Резюме
Жил он, касатик, не в век фараонов,
Жил он в согласии с нынешней эрой,
В чем-то прекрасной, а в чем-то и серой.
Жил он охотно, но как-то уныло,
Только в нем что-то все ныло и ныло,
Ибо уныло – по сути греховно,
То же, что ныло, растило духовно.
И, исходя из растущего духа,
Он навострял на действительность ухо,
Зорко впивался он глазом в реальность,
Видя за нею нематериальность.
Это иное – увы, не повидло -
Все же больное сознанье подвигло
Некой виною и, как ни обидно,
Бремя земное несущее быдло
Он дополнял, не ходя в услуженье
И не в периоды стихосложенья.
Эти моменты писательской жизни,
Как экскременты в его организме,
Рвались наружу, чтоб выйти скорее
Неудержимо, как при диарее,
К сраму и чести, и волнообразно.
То, что естественно, не безобразно.
А по другому не мог он и, кстати,
Много открыл он в себе в результате.
Брал он из пальчика смыслы, так – ну же! –
Вырос из мальчика в зрелого мужа.
А не писал бы – пропал бы, конечно,
Что в его случае простосердечно,
Но и трагично, ведь ходят в обнимку
Смех и кручина под эту волынку.
Нет в жизни счастья – глаголют наколки.
Свет и ненастье; и агнцы, и волки,
Всё вперемешку, и нет сортировки,
Словно в насмешку ловцам на Петровке,
Черное с белым в Иване слежалось,
Сжалось пружиной, а после разжалось.
Мир отразился – из мрака и света.
И потому-то Иван Парамонов
В сонме из бездарей и пустозвонов
Преобразился, представьте, в поэта.
Не воротя себя вовсе от пищи,
Он отломил от бездонного неба,
Пекарем став не пшеничного хлеба,
Дабы насытить голодные тыщи.
Он ощутил эту миссию строго,
Чуя дыхание грозного рока.
Ну, а когда-то он звался Серёгой
И не примеривал нимба пророка.
В этом пространстве и ярком и сиром,
Так же окрашен он надвое миром,
Черное – белое (есть и оттенки).
И ни к чему никакие оценки.
Он же из быдла, но только отбился.
Ну, и чего-то под небом добился.
Нет, не признанья, а просто расширил
Душу и сердце, идущий к вершине
В смутной надежде, исполненной смысла
Так же, как к Балтике тянется Висла,
К Каспию – Волга, подсолнухи – к солнцу
(Символы духа доверим японцу).
Так же грешит он святительства кроме.
В рай не спешит он, живя на соломе,
И пребывает в экстазе и коме
Попеременно, затем и не помер.
Все это странно, но так же реально,
Как для художника копировальня,
Как наковальня тому, кто кузнечит.
Это нормально и мир не увечит,
Даже и лечит какие-то хвори,
Бог-то далече, а черт на подворье.
Ну, а поэзия – только подспорье,
Что и доверил он мне в разговоре.
Вы покалякали, граждане, с ним бы,
Может, у вас не упали бы нимбы.
2014
Свидетельство о публикации №114032509620