почему сопротивлялись, не соглашались на капитуляцию и т.д. Говорить было очень трудно – плохая переводчица. Не понимала меня. Так переводила вопросы, что я не понимал ее. И, наконец, вопрос – моя оценка оперативного искусства русских и нас. Я, конечно, отвечать отказался, заявив, что это вопрос,  который может повредить моей родине. Любой разговор на эту тему после войны.
            Паулюс: Верно, я ответил также.
          Шмидт: Вообще все это уже надоело. Как они не могут понять, что ни один германский офицер не пойдет против своей родины.
         Паулюс: Просто нетактично ставить перед нами – солдатами такие вопросы. Сейчас на них никто отвечать не будет… Солдаты были и останутся солдатами. Они воюют, выполняя свой долг, не думая о причинах, верные присяге. А начало и конец войны – это дело политиков, которым положение на фронте подсказывает те или иные решения.

           Утром 5-го февраля я получаю распоряжение вернуться обратно в отдел, в связи с передислокацией. Пребывание с генералами окончено.
           Оперуполномоченный КРО10 ОО11 НКВД Донфронта старший лейтенант госбезопасности Тарабрин.
           верно: Подполковник П. Гапочко».

           Архив Президента Российской Федерации. Машинописная копия