Рецензия-эссе на работу Н. Шлемовой эстетика транс

Часть первая

Благодарю, о Господь,
За Океан и за Сушу,
И за прелестную плоть,
И за бессмертную душу,
И за горячую кровь,
И за холодную воду.
Благодарю за любовь.
Благодарю за погоду.
М. Цветаева

«Есть в стихах, кроме всего (а его много), что можно учесть, — неучтивое. Оно-то и есть стихи», — писала Марина Ивановна Цветаева глубоко чувствующая и понимающая истинную суть Поэзии.
Вот к этому-то «неучтивому» и обратила свой исследовательский взор Наталья Шлемова.

Как и каким образом появляется поэтическая аура, где ее корни, куда она влечет, уводит, о чем пытается поведать умеющему уловить ее надсловесность, ускользающую от неверного, неточного прикосновения тонких психических энергий читателя-творца, раскрывающегося навстречу и раскрывающего структуру образов, мыслеформ ритмически организованного, гармонизированного текста?
«Гармония поэтическая — это факт сопряжения жизни, видимой и невидимой», — пишет Шлемова.
М. Цветаева сама о себе писала, что ее единственная задача — услышать и дослушать, то есть перевести ангельский язык на земной.
Шлемова в своей работе исследует трансцендентность в творчестве М. Цветаевой, ее поэтическую гармонию, метаэстетику, заэмпирическую сущность искусства.
На этом уровне исследования необходимо слияние с сутью, сущностью исследуемого материала, проникновение как в его внутренние подземные глубины, так и в надсущностную сферу, сделав вещь, предмет исследования интуитивно близким, своим, погрузив в себя и погружаясь ответно в саму плоть стиха, поэтическую душу носителя творения.
Основной путь методологического анализа Шлемовой — путь от интуиции через мысль, уходящую в тонкие миры ноосферы, надплановый мир, в «надтекстовое состояние стиха», которое доминирует во всем творчестве М. Цветаевой.
При максимальном приближении к сверхсмыслу стиха, входя в его ауру, в его над стихотворную «неучтивость», есть опасность эту «неучтивость» соотнести со своим личностно-чувственным состоянием восприятия. Этот уровень чувствования вполне естественным образом может меняться в зависимости от определенного, именно в данный момент, психофизического состояния воспринимающего: одно и то же произведение искусства в разные временные отрезки по-разному воздействует,  почему мы и возвращаемся к ним, с каждым разом открывая новое и новое при постоянной фиксированной форме (стих, картина, музыкальное произведение).
В Поэзии это неуловимое, «неучтивое» присутствует, но воспринимается с различной мерой глубины (в зависимости от индивидуума), культурного опыта, различным вызовом ассоциативно-смысловых связей, степенью эмоционально-интеллектуального отклика, что, в свою очередь, указывает на необъятность надстихотворных связей, при входе в эмоциональный интервал которых воспринимающий усиливает смысловую надстройку сообразно своим свойствам психического восприятия, дающим возможность подключить свое творческое начало, свое воображение, увести в миры запредельного.
Творение через себя, свой опыт, свою планетарность — путь самораскрытия, что является основным двигателем самопознания, основным стимулом, всесильным и обольстительным притяжением.
Необъятное — не объять. Понимая это, Наталья Шлемова ограничивает себя рамками, в которых пытается уловить необъятность цветаевского надстихового пространства, определяя сферу своего исследования от становления поэтики в творчестве М. Цветаевой до интерпретации «Поэмы Воздуха».
Чтобы подняться, взлететь в «над», надо оттолкнуться. В данном случае — от плоти самой вещи стиха, его поэтической явленной реальности.
Шлемова говорит: «Мысль — это сам Свет. Мыслью очищается пространство вокруг нас. Мысль есть клише плотных форм в Тонком мире».
Человек, производя мысли (мысля), творит вокруг себя пространство, свое настоящее и будущее, извлекая его из прошлого. Но даже зная это, продолжает утверждать негатив, так как боль и страдание задерживаются в его памяти в большей степени, нежели моменты радости, удачи, счастья.
В этом таится своеобразная загадка бытия, и если посмотреть на этот устойчивый феномен с физиологической точки зрения, то опыт отрицательных эмоций указывает нам на необходимость избегать в дальнейшем подобных повторов.
По сути своей, человек стремится к положительным эмоциям, но мысли приходят и уходят, если не фиксируются, а когда другими фиксируются (философами, поэтами, писателями), не всегда трансформируются в свои. Как говорится, чужой опыт не учит, хотя всем известно: бытие познается, делается доступным для других благодаря языку и посредством языка.
Сознание человека обусловливается всем спектром виденного, слышанного, читаемого. Все вместе взятое формирует то или иное представление о среде пребывания, мире вещей, мире идей, и последние играют далеко не второстепенную роль в модуляции действий и отношений, в той или иной степени корректности, на какую способно услужливое воображение в меру его развития, сигнальных предпосылок, опыта, норм общежития в данной среде, социуме.
Язык — основа человеческого взаимоотношения, взаимопонимания и взаимодействия с себе подобными, и от того, каким мы языком говорим, зависит наше будущее.
Мы состоим из того, что едим (физический уровень), и из того, что читаем, слышим, смотрим, с кем общаемся (духовный уровень). Не секрет, что «правду» жизни нужно преподносить сообразно выработанным культурным традициям общества.
Язык является не только коммуникативным средством, но основным хранилищем смысла — образной символической системы культурно-знакового пласта цивилизации.
Поэтические тексты, составленные (диктуемые), представляют особую ценность как результат высшей психической деятельности человека, каждый раз являясь (проявляясь) из неявленного и становясь «вещью», начинают работать на будущее, неприметно и неизбежно изменяя его, ибо каждый крупный поэт и писатель, усваивая и обобщая предыдущий опыт, привносит свое видение, свою константу, отражающую личностный и надличностный взгляд (поэт не только слуга языка, его орудие (И. Бродский), но и, по выражению М. Цветаевой, секретарь высших сил).
Иосиф Бродский писал, что впасть в зависимость от языка — это и есть писательство любого уровня.
Поэт впадает и в зависимость от ритма, являющегося космическим началом, и тем самым его по праву можно назвать проводником иных миров.

В уме своем я создал мир иной
И образов иных существованье,
Я цепью их связал между собой,
Я дал им вид, но не дал им названья.
М. Лермонтов


Часть вторая

Дело Царского сына —
Быть великим и добрым…
М. Цветаева


Марина Цветаева в жизни и в творчестве являет собой пример глубоко страстной, стихийной натуры, наделенной способностью всепоглощающей любви, способной отдать себя этому космическому чувству без остатка, сгореть в нем, жить одной любовью. Часто именно любовь поднимает ее в верхние, трансцендентальные слои, слои — выше неба края. Ей легко дышится в сим сем разряженном воздухе, в нем она черпает силу и вдохновение, выливающееся в страстные, энергетически заряженные строки. Поистине поэт живет и дышит любовью.
«Марина Цветаева была и есть мост между двумя мирами, двумя реальностями: очевидной, но призрачной и невидимой, и истинной, сущей и достижимой нами в будущем, — утверждает Н. Шлемова, продолжая: — Яркий тому пример — “Новогоднее”:

Первое письмо тебе с вчерашней,
На которой без тебя изноюсь,
Родины...

И в минуту сильнейшей скорби и потрясения разрушение моста, соединение двух миров:

Жизнь и смерть давно беру в кавычки,
Как заведомо-пустые сплеты.»

Полностью можно согласиться с Натальей Шлемовой. Такое проникновение в неведомый потусторонний мир мог совершить Данте, написавший об этом.
Для Марины — это дело обычное, житейски-бытовое, и говорит она об этом как бы между прочим (наподобие экстрасенсов), ощущая реальность и того и другого с разницей: там нас больше.
Чем больше, крупнее поэт, тем емче он схватывает реальность, отражая ее в своих творениях, преобразовывая ее в поэтическую форму, предлагая следовать в новую, сотворенную реальность: «Чтоб в рай моих заморских песен открылись торные пути» (А. Блок).
Поэтическое слово М. Цветаевой объединяет внутреннее и внешнее и, творя миры иные, приоткрывает завесу, уводя внешнее во внутреннее, дабы обогатить его, явить внешнему новую, усвоенную, порожденную (сотворенную) явь новой ментальности.
Язык — инструмент речи. Посредством речи индивид формулирует и высказывает свои мысли, тем самым обозначая, раскрывая свое сущностное «Я» в той мере и степени, насколько его внутреннее готово «выйти» во внешнее и насколько сильна эта потребность — обнаруживая себя вовне, в слове, познать свои глубины, раскрыть себя в себе.
Любое высказывание есть творение себя и раскрытие себя, своего непознанного «Я», стремящегося явить себя в реальности, закрепить через плотность формы внутреннюю неуловимость. Вся деятельность человечества направлена в одну сторону: познать и оставить след.
Любая мысль — уровень готовности воздействия на окружающее (внешнее). Только слышат ли?
Мысль несет информативную глубину, попытку понять и быть понятым, соотнесенным с внешним миром, через который получаемая информация сверяется с имеющейся, накопленной (хранимой), и, сталкиваясь, «замыкаясь», порождает свое видение того или иного события, а вспыхнувшая искра — реакция эмоционального плана: удивление, восхищение, негодование и т. п. — дает импульс для создания произведения.

Опираясь на высказывание В. Соловьева: «Достойное идеальное бытие требует одинакового простора для целого и для частей,  следовательно, это не есть свобода от особенностей, а только от их исключительности. Полнота этой свободы требует, чтобы все частные элементы находили себя друг в друге и в целом, каждое полагало себя в другом и другое в себе, ощущало в своей частности единство целого и в целом свою частность; одним словом, абсолютная солидарность всего существующего, Бог все во всех» (10, с. 131); Н. Шлемова делает вывод: «Ядро цветаевской “переходности” — двуначалие мужественного и женственного. Мужественного — личностного, дисциплинирующего, укрощающего, начала становления и восхождения и женственного — бесконечного растворения, не завершения, не утоления, подчинения стихии, нисхождения».
Для примера Н. Шлемова приводит следующий стих:

Помни закон:
Здесь не владей!
Чтобы потом –—
В Граде Друзей:

В этом пустом,
В этом крутом
Небе мужском —
Сплошь золотом —

В мире, где реки вспять,
На берегу — реки,
В мнимую руку взять
Мнимость другой руки...

Легонькой искры хруст,
Взрыв — и ответный взрыв.
(Недостоверность рук
Рукопожатьем скрыв!)

О этот дружный всплеск
Плоских как меч одежд —
В небе мужских божеств,
В небе мужских торжеств!

Так, между отрочеств:
Между равенств,
В свежих широтах
Зорь, в загараньях

Игр — на сухом ветру
Здравствуй, бесстрастье душ!
В небе тарпейских круч,
В небе спартанских дружб!

20 июня 1922

Это не единство первичной андрогинной сущности: соединение в одном двух противоположностей, но разделение на две категории — нисхождения и восхождения с приоритетом мужскому: «Небе мужском — Сплошь золотом…».
Там, в потусторонним мире, сплошь духовном, бестелесном, М. Цветаева видит обретение истинного соединения, невозможного на земле, но только там: «В небе спартанских дружб».
Здесь Н. Шлемовой подчеркивается явное отчуждение М. Цветаевой от мирского, любимого, но не идеального, востребованного внутренним представлением и проявлением этого представления в порывисто-неуправляемых поэтических выбросах, спонтанностях рождаемых строк, наполненных мощной энергетикой, бьющей через зримый сплав смыслов и образов, сравнимый с пульсацией звезды, имеющей физические обоснования природах явлений, не доступных наблюдению соответствующими современными технологиями, равно как и математическим исчислениям.
Энергетика же стиха М. И. Цветаевой сможет быть пока уловлена только человеческим аппаратом неясных импульсов, поглощающих исходную парадигму. И усиливая, аккумулируя эти импульсы (неясно каким образом сохраняющиеся на бумаге), своим восприятием, своим внутренним созвучием устремлять свой взор и свою мысль в заданном направлении, приобщаясь к метапоэтическому коду мировой символики.



Часть третья

О души бессмертной дар!
Слезный след жемчужный!
М. Цветаева

В стихотворении «Ночь», приведенном Н. Шлемовой в ее работе, раскрывается уникальная способность Марины Ивановны слышать, проникая в иные, трансцендентальные миры:

Час обнажающихся верховий,
Час, когда в души глядишь, как — как в очи.
Это — разверстые шлюзы крови!
Это разверстые шлюзы ночи!

Хлынула кровь, наподобье ночи
Хлынула кровь, — наподобье крови
Хлынула кровь! (Слуховых верховий
Час: когда в уши нам мир — как в очи!)

Зримости сдернутая завеса!
Времени явственное затишье!
Час, когда ухо разъяв, как веко,
Больше не весим, не дышим: слышим.

Мир обернулся сплошною ушною
Раковиною: сосущей звуки!..
Раковиною, — сплошной душою!..
(Час, когда в души идешь — как в руки!)

12 мая 1923

Наталья Шлемова увидела в одном из ранних произведений поэта ярко выраженную особенность стилистического почерка М. Цветаевой, выражающуюся в ее умении соединить видимый мир с незримым, иным. И поэт более живет в мире «слуховых верховий». Там он более, чем здесь. Это еще и своеобразный способ отдышаться, прийти в себя, опомниться от жестокой, грубой, дикой реальности. В этом смысле творчество является еще и способом выжить, излечиться, обрести внутреннюю точку опоры. Самоопределяясь, поэт находит в себе силы противостоять нелицеприятному внешнему, реальности с нечеловеческим лицом. «Стих поэта — обнажение трансценденции», — пишет Н. Шлемова.
Ритм, энергетика стиха говорят о страстности натуры, о захлебывающемся желании выразить открывшееся, поделиться, поведать, предостеречь.
Вот это «поведать, предостеречь» Наталья Шлемова соединяет с метафизическим сознанием М. И. Цветаевой: «Марина Цветаева была и есть мост между двумя мирами, двумя реальностями: очевидной, но призрачной и невидимой, и истинной, сущей и достижимой нами в будущем».
Итак, перед нами поэт с особым слухом, обладающий способностью соединить два мира, перекинуть мост между зримым и незримым, не явленным, а лишь угадываемым, но открывающимся в пору, в «час, когда в души идешь, как в руки!». И это явно отражается в поэтической палитре поэта:
1. Ритме, свойственном соответствующей психической организации, явно и безраздельно отличной от других.
2. Энергетике стиха — наполненности, упругости и силе чувства, вложенного в строки.
3. Особой интонации, определяющей внутреннюю музыку, напевность, выражающей камертон душевного переживания.
4. Моделировании нового смысла, лежащего за пределами формы, но и открываемого посредством ее.
5. Впадении в незнаемое, являющемся самым привлекательным, ибо открывает миры иные.
6. Передаче через структуру и архитектонику стиха глубины чувств, смысловые парадигмы.
7. Озарении (откровении), стирающем границы условной реальности, позволяющем произвести переход в трансцендентное состояние.
8. Перевоплощении как возможности слияния с предметом исследования, образом, пространственно-временным пребыванием.

9. Метаметафоре — соединении с символикой космоса.
10. Фольклоре — народных ритмах, напевах, использовании корневых первооснов.
11. Языковом новотворчестве.
12. Смысловом, тоническом, образном, авангардно-импрессионистическом приеме письма.

Мы выделили двенадцать свойств, характеризующих поэтический стиль М. И. Цветаевой. Безусловно, они лежат в поле исследования Шлемовой. Но поскольку автор настоящей статьи не претендует на научный трактат, а ограничивается свободной формой эссе, то, естественно, по ходу его написания у него возникают некоторые свои положения, взгляды как на творчество М. Цветаевой, так и на талантливую работу Шлемовой, написанную достаточно сложным академическим языком с привлечением обширного материала, высказываний крупных мыслителей, философов, поэтов.
Поэзия — один из способов самопознания личности, самоопределения и соотношения себя с другим, раскрытие своего «Я» — по сравнению с другими видами искусства является наиболее глубинным, ибо процесс рождения поэтического текста более чем неуправляем, так как имеет свойство появляться неожиданно, вопреки стационарному, сформированному социумом представлению субъекта о себе и мире отраженном, опрокинутом в себя.
Мы до сих пор не можем осознать, каким образом происходит творческий процесс и почему не каждого пишущего можно в полной мере причислить к олимпийцам — поэтам, переживающим века.
С открытием генов ученые могут говорить о некоторой предрасположенности занятия тем или иным видом деятельности, закодированной в ДНК, и нам остается желать более благоприятного сочетания генов или же усердным трудом наверстывать упущение природы.
И. Бродский в своей Нобелевской лекции говорил: «…поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он — средством языка…»
Применимо ли это, безусловно верное высказывание И. Бродского по отношению к поэзии Марины Ивановны, которую Бродский высоко ценил?
Применимо, и в полной мере. Применимо и в плане гигантской работоспособности Марины Ивановны Цветаевой, для которой счастьем оказывалось заиметь бумагу, рабочий стол, комнату, немного тишины и покоя, чего всегда и везде не хватало, как воздуха, и в плане диктата языка, так как её в первую очередь вел за собой слух, то есть сначала возникало слово, но услышанное слово, не придумываемое стихотворцем ради удачной рифмы, образа, не заимствованное у другого, а возникающее из небытия, «небесной копилки» биосферы разума, духа, пережитого, перечувствованного опыта. Слово, которое и есть основа мысли, слово, сопричастное языковой стихии, слово, в котором заключена жизнь и которое следует использовать для ее сохранения. И это значит — жить любовью.