Первый спутник

Тот, кто слышал солнечный голос,
Разве может в борьбе устать?
Сталь ракет непреклонна как воля,
Наша воля тверда, как сталь!
Первый спутник.

Впервые Сталин обратил внимание на имя «Сергей Павлович Королёв» в начале 30-х. Случилось это в связи с затягиванием воп¬роса организации Реактивного института — предтечи первого кос¬мического центра в СССР. Создать Реактивный научно-исследо¬вательский институт (РНИИ) запланировали еще 3 марта 1932 года на совместном совещании начальников управлений Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), Газодинамической лаборатории (ГДЛ) и Группы изучения реактивного движения (ГИРД). Прошёл год, но М.Н. Тухачевскому, председательствовавшему на том совещании, так и не удалось осуществить задуманное. И тогда 20 апреля 1933 года ГИРДовцы (а начальником ГИРД был Коро¬лёв) написали письмо Сталину.
В письме ГИРДовцы говорили о тяжёлом положении, в котором оказалась их группа, и просили ускорить организацию Реактивного института, а пока — оказать ГИРД помощь деньгами, материалами и оборудованием. «В очень недалеком будущем, — писали ГИРДовцы Сталину, — можно ожи¬дать осуществления снарядов с дальностью метания порядка не¬сколько тысяч километров с несением не только боевой, но и жи¬вой нагрузки». Речь шла о возможности летать за пределами ат¬мосферы, иначе говоря, в безвоздушном космическом простран¬стве.
Шёл 1933 год, это заявление было сделано за год до рож¬дения Гагарина и за 24 года до вывода на орбиту Первого Искусст¬венного Спутника Земли!
В ответ ГИРД вскоре получила ощутимую материальную под¬держку: новые станки и грузовик; сотрудников поставили на спец¬обслуживание в соседнюю столовую Наркомата сельского хозяй¬ства; штат усилили несколькими инженерами; но самое главное — через пять месяцев состоялось открытие Реактивного института.
Нацеленный с 1931 года на космос Королёв таким образом добился своего. Его научными предшественни¬ками были: Н.И. Кибальчич (1853-1881), К.Э. Циолковский (1857 - 1935) и Ф.А. Цандер (1887-1933). Но главная заслуга в том, что Россия первой прорубила окно во Вселенную, принадлежит Королёву и Сталину. Об этом свидетельствует и дочь Королёва Наталия Сергеевна:
«Всем известно, как много значило в те годы слово Сталина. Отец как конструктор надеялся на его поддержку и не ошибся... Рассказ отца врезался мне в память».
- ... Когда до Сталина дошла секретная записка из РККА и пись¬мо ГИРДовцев о возможностях реактивной техники и о тупиках, в которые заходят её разработки и испытания из-за чиновничьей волокиты, он, по свидетельству замначальника Управления воен¬ных изобретений Я.М. Терентьева, тут же вызвал к себе с докла¬дом и объяснениями саботажника троцкиста Тухачевского и замнаркома тяжелой промышленности И.П. Павлуновского. Решение о Реактивном институте было принято и направлено в Совнарком СССР на исполнение немедленно.
Вскоре после вмешательства Сталина 21 сентября 1933 года Тухачевский вынужден подписать приказ № 0113 РВС о создании РНИИ в системе Наркомата по военным и морским делам СССР. А По¬становлением Совета Труда и Обороны № 104 СС от 31 октября 1933 года за подписью В.М. Молотова организация Реактивного института возлагается на Наркомат тяжелой промышленности. Так новому делу дается большой ход и государственный масштаб. Ко¬ролёв сразу оценивается сталинским руководством страны как весьма зрелый и перспективный человек. Ему присваивается звание военного инженера, соответствующее уровню современного генерал-лей¬тенанта.
Справка от 9 декабря 1933 года удостоверяет, что С.П. Ко¬ролёв действительно является заместителем начальника институ¬та с окладом 700 рублей. О таких деньгах тогда можно было только мечтать. Между тем Королёву не было и 27 лет.
Но, как это чаще всего бывает, неожиданные взлёты таят в себе ещё более неожиданные падения. И только тот, кто способен не падать духом, достигает ещё больших вершин. Это про Королёва... Второе пересечение его деятельности с деятельностью Сталина оказалось для него тяжелейшим испытанием...
Сталина Королёв ценил всегда, но, пройдя через все испытания, он, как это ни стран¬но, только утвердился в своём отношении. И когда объявили о смерти Сталина, переживал так, словно потерял лучшего друга. Об этом свидетельствуют его письма - дневники.
1953 год. 5 марта: «Тревога не оставляет сознание ни на минуту. Что же с ним будет и как хочется, чтобы все было хорошо».
6 марта: «Умер наш товарищ Сталин... Так нестерпимо больно на сердце, в горле комок и нет ни мыслей, ни слов... В самые труд¬ные минуты жизни всегда с надеждой и верой взоры обращались к товарищу Сталину... Его великим вниманием была согрета любая область нашей жизни и работы...»
7 марта: «Не могу ни за что взяться и собраться с мыслями».
8 марта: «Как страшно тяжело на сердце».
9 марта: «Как страшно тяжело... Наш товарищ Сталин всегда будет вечно жить с нами».
То же самое слышала от Королёва его дочь. Но вот что она не могла понять: «Отец глубоко переживал смерть Сталина. Так же, как многие другие, он не видел его вины в изломах собственной
судьбы... И это писал и говорил человек, прошедший тюрьмы и лагеря, насильственно оторванный от любимой работы и семьи более чем на шесть долгих лет...»
Да! Королёв был в числе репрессированных в 30-е годы Однако, когда докапываешься до оснований его ареста, полнос¬тью осознаешь причины столь уважительного отношения Коро¬лёва к Сталину. Это, если не закрывать глаза на всё(!), что было...
Не успел 26-летний Королёв в соответствии с умопомрачитель¬ной в его возрасте карьерой надеть генеральскую форму с двумя ромбиками в петлицах, как ему в начале января 1934 года препод¬несли новогодний подарок: освободили от должности заместите¬ля начальника РНИИ. По словам дочери, «приказ об освобожде¬нии и одновременной ликвидации своей должности отец впервые увидел на доске объявлений...»
К этому приказу приложили руки два троцкиста -  заведовавший научно-тех¬ническими делами ВСНХ СССР Н.И. Бухарин и М.Н. Тухачев¬ский. По договоренности с ними не переносивший Королёва начальник РНИИ И.Т. Клейменов сократил начинающего «организатора космических полетов» до «старшего инженера бригады Е.С. Щетинкова», чтобы не устраивал непримиримых выяснений отношений с непогрешимым троцкистским руководством. Вдобавок ко всему 11 января 1934 года приказом по личному составу РККА Королёва уволили с действительной военной службы в резерв. Но это было только начало самой чёрной полосы в его жизни, продлившейся около 10 лет.
Вот слова Королёва из его жалобы мерзавцу Тухачевскому на уродца Клейменова от 29 мая 1934 года: «Клейменов не успокаивается и ставит вопрос перед ко¬мандованием Управления РККА о моём исключении из рядов ре¬зерва РККА. Когда это не получается, он ставит вопрос о том, что он не может работать в одном учреждении со мною (хотя сейчас мы непосредственно по работе не связаны)...»
То ли жалоба дости¬гает цели, то ли все происходит согласно принципу «разделяй и властвуй», но гнида Клейменов, оставшись начальником, на время успокоился (и даже дал Королёву рекомендацию в партию), а затем справедливо загремел, как враг народа и был расстрелян, успев, правда, перед расстрелом «разоблачить» Королёва как своего со¬общника. Это было в правилах уничтожаемых Сталиным троцкистов – тянуть за собой как можно больше невинных людей.
Примером другого обращения является жалоба Королёва от 19 апреля 1938 года на новое начальство института в Октябрьский райком партии: «Мне он (арестованный Клейменов) очень много сделал плохого, и я жалею, что взял у него рекомендацию... Встал вопрос вообще о возможности моей работы в институте. Директор института т. Слонимер дал мне срок до 1 мая 38 г., после чего он собирается уволить меня... Так продолжаться дальше не может: или же я действительно должен оставить институт в угоду Костикову, ... или обстановка д. б. изменена».
На этот раз жалоба не прошла — слонимерский райком вернул её для разбирательства в институт фактически тем, на кого жаловался Королёв. В чью пользу закан¬чиваются такие разбирательства — ясно без слов.
Положение Королёва в институте становится угрожающим. А тут ещё одна за одной неудачи. «Так, — по рассказу дочери, -13 мая 1938 года при испытаниях двигательной установки ракеты произошел взрыв. Для выяснения причин аварии создали комиссию... 27 мая проводились испытания, предусмат¬ривавшие сброс макета ракеты с самолета. Экипаж из пяти человек, в том числе отец, оказался в аварийной ситуации. Все обошлось, но снова образовали комиссию, снова состоялся разбор причин с обвинениями конструктора — моего отца, нервы которого и так были на пределе. 29 мая отец проводил на стенде опыты с двигательной установкой, отремонтированной после взрыва ракеты. А.В. Палло говорил, что, проверяя в тот день вместе с механиками соединения трубопроводов, он не смог добиться необходимой герметичности и предложил отцу изменить конструкцию уплотнения, а до этого отказаться от испытаний. Отец очень рассердился и, сказав, что обойдётся без помощников, ушёл на стенд. Все случилось так, как и предвидел А.В. Палло: силой давления из соединения вырвало трубку, конец которой ударил отца по голове. Окровавленный, он, шатаясь, вышел во двор, прикрывая рану носовым платком, упал, потом поднялся... Вызвали «скорую помощь»... Отец получил сотрясе¬ние мозга, а в темено-височный области — ушибленную, но без повреждения кости, рану. Лишь по счастливой случайности остался жив... В больницу к нему приехал А.В. Палло. Отец сразу признал, что тот был прав, предупреждая его об опасности».
После всего происшедшего в мае 1938 года Королёв, по воспо¬минаниям матери, хорошо представляя, что его ждёт, сказал: «Ну вот, дорогие мои старики... Клейменов арестован, Лангемак арес¬тован. Глушко арестован. Теперь очередь за мной!»
Так оно и вышло. Однако, если арестованные Клейменов и Лан¬гемак, бесспорно, были людьми Тухачевского, троцкиста, готовившего вооруженный мятеж против Сталина, о чём в 2004 году сообщили «Извес¬тия», основываясь на воспоминаниях родных и близких Тухачев¬ского, то Королёв отчетливо осознавал, что его могут посадить прежде всего за ущерб, нанесенный им государственному карману скоро¬палительными испытаниями. Действительно, ничем другим, как азартом желания поскорее достичь нужных результатов, спешку Королёва в этих дорогостоящих испытаниях не объяснить. Дорого стоившие обществу авантюрные ракетные испытания Королева, разумеется, в какой-то мере, можно оправдать тем, что в интересах дела молодой конструктор ещё «страдал» мальчишеством, торопясь получить результат так же, как нетерпеливый подросток желает опробовать велосипед с не прикрученными до конца колесами. Вместе с тем Королёв не¬однократно включал в производственный план РНИИ то, чего де¬лать не собирался, и предполагал использовать отпущенные под это деньги на другое дело, которое финансировать бы не стали. Эти «ходы» и «хитрости» и довели его до ареста, хотя такое «вредительство» Королёва предпринималось им явно на благо об¬щества, так сказать, с прицелом на будущее.
За что же был осужден Королёв? За дело и... не за дело. Не за дело... в том смысле, что сознательным вредителем, работавшим по зада¬нию антисоветской организации, он, несомненно, не был. А за дело... в том смысле, что у него все время не хватало терпения дож¬даться хотя бы минимально необходимой обоснованной готовно¬сти испытаний, как это было, например, 29 мая 1938 года, когда он чудом не погиб сам и не погубил предупреждавших его о неготов¬ности оборудования людей.
У него тогда вошла уже в систему «российская болезнь» начинать опыты с существенными недора¬ботками, полагаясь на авось. После уро¬ков тюрьмы и Колымы он не только во многом избавился от этой «болезни» сам, но и добивался, чтобы ею не «болели» другие, при¬говаривая: «Помните, братцы, мы тратим страшные деньги. После таких неудач ничего не стоит «пришить» нам политическое дело - сознательную экономическую диверсию. Я эти штуки знаю...» Го¬воря это, Королёв не мог не помнить, как в заключении ученые других направлений вычитывали ему: «Вы со своими лунными проектами пускали деньги на ветер - вот нас и пересажали за ваши фокусы».
Чтобы иметь представление, что это были за деньги, за безот¬ветственную трату которых Королёву дали срок (в Приговоре Суда называется цифра 120 тысяч рублей), достаточно сказать на какие средства тогда жили обыкновенные люди, в том числе — и сам Ко¬ролёв, когда был студентом. Перебиваясь с хлеба на воду, в Киеве он снимал за 8 рублей в месяц койку в общежитии и не знал, где взять 25 рублей на ботинки. В течение суток до и после учёбы при¬ходилось подрабатывать: крыть институтскую крышу, работать в порту и на вокзале грузчиком... Вот как Королёв писал про это матери: «Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, заби¬раю газеты, и потом бегу на Соломенку, разношу. Так вот зараба¬тываю восемь карбованцев...» Стало быть, цену своим деньгам Королёв знал с юности, а вот узнать цену народным, к сожале¬нию, научила его Колыма.
Конечно, испытания изобретений не обходятся без неудач. Но одно дело неудачи после устранения всех заактированных недо¬статков, и другое — при их явном игнорировании. Это как пере¬возка людей на автобусе с заведомо неисправными тормозами, за¬кончившаяся катастрофой. Виновен допустивший её водитель? Безусловно, виновен. За подобное по сей день сажают. А тогда, перед войной, тем более. Поди объясни, почему ты раз за разом устраиваешь заведомо чреватые общественно-опасными последствиями да ещё и дорогостоящие испытания?!
Королёву в 38-м дали 10 лет с поражением в правах. Потом мать добилась пересмотра дела. В 40-м срок убавили до 8 лет. И поражение в правах отменили. Но факты нанесения ущерба госу¬дарству (пусть по легкомыслию) никто отменить не мог... В конце концов Королёв, пытавшийся выбраться из создавшегося поло¬жения путем «бомбардировки» Сталина письмами, попал в «шарашкину контору», чтобы можно было использовать свои косми¬ческие способности по назначению, а не вкалывать кайлом на зо¬лотых приисках. Королёвские письма о его желании усилить страну новым, космическим, сверхоружием, скорее всего, до Ста¬лина дошли. Замена лагерей на конструк¬торские бюро за колючей проволокой («шарашки») для зэков-спе¬циалистов была в то время своеобразным негласным об¬щим ответом вождя провинившимся, подобно Королёву, ученым и инженерам.
Хотя из предъявленных ему обвинений только часть была правдой, к сожалению, и этого хватило, чтобы в полной мере испытать беспощадность Сталина к нарушавшим законы того времени.
Какими были разоблачения Королёвым «врагов народа» можно судить по тем местам из его заявлений, которые, на его взгляд, особенно откровенны, конкретны и неопровержимы.
Выдержки из трёх документов в разные инстанции говорят сами за себя.
Первый. Из заявления в Военную прокуратуру СССР 18.07.1939 г. «Я твёрдо и неизменно верю в Советское Правосудие... Обвинение меня во вредительстве, участии, якобы, в какой-то антисоветской организации и в разделении взглядов её... — всё это от начала и до конца является ложью, вымыслом и подлой клеветой как клеветников, так и арестованных ранее врагов народа с нашего завода. Органы НКВД разоблачили и обезвре¬дили их, но даже и после этого они продолжали свое грязное дело и оклеветали меня».
Второй. Из заявления Сталину 13.07.1940 г. Здесь Королёв для убедительности прямо называет фамилии тех, кого считает врага¬ми народа.
«В Советском Союзе работы над ракетными самолетами про¬изводились мною... Аналогичных работ никем и нигде в СССР не велось. <...> Целью и мечтой моей жизни было создание впервые для СССР столь мощного оружия, как ракетные самолеты.<...> Однако все эти годы я лично и мои работы под¬вергались систематической и ожесточённой травле, всячески за¬держивались и т. п. ныне арестованным руководством НИИ-3 (Клейменовым, Лангемаком) и группой лиц: Костиков (сейчас зам. директора НИИ-3), Душкин и др. Они по году задерживали мои производственные заказы, увольняли моих сотрудников или их принуждали к уходу... Сейчас я понимаю, что клеветав¬шие на меня лица старались с вредительской целью сорвать мои работы над ракетными самолетами».
Третий. Из жалобы Прокурору СССР Панкратьеву 23.07.1940 г. «Исключительно важное и существенно необходимое для СССР оборонное дело — создание ракетных самолетов, превосходящих по своим летно-тактическим данным лучшие винтомоторные современные образцы, — это дело замалчивается, презрительно игнорируется и ведется недопустимо медленно и плохо.<...> Работы над ракетными самолетами в СССР были впервые органи¬зованы и велись мною. Аналогичных работ более не велось нигде. Но арестованные враги народа подлой клеветой ввели в заблужде¬ние НКВД...<...> Все эти годы меня и мои работы жестоко преследуют ныне арестованные, б. дирекция НИИ № 3: Клейме¬нов, Лангемак, Костиков (ныне зам. директора НИИ № 3 НКБ), Душкин и др.».
Все это было. Но, по признанию Сергея Павловича, было и то, что именно Сталин способствовал его продвижению, сразу оце¬нив гениальные космические перспективы Королёва. Не просто так Королёв, смертельно больной и чудом выживший в лагере под Магаданом, тем не менее в семейном кругу (что особенно показа¬тельно!) даже после того, как тело Сталина в 1961 г. вынесли из Мавзолея, неизменно отзывался о положительной роли вождя не только в своей судьбе, но и в судьбе всей советской космонавтики. Вот как он лично описывает встречу в Кремле:
«Так все было нео¬жиданно, а потом так просто; мы ожидали его в приемной и вошли - какое волнение охватило меня, но товарищ Сталин сразу заме¬тил и усадил нас. Началась беседа. Все время он ходил по кабине¬ту и курил свою трубку. Всё было коротко и ясно. Много спраши¬вал и много пришлось говорить. Эти часы пролетели незаметно. Как заботливо говорил он о всех нас и как глубоко направил по правильному пути наш труд. А ведь многое из того, с чем мы при¬шли, придется теперь делать по-иному. И как это хорошо и ясно всё стало.
Говорили и о будущем, о перспективе. Д.Ф. (Дмитрий Федоро¬вич Устинов - тогда министр вооружения.) потом мне сказал, что слишком много было сказано о нас в розовом тоне, но я с этим не могу согласиться, - где же, как не у товарища Сталина, можно говорить легко и то, что думаешь, чего хочешь...»
Сталин принял Россию с сохой, а оставил с ядерным оружием, но и напрашивается допол¬нение этого высказывания следующим образом: Сталин принял Россию с сохой, а оставил с космическими ракетами и ядерным оружием.
И это правда, поскольку уже за 3-4 года до смерти Сталина при его личной активной поддержке замышлялись, проектировались и испытывались те самые ракеты, которые доставят на околозем¬ную орбиту 4 октября 1957 г. Первый Искусственный Спутник Земли, а 12 апреля 1961 г. первый в истории человечества косми¬ческий корабль «Восток» с советским человеком на борту.
13 мая 1946 г., когда начало действовать Постановление Совета Ми¬нистров СССР об организации научно-исследовательских цент¬ров и производственной базы для создания и развития отечествен¬ной ракетной техники. Тогда же был поставлен вопрос о специ¬альном крупномасштабном полигоне для испытания ракет даль¬него действия. Главным достижением Королёва стала ракета «Р-7». Именно ей обязана российская космонавтика тем, что была первой в покоре¬нии космоса все годы, пока жил главный конструктор, да и сейчас в 2010 году до конца ещё не сожгли стратегический НЗ этих носителей. Однако, мало кто знает историю «семёрки». А начиналась она так.
На одном из заседаний (это было 25 апреля 1947 г.) министр вооруже¬ния Устинов сделал секретное сообщение: по агентурным данным «американцы работают над ракетами с дальностью 8-10 тысяч километров, хотят сажать туда людей и возвращать их на Землю».
Эти слова настолько задели и без того бредившего космосом и не любившего проигрывать Королёва, что вскоре он стал выда¬вать один проект за другим. Несколько черновых набросков будущей «Р-7» были готовы уже с 49-го по 51-й гг. Среди едино¬мышленников Королёва шло их бурное обсуждение и отбор лучших вариантов. В 1953 г. оптимальная схема была найдена. После чего Сергей Павлович делает доклад о результатах проведенных работ, и его КБ начинает эскизное проектирование «семерки».
20 мая 1954 г. ЦК КПСС и Совет Министров СССР на основании подготовленных документов о космических возможностях вновь проектируемого носителя приняли постанов¬ление о создании межконтинентальной ракеты «Р-7». Уже в ноябре правительство одобрило готовый проект.
Аппарат, который мог, как сказал Гагарин, «ездить» по дорогам космоса, был полностью готов к выполнению самых невероятных до этого дня заданий во Вселенной.
Д.Ф. Устинов, которому Сталин поручил вести ракетное хозяй¬ство, в своих предсмертных мемуарах напишет: «Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом... При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жёстокости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений... Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил всё, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практичес¬ки всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие, как их лично, так и поло¬жение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное».
Государственная комиссия под председательством Василия Михайловича Рябикова назначила первый старт ракеты Р-7 и вообще первый старт на полигоне Тюратам на 15 мая 1957 года. У трёх перископов подземного бункера находились: «стреляющий», т.е. офицер, отдающий все команды стартовикам, - Александр Иванович Носов, его, скажем так, гражданский дублёр, заместитель Главного конструктора по испытаниям Леонид Александрович Воскресенский и Сергей Павлович Королёв. В 19 часов 01 минуту ракета в огненно-рыжих клубах тонкой пыли ушла со старта. Спокойно, ровно начала набирать высоту, все уже ждали разделения ступеней, когда в одной из «боковушек» брызнуло пламя, и, прежде чем до Земли дошел звук взрыва, видно было, как упорно стремящаяся ввысь ракета сначала шарахнулась в сторону, а потом сразу развалилась на куски. Оставляя узкие белые хвосты дыма, куски эти неспешно, нехотя повалились на Землю...
Как ни странно, Королёв после этого неудачного пуска был менее мрачен, чем до него, выглядел бодрым и даже весёлым. Вспоминая тот день, начальник полигона Алексей Иванович Нестеренко подтверждает:
- Ни при каких авариях, а они случались, Королёв никогда не ныл, не размагничивал людей. Я никогда не видел его размазанного, раскисшего от неудач, он всегда держался очень мужественно. Так было и на этот раз. Королёв бодро всем говорил:
- Со старта ушла отлично! Ракета летать будет!
Конечно, он переживал, но и перед Нестеренко и его офицерами, и перед своими инженерами бодрился, а что это ему стоило, мы не знаем, но догадываться можно. В письме к Нине Ивановне через два дня после этого пуска Сергей Павлович пишет:
«Устали мы здорово, и я, конечно, в частности, и настроение очень неважное...» Это – «эзопов язык»: они с Ниной договорились, что слово «настроение» в его письмах будет означать успехи в работе. Эта нехитрая эпистолярная конспирация продолжалась многие годы. «Но надеемся, — продолжает письмо Королёв, - что пройдет время, отдохнем от неприятностей и постараемся, чтобы и настроение исправилось. Вообще, конечно, распускаться нам нельзя ни при каких обстоятельствах».
Он давно уже заметил, что неудачи в работе выявляют в людях худшие черты и самое печальное - люди стараются от неудачи как бы отмежеваться, показать свою непричастность, а если возможно, то и вообще исчезнуть.
Вскоре после неудачного старта уехал Глушко.
«Вчера срочно отбыл Владимир Павлович Бармин, все бросил, со всеми разругался, - пишет Королёв домой 21 мая. - Печально и тяжело просто было смотреть на человека, потерявшего всякую ориентировку и желающего во что бы то ни стало улететь.
Плохо на всех нас подействовал и отъезд Николая Алексеевича Пилюгина.Сегодня на 3 дня улетает Леонид Александрович Воскресенский. Он очень сильно простудился, у него опухло лицо (говорят - гранулема) и в конце концов в сопровождении врача мы его отпускаем. Вот как все бегут с нашего корабля, почти затопленного бушующими волнами!
Я к этому, впрочем, давно привык, что когда дела идут похуже, то и «друзей» поменьше, но, конечно, это не может улучшить общего состояния и настроения у меня и у тех, кто остался.
Но мы так не сдадимся: много, очень много работаем, много думаем и найдём, в чем дело и решим всё до конца».
Анализ аварии показывал, что винить Сергею Павловичу некого: пожар и взрыв «боковушки» произошёл по вине его производственников: негерметичным оказался стык одного из трубопроводов, идущих к рулевым двигателям, тем самым, которые отказался делать Глушко и которые сделали в его КБ. Немедленно директору завода Туркову и главному инженеру Ключареву был отдан жесточайший приказ разобраться с этим вопросом и устранить недоработки. Устинов прислал на завод своего заместителя Карасева, который только что не спал в сборочном цехе, не спуская глаз с коварных движков.
Дни шли в постоянных, упорных поисках надёжности. «Дела наши идут без особых перемен, мы снова готовимся и стараемся до конца всё понять, — писал Королёв домой 27 мая. - Много времени занимает просмотр всевозможных данных и записей. Вот где воистину бывают положения, когда «мой карандаш умнее меня», - это изречение, кажется, Лейбница, но и мы часто не понимаем до конца всего того, чем располагаем. Одновременно ведём большие опыты там, у нас дома, и всё это как-то должно быть связано воедино».
По поводу «больших опытов... дома» много лет спустя вспоминал Виктор Михайлович Ключарев:
- Герметичность была на первых этапах испытаний ахиллесовой пятой «семёрки». Проводить испытания герметичности было очень сложно, потому что никто не знал истинных условий, в которых работают все эти соединения в первые секунды полёта...
Королёв постоянно - днём и ночью - находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он всё время чувствует на себе взгляды людей, ждущих его решений и приказов, но понимает, что торопиться с этими решениями и приказами нельзя, что он должен быть предельно осмотрителен, чтобы избежать будущих ошибок. Конечно, очень хочется доказать всем, что его «семёрка» - отличная машина, но он не настаивает пока на новом старте.
Вот в таком трудном, противоречивом состоянии — напряжённой работы, постоянных сомнений и несокрушимой веры в правильности выбранного пути - Королёв жил почти месяц: второй пуск «семёрки» состоялся в полночь 11 июня.
Ракета со старта не ушла. И на том спасибо, что не взорвалась, не разворотила все фермы. «Снова у нас нехорошо и очень!» - пишет Королев домой на следующий день.
В довершение ко всем неудачам, едва успели слить ракету, как над площадкой № 2 разыгралась невероятная и давно забытая в этих краях гроза. Пламеотводный канал превратился в настоящий водопад, вода затопила подземный командный бункер. Королёв писал жене, что дождя в Тюратаме вообще никто из старожилов не помнит в последние сто лет, а такой грозы и ливня он никогда в жизни не видел – «всё залило, и мы путешествовали чуть ли не вплавь».
После того как ракету отвезли обратно в МИК, чтобы понять причину неудачи, довольно быстро выяснилось, что на одной из магистралей клапан стоит «вверх ногами». Таким образом, корни и второй неудачи шли из ОКБ Королёва.
Сергей Павлович был справедлив в своих технических оценках - это все отмечают. Но это вовсе не значит, что он бесстрастно признавал свои ошибки. Он не любил их признавать и не признавал до той разумной черты, после которой не признавать было уже просто смешно и глупо. Если ракета взрывалась, не летела совсем или летела не туда, куда надо, поиски причин он никогда не начинал с себя"
- А возможно не долили топлива... А может быть, горючее не той марки... Есть ли уверенность, что подпитка жидким кислородом проводилась по штатному расписанию? - Он мог рассматривать десятки причин.
Все остатки топлива после заправки опечатывались, состав компонентов контролировался химическим анализом, и Бармину обычно не составляло большого труда отвести эти подозрения с помощью соответствующих документов. Тогда Королёв переключался на Глушко, высказывая различные предположения в связи с отказом двигателей. Получив алиби двигателистов, наваливался на Пилюгина, изыскивая погрешности в подаче команд системой управления. При всех этих разборах конструкция собственно ракеты была как бы вне подозрений. Это особенно бесило интригана Глушко:
- А ты и ракета твоя безгрешны? А если это дренажи? А если трубопровод лопнул?! — В гневе Глушко становился похож на сокола-тетеревятника.
Когда определялся адрес порока, приведшего к аварии, Совет Главных назначал комиссию во главе с кем-нибудь из Главных, но Королёв обычно комиссии не возглавлял, ставил вместо себя Мишина или Воскресенского, а сам был над схваткой.
Большим искусством, которым в совершенстве владел Сергей Павлович, было и составление итогового отчета, который шёл министру и в ВПК. Нужно было и правду сказать, и себя не чернить. Поэтому отчет по строю своему был весьма витиеват. Перечислялись все возможные варианты аварии и лишь в конце честно оговаривалось: «Однако наиболее вероятной причиной отказа следует считать...»
У каждого читающего, по мысли Сергея Павловича, должно было создаться такое впечатление: «Дело сложное: и там возможны неприятности, и тут, но вот на этот раз Королёву не повезло... Бывает...»
Но на этот раз, как говорится, номер не прошёл. Рябиков был слишком стреляный воробей. Прочитав отчёт, он лукаво посмотрел на Королёва и сказал с улыбкой:
- Ох, и хитрый же вы человек, Сергей Павлович! Все причины палочкой расковыриваете, чтобы в нос ударило, а на своё говно одеколона не жалеете...
Маршал Неделин ходил мрачный, разговаривал, словно плевал через губу. Вообще все стали как-то сдержаннее в проявлении своих дружеских чувств, как-то прохладнее. Это справедливо вызывало у Королёва искреннее недоумение. Разумеется, такие глупые отказы, как случилось с этим клапаном, досадны, но ничего неожиданного в этом нет, напротив, все эти ошибки закономерны.
«Конечно, я и сам понимал и понимаю, — пишет Сергей Павлович домой, — что нельзя было рассчитывать на легкую дорогу, и мы и не рассчитывали, но всё же пока всё идет очень уж трудно. Правда, и задача небывалая ещё во всей истории нашей техники и вообще техники».
Именно в эти дни в письмах к жене больше, чем когда-либо, говорит он о работе, именно сейчас остро чувствует свое одиночество. Он пишет Нине Ивановне:
«Очень важно с тобой поделиться, ведь мне так откровенно на эти темы ни с кем делиться нельзя.
А надо, чтобы было можно! Для пользы дела нужно подняться над всеми этими взаимными обидами, кончить мелочные распри, дружно навалиться на все эти чертовы отказы, а не расползаться по своим норам: раз я не виноват, это меня не касается.»
Королёв отлично понимал, что успех возможен только в сплочении. Через три дня после неудачных испытаний, когда стартовики принялись за ремонт всего размокшего и затопленного, Королёв с Мишиным в своём домике собрали неофициальный «совет в Филях». Пришли Руднев, Бармин, Кузнецов, Рязанский, Чёрток, Глушко со своим заместителем Владимиром Ивановичем Курбатовым. Начали рассудительно, мирно, но вскоре опять посыпались упреки друг к другу, в голосах появились нехорошие, злые ноты. Кузнецов и Рязанский по обыкновению помалкивали, Мишин и Чёрток тоже высовывались редко - Королёв был сильный боец, их помощь была ему не нужна. Взаимные обиды сосредоточились в треугольнике Глушко-Бармии—Королёв. Руднев пробовал утихомирить страсти, но все его миротворческие попытки не давали никаких результатов, пока Королёв вдруг не понял, что вся эта перепалка - тупик, и так же вдруг не остановился на полном ходу, как он умел останавливаться, поражая окружающих мгновенной сменой настроения.
- А не заняться ли нам совсем другой проблемой? — громко спросил он, доставая из шкафа картонную коробку.
В коробке на торте сидел большой шоколадный заяц. Началось общее ликование, Мишин заварил чай, зайца растерзали в пять минут - они совсем отвыкли от сладкого: ни конфет, ни печенья, о пирожных и тортах и говорить смешно — ничего тут не было. Все нахваливали Нину Ивановну за заботу о муже, Руднев предложил даже послать приветственную ВЧ-грамму, Королёв сидел довольный, улыбался. Очень редко он улыбался в последнее время...
Третью ракету он надеялся пустить без замечаний: все проверено и перепроверено, должна улететь. Стояла страшная жара. Спасаясь от духоты, Сергей Павлович работал ночью, а днём старался отдыхать, но не всегда получалось. Третий старт «семёрки» был назначен ровно через месяц - на 11 июля. Ракета замечательно пошла в зенит, но перед отделением «боковушек» вдруг как-то странно метнулась влево, задергалась, развернулась и, словно наткнувшись на невидимую преграду, начала кувыркаться, разламываясь на куски и заполняя бледно-голубое, выцветшее на солнце небо яркими белыми облаками паров жидкого кислорода.
Никто этого не ожидал. После всех споров, после всех предельно тщательных проверок опять «за бугорё?! Все были подавлены. Королёв ходил мрачнее тучи. Через день после этого старта он писал домой: «Наши дела опять очень и очень неважные. Трудно мне определить точно дальнейший ход событий, но нам снова предстоит много и серьёзно поработать и разобраться в тех новых задачах и вопросах, которые возникли заново».
В новых задачах и вопросах удалось разобраться сравнительно быстро: ракета ушла с курса потому, что какой-то пилюгинский умник перепутал полярность на одном из приборов системы управления. На бедного, подавленного Николая Алексеевича уже не набрасывались - не было уже сил набрасываться. А вот предсказать дальнейший ход событий действительно было нелегко. То есть Королёву-то все было ясно: испытания необходимо продолжать, используя каждую неудачу для совершенствования ракеты до тех пор, пока все возможные причины неудач не иссякнут. Но ведь понимал он и другое: дальнейший ход событий зависел не только от него. Он давно уже усвоил: чем чаще неудачи, тем меньше его власть над будущим - нелепо, дико, но это так. Сейчас он знал, что его точка зрения поддерживалась Главными конструкторами, к ней без особого энтузиазма, но склонялись Рябиков и Руднев. А что тут еще можно придумать? Деньги потрачены, ракета сделана, значит, надо «доводить». Конечно, всем предстоят в Москве очень малоприятные разговоры: Рудневу с Устиновым, Неделину с мясником Жуковым, Рябикову с маланьей Булганиным. А Королёву - со всеми ними. И, наверное, единственная возможность неприятных разговоров избежать - это запустить, в конце концов, эту упрямую ракету.
Однако на заседании Государственной комиссии по итогам третьего пуска мрачный маршал Неделин предложил определить событиям другой ход.
— Я считаю, что так дальше продолжаться не может, - спокойно сказал Митрофан Иванович. - Меня как заказчика не интересует, кто в какой неудаче виноват. Это вы сами разбирайтесь, - он кивнул Рябикову. - Армии нужно одно: чтобы ракета летала и отвечала тем тактико-техническим требованиям, которые для нее определены. А она не летает, - он обернулся к Королёву, — и никаким требованиям не отвечает! Поэтому я предлагаю ракету с испытаний снять, все изделия, прибывшие на полигон, отправить обратно в ОКБ к Сергею Павловичу, и пусть он доводит ракету на своих испытательных стендах, а когда доведёт, вот тогда и будем дальше пускать...
В словах Неделина, бесспорно, и логика, и свой резон были, но Пилюгин, а за ним Королёв пошли на маршала в атаку. Они доказывали, что все эти перевозки потребуют массу времени, не говоря уже о том, что после перевозок нужно снова собирать и проверять все ракеты в МИКе, что причины неудач им ясны и причины эти вовсе не требуют отправки ракет за сотни километров, а могут быть устранены на месте. И в их словах был немалый резон. Когда слово взял Глушко, Королёв был уверен, что теперь они Митрофана Ивановича «дожмут», ведь Совет Главных всегда выступал единым фронтом, как вдруг...
- Я думаю, что Митрофан Иванович прав, - сказал интриган Глушко. - Нет никакого смысла продолжать испытания. - Сорок моих прекрасно отработанных двигателей уже разбиты во время этих испытаний. Если дело и дальше так пойдёт, мое производство этого просто не выдержит.
- Но, Валентин Петрович, - заметил Руднев, - если бы ракеты летели по штатной программе, ваши двигатели все равно были бы разбиты в конце концов. И не сорок, а шестьдесят. Как же вы планируете свое производство в случае выполнения программы?
- Вы меня не так поняли, Константин Николаевич, - мне было бы не жалко двигателей, если бы мы били их ради дела! Почему я должен страдать из-за чужих недоработок?..
- Это не чужие! Это наши недоработки!! – резонно заметил Королёв. Решение не было принято. После Госкомиссии Рябиков, не скрывая своего раздражения, сказал Главным конструкторам:
- Вы сами между собой можете договориться? Соберитесь и выясните ваши отношения. Тогда и будем решать...
Все разошлись, оставив в комнате шестерку Главных конструкторов. Нужно было определить председателя Совета Главных. В Москве им становился тот, в чьем кабинете происходило совещание. Если главным вопросом были двигатели, собирались у Глушко, если радиосистемы - у Рязанского. Но тут, на полигоне, никто не имел территориального преимущества. Королёв и Глушко, как главные «герои» конфликта, председательствовать не могли. Пилюгин сослался на нездоровье - у него обострился диабет. Рязанского отвёл Глушко: «Михаил Сергеевич, разумеется, будет поддерживать Сергея Павловича!..» Кузнецов взял самоотвод, заявив, что он судья хреновый и вообще вся эта затея ему не по душе. Председателем Совета стал Бармин. Они дружили с Глушко, но надо признать, что Владимир Павлович на этот раз был максимально объективен.
- Итак, - сказал он, - давайте спокойно разберемся, что мы будем делать с «семёркой»...
- Думаю, что никакого спокойного обсуждения у нас не получится, - в особом негромком, но хорошо известном всем присутствующим тоне приглушенного клокотания начал Королёв. — Я уже неоднократно высказывал претензии к Валентину Петровичу. Не к его двигателям, а к нему самому. Я не мирился и не смогу смириться с его менторским тоном, с постоянным желанием выделить свою работу из общей нашей работы и отстраниться от общих неудач. Откуда это зазнайство, непререкаемое убеждение, что он один работает хорошо, а все другие только и думают, как бы ему навредить?!
- Я не готов к этому разговору, - тихо, отрешенным, холодно констатирующим тоном, заговорил прожженный словоблуд Глушко, угадав паузу. - Следовало бы поднять все протоколы испытаний по всем изделиям и посмотреть, по чьей вине мы терпели неудачи. Считаю в корне неверным все попытки размазывать ответственность на всех нас. И все знают, что ракеты гибнут чаще всего по вине Королёва. Так было и с Р-1, и с Р-2, и с Р-5.
- Да пойми же, наконец, что нет «ракет Королёва», а есть наши ракеты! — взорвался государственник до мозга костей Королёв. — Наши! С твоими ё…и двигателями, с его приборами! Пойми, что порочен сам твой сволочной принцип подхода к делу! Ракета может не улететь из-за поломки вот его старта, из-за прогара твоего трижды ё…го двигателя, из-за поломки его прибора, или моего вставшего раком клапана, но всякий раз не улетает наша ракета! И мы все за это должны быть в ответе!
Королёв знал Тихонравова давно и понимал, что в организационных делах он ему не помощник. Придумать, посчитать, сравнить, проанализировать - тут Михаил Клавдиевич силён, а выбивать приборы из смежников - этого он не умел. Иногда Королёву даже казалось, что Тихонравов равнодушен к его заботам, во всяком случае, для него было полной неожиданностью в ноябре, когда стало ясно, что полный комплект макетов приборов они вряд ли получат до Нового года, Тихонравов вдруг предложил:
- А если сделать спутник полегче и попроще? Килограммов на тридцать или легче?..
Королёв сразу оценил это предложение: не расхолаживая академические институты, маленький простейший спутник можно было бы сделать своими силами, с минимальным количеством смежников. Собственно, для такого спутника ему нужен только Рязанский - с его радиоаппаратурой и Лидоренко - с источниками тока. Если Королёв что-то решал, то уже не раскачивался, не примеривался, сразу начинал работу.
В ПС - простейший спутник - он поверил: прост, дешев, такой, если и гробанётся на старте, - не жалко. Но главное - его можно было сделать быстро и обогнать забугорных пиндосов. Будущее покажет, что этот расчёт Королёва был абсолютно верен. Если бы он, доверившись успокоительным речам, позволил усыпить себя правительственным решением, снимавшим с него всякую ответственность за опоздание («ракета готова, а спутник - дело Келдыша...»), продолжал ждать приборов «Объекта-Д», т.е. придерживался указаний директивных органов и никакой инициативы не проявлял, Советский Союз не стал бы первооткрывателем космической эры. Но Королёв был государственником сталинской закалки и этим определилась наша великая космическая победа.
«Объект-Д», известный как третий советский искусственный спутник Земли, - «летающая лаборатория», - стартовал лишь 15 мая 1958 года - через три с половиной месяца после американского спутника «Эксплорер-1».
Уже 25 ноября 1956 года, через несколько дней после разговора Королёва с Тихонравовым, молодой конструктор Николай Александрович Кутыркин получает задание на проектирование простейшего спутника. Чуть позже тоже совсем не старому баллистику, но уже масону со стажем - Георгию Михайловичу Гречко поручили рассчитать траекторию выведения ракетоносителя для обеспечения строго определенных параметров орбиты спутника. Гречко потом вспоминал:
- Большая счетная машина Академии наук только вводилась в строй. Считали вручную до четвёртого знака, а нужно было, как минимум, до шестого-седьмого. Потом в Вычислительном центре Академии наук нам выделили несколько часов рабочего времени, но только ночью. Машина была «неопытная», часто хандрила, программы тогда набивались не на перфокартах, а на лентах. На случай внесения поправок каждый из нас таскал в кармане обыкновенный дырокол. Плюс ко всему машина работала на лампах - сильно грелась. Поэтому всеми возможными способами устраивали сквозняки. Если бы кто-то вошёл тогда случайно в машинный зал, увидел бы посиневших от холода, со вздыбленными ветром волосами людей, которые, ко всему прочему, ещё включили вентилятор. А на стене плакат: «Вентилятор - друг труда, пусть работает всегда!» Наше время, как правило, заканчивалось в три-четыре часа ночи. Сунув ленту с траекторией полета первого искусственного спутника Земли в авоську — в кармане она не помещалась, а портфелями еще не обзавелись, - мы отправлялись к себе в Подлипки. В электричке засыпали и были счастливы...
Работа шла полным ходом, с каждым днём ПС становился всё более реальным, и теперь Королёву опять очень была нужна поддержка сверху: очень важно, чтобы не заупрямились («раз уже принято решение, чего уж теперь переделывать...»), чтобы разрешили сделать этот упреждающий космический маневр. Как убедить? Задача осложнялась тем, что он лишился поддержки Келдыша: Мстислав Всеволодович был против ПС, и понять его можно. Ведь на всех собраниях и совещаниях, во время всех уговоров смежников Келдыш всегда упирал на то, что все они - соавторы абсолютно новаторской работы, что спутник будет первым в мире. А теперь получается, что он, Келдыш, всех обманул, что он трепач, несерьёзный человек (т.е. правда попёрла наружу). Запустят ПС, выполнят, таким образом, обещание по Международному Геодезическому Году (каким был объявлен 1957 год) и неизвестно, будут ли вообще запускать его, с таким трудом подготовленные, приборы, кому они станут нужны?..
При том, что Келдыш был начётчиком - книжником и в общем-то посредственным учёным, он был и довольно гнусным человеком. Мстислав Всеволодович сразу понял, что запуск и такого спутника, как ПС, всё равно будет расценен всем миром как выдающееся научно-техническое достижение, а к остепенённым тунеядцам из Академии наук оно, как выяснится, никакого отношения не имеет: ракета сделана в КБ Королёва, спутник - тоже. Никаких привычных незаработанных лавров Академия наук не пожнёт. Конечно, спасительная для «учёных» секретность Королёва заставит отдать славу за этот запуск Академии. Но так можно журналистов дурачить, а в Политбюро-то знают, кто что сделал.
Противником Королёва стал не только хорёк Келдыш и ряд других «учёных», которых ПС отодвигал от вожделенной кормушки, от «проходных» диссертаций для своих, дополнительного финансирования, расширения базы, получения уникального оборудования и, наконец, от вполне вероятных в самом недалеком будущем наград, званий и прочих благ.
Более того, противником Королёва стали многие сотрудники его собственного КБ, имевшие юридическую национальность. Они пустили слухи, что Главный заметался и сам толком не знает, чего он хочет. Один из старых кабэшных проходимцев - Илья Лавров, человек до печенок ненавидевший русских, открыто говорил, что шар этот - ерунда и позор для КБ и надо, конечно, срочно доделывать и пускать «Объект-Д» на 1100 килограммов, а не эту финтифлюшку, которой самое место - висеть на новогодней ёлке в подшефном детском доме. И многие в Подлипках заколебались, видя сплочённость юристов во многих смежных организациях и их бешеное организованное сопротивление Великому Русскому Космическому Прорыву.
Обострённая интуиция Королёва подсказывала, что делать надо именно ПС, ибо юристы мастерски засаботируют первый запуск и отдадут первенство возлюбленным родственникам из США.
Уже когда многие узлы ПС были в металле, Королёв вдруг ясно увидел, что спутник должен быть больше, просто обязан быть больше! Сохранив форму шара, он решает увеличить его диаметр до метра - все-таки посолиднее будет выглядеть... Когда Сергей Осипович Охапкин, узнав об этом, ворвался в кабинет Главного, Королёв решил, что пришёл его смертный час: Охапкин разорвёт его на куски. Королёв молчал, слушая Охапкина и ребят, которых тот привёл с собой на подмогу. Он заряжался уверенностью, иногда покидавшей его. А она была ему очень нужна, потому что убеждать умел только тогда, когда был убежден сам.
Для власть имущих Королёв припас свой козырной аргумент: запустить два спутника до начала Международного Геофизического Года, где-нибудь в апреле-июне 1957-го, и таким образом обогнать Америку!
«...Полученные к настоящему моменту результаты лабораторных и стендовых испытаний позволяют надеяться, что при напряжённой работе в марте 1957 года начнутся пуски ракет... — пишет он в докладной записке в Правительство 5 января 1957 года. - Две ракеты, приспособленные в этом варианте (т.е. для спутников.), могут быть подготовлены в апреле-июне 1957 года и запущены сразу же после первых удачных пусков межконтинентальной ракеты». Он ещё не знает, какие сюрпризы готовит ему «семёрка»...
С учётом всех этих событий совсем по-другому видится летняя тюратамская эпопея 1957 года, ещё более зловещими, если не трагическими, предстают неудачи с Р-7, требования Неделина остановить её испытания, откровенное предательство смежников.
Но Спутник будет запущен сразу же после первых удачных пусков межконтинентальной ракеты.
Уже через десять дней после первого успешного запуска «семёрки» Королёв проводит в Подлипках комплексные холодные испытания ПС, вместе с ракетой-носителем. В сентябре, когда вторая огромная машина готовилась к полёту на Камчатку, полным ходом шли проверки спутника в термокамере и на вибростенде.
Возбуждённый вторым успешным пуском межконтинентальной ракеты, Королёв возвращается в Москву накануне 100-летнего юбилея К.Э.Циолковского. Большая группа ракетчиков во главе с Главным поехала в Калугу. В областном театре было торжественное заседание, потом закладка памятника на площади Мира, торжественная линейка в школе № 9, где долгие годы преподавал Константин Эдуардович.
До старта спутника оставалось 19 дней.
Через два дня, 17 сентября, в Колонном зале Дома союзов на торжественном вечере в честь 100-летия К.Э.Циолковского Королёв делает доклад.
- В ближайшее время, - говорит он, - с научными целями в СССР и США будут произведены первые пробные пуски искусственных спутников Земли...
Особисты в зале, наверное, поперхнулись. Впрочем, должны были быстро успокоиться: доклады визируются...
До старта оставалось 17 дней.
20 сентября Королёв собирает заседание специальной комиссии по запуску ПС. Устанавливается примерное время старта. К 23 сентября должен быть составлен проект сообщения ТАСС.
До старта оставалось 14 дней.
24 сентября Тихонравов принёс на подпись Королёву «Технический отчёт о возможности запуска ПС-1». Потом Королёв размашисто напишет на обложке этого отчёта: «Хранить вечно!»
До старта оставалось 10 дней.
26 октября Королёв через Ташкент - так быстрее - вылетел в Тюратам.
До старта оставалось 8 дней.
Работа над ракетой была столь велика и напряженна, что заслонила в памяти людской этот маленький шарик с «усами» антенн. Заместитель Тихонравова Евгений Федорович Рязанов вспоминал, как Королёву показывали первые эскизы ПС. Все варианты ему не нравились. Рязанов спросил осторожно:
- Почему, Сергей Павлович?
- Потому что не круглый! - загадочно ответил Королёв.
И дело не только в том, что сфера - идеальное геометрическое тело, обладающее максимальным объемом при минимальной поверхности. Быть может, безотчетно, интуитивно Сергей Павлович стремился к предельному лаконизму и выразительности формы этого исторического аппарата, и ведь действительно сейчас трудно представить себе иную, более ёмкую эмблему, символизирующую век космоса.
Кстати, очевидно, сама задача создания искусственного небесного тела тоже подвигала авторов спутника к идее шара как фигуры, наиболее характерной для небесных тел. Совершенно независимо от нас пиндосы из Исследовательской лаборатории военно-морского флота США тоже конструировали спутник в форме шара. Американский шар имел диаметр 50 сантиметров, наш - 58. Правда, спутник американских ВМС так и не полетел. А «Эксплорер-1» был уже другой формы - похож на огрызок гранёного карандаша.
Когда и сегодня в ОКБ Королёва заговаривают о Первом Спутнике, всегда вспоминают случай с докладом Михаила Степановича Хомякова в кабинете Главного конструктора. Хомяков ошибся и назвал спутник не ПС, а СП. Королёв остановил его и сказал с улыбкой:
- Вы путаете: СП - это я, а спутник - ПС! - Сергей Павлович знал, что за глаза все называют его инициалами имени и отчества, и не обижался. Позднее эта система «кодирования» имён и отчеств распространилась и на других начальников. Все в КБ знали, что Вэпэ - это Мишин, Кадэ - Бушуев, Бэвэ - Раушенбах и т.д.
В конце зимы-начале весны 1957 года Королёв все чаще наезжает в КБ Рязанского или приглашает Михаила Сергеевича к себе. Они подолгу обсуждают работу будущего передатчика ПС: как он будет передавать, что он будет передавать, будет ли его слышно?
- Понимаешь, его сигналы должны ловить на самом захудалом приемнике, пусть слышит весь мир! - говорил Королёв Рязанскому.
- Ну, знаешь, чтобы захудалые приемники во всем мире ловили, это какую же мощность нужно иметь?! - смеялся Михаил Сергеевич. - Где мы возьмём такие батареи? И как долго, по твоему мнению, он должен работать?
- Не знаю, — спокойно отозвался Королев. — Данные по плотности стратосферы отличаются друг от друга на порядок. Келдыш считает, что он будет летать не менее десяти суток, но может быть, и месяц. Французы утверждают, что он не проживет больше нескольких часов. «Американы» пишут о двух, самое большее — шести неделях. Миша, всё дело в том, что никто ничего толком не знает. И я в том числе...
- Ну, на две недели я могу обеспечить приличный сигнал...
15 февраля Королёв и Рязанский утвердили протокол НИИ-885 и ОКБ об основных требованиях к передатчику ПС.
В радиоделах Королёву помогали Владимир Александрович Котельников - директор Института радиотехники и электроники Академии наук, Институт земного магнетизма и распространения радиоволн, Физический институт имени П.Н.Лебедева, но больше всего, конечно, НИИ-885 Рязанского. Передатчик для ПС создавался в Лаборатории распространения радиоволн, которой руководил Константин Иосифович Грингауз, упрямо настаивавший на том, что спутнику, помимо традиционного для ракетчиков ультракоротковолнового передатчика, нужен ещё один, с длиной волны в два раза больше. Грингауз ломал традиции, а Королёв всегда относился к этому процессу настороженно, — прогрессист иногда мог мирно уживаться в нем с консерватором. Но Константин Иосифович сумел убедить и Королёва, и Келдыша, и Рязанского в своей правоте, и молодой инженер Вячеслав Иванович Лаппо, работавший в лаборатории Грингауза, вплотную засел за такой передатчик.
Через много лет, Лаппо вспоминал, что он работал очень смело, так как не знал, чего, собственно, требуется остерегаться: ни один радиоприбор никогда в космосе не работал. В конце концов, все сошлись на том, что бояться надо резкого температурного перепада, жесткого космического излучения и метеоритов. Аккумуляторную серебряно-цинковую батарею в институте Лидоренко сделали в виде большой восьмигранной гайки, внутрь этой гайки и был упрятан передатчик, который она защищала.
- Мы сделали шесть экземпляров передатчиков, - рассказывал Лаппо. - Один стоял на самолете Ту-16, который летал над НИПами и обучал их принимать сигналы. Другой мы подвесили на 200-метровой веревке к вертолету и проверяли, как сработают антенны. Оказалось, что антенны получились весьма удачными: нас засек даже Дальний Восток. Оставались два рабочих и два резервных передатчика. Работали тогда день и ночь. Однажды, поздно уже было, приходит в нашу лабораторию Королёв и просит дать ему послушать сигналы спутника. Я включил и объяснил, что давление и температура внутри спутника будут контролироваться с помощью изменения длины радиопосылки:
- Понимаете, Сергей Павлович, перед окончанием работы он будет пищать по-другому. Королёву это очень понравилось. Он с удовольствием послушал сигналы «бип—бип», а потом осторожно, даже с некоторой робостью спросил:
- А нельзя сделать, чтобы он какое-нибудь слово пищал?..
5 мая 1957 года все испытания радиоаппаратуры спутника были, наконец, завершены.
По давно заведенному и оправдавшему себя порядку ПС тоже имел ведущего конструктора — им был опытный королёвский гвардеец Михаил Степанович Хомяков, отвечавший за всю систему, а его заместителем - Олег Генрихович Ивановский, который доглядывал за шариком.
Изготовление спутника было поручено директору завода Роману Анисимовичу Туркову и главному инженеру Виктору Михайловичу Ключареву, которые тоже, надо признаться, не воспринимали ПС как нечто эпохальное.
- Для нас он, с точки зрения изготовления, действительно был простым, - рассказывал Ключарев. - Да и всё наше внимание в то время сосредоточилось на доводке ракеты-носителя. А по самому спутнику проблема была лишь в том, как обеспечить блестящую, отражающую солнечные лучи поверхность: для алюминиевого сплава, из которого делался корпус Первого Спутника, в то время не было специальной технологии. И это одолели. Все, кто соприкасался с шариком, стали его буквально носить на руках, работали в белых перчатках, а оснастку, на которой он монтировался, обтянули бархатом. Королёв следил за всеми операциями по спутнику, требовал особого отношения к этому изделию...
В тюратамском МИКе Королёв попросил, чтобы при нём провели последние испытания передатчика. В гулком пространстве огромного цеха раздалось жизнерадостное «бип-бип...». Кто-то из молодых, не сдержав энтузиазма, заорал «ура!». Королёв оглянулся и так посмотрел на крикуна, что тот замолчал на полувздохе, словно его обесточили.
Будущий космонавт из масонского клуба Георгий Гречко рассказывал, а многие испытатели, работавшие на космодроме, подтверждали, что срок пуска ПС Королёв сдвинул на два дня раньше. Причиной тому был листок экспресс-информации, в котором говорилось, что на совещании по координации запусков ракет и спутников, которое проходило в Вашингтоне по линии МГГ, на 6 октября намечен американский доклад «Спутник над планетой». Что это значит? Королёв встревожился. Может быть, просто доклад - один из многих на эту тему. А может быть, констатация факта! Он звонил в КГБ. Ему сказали, что никаких сведений о том, что американцы запустят на днях спутник, нет. Королёв знал, что запуск американского спутника планируется примерно на март 1958 года. Но вдруг! Ведь в одном из своих выступлений - Королёв читал их внимательнейшим образом - Джон Хаген, руководитель проекта «Авангард», заявил как-то неопределенно:
«Быть может, мы предпримем испытания до исхода этого года...» Сейчас, когда счет шел на дни, даже на часы, сама мысль о том, что его могут опередить, была для Королёва невыносима. И, несмотря на то, что работы шли по очень напряженному графику, Главный принимает решение: сдвинуть его на два дня, провести пуск не 6 октября, как намечалось, а 4 октября.
Все предстартовые часы были переполнены нервотрепкой. Госкомиссия пришла в ярость, когда узнала, что на одной батарее потек электролит, а перед самым стартом вдруг обнаружилось, что напряжения вовсе нет.
- Это технический бандитизм! - кричал Руднев.
Королёв молчал, понимал - сейчас не надо разносов. Монтажница Римма Коломенская нашла оторванный кабель.
Враг не дремал и вредил, как мог.
Что обнаружится теперь? Через час? Через пять минут? И всё это - в простейшем спутнике, действительно простейшем. Сколько бы пришлось расхлебывать с «Объектом-Д»? Здесь, на полигоне, Сергей Павлович ещё больше укрепился в мыслях, что решение он принял верное.
Приказ о летных испытаниях ПС Королёв подписал 2 октября - за два дня до старта - и отправил его в Москву. Приказ шёл не из Москвы в Тюратам, а из Тюратама в Москву. Москва утвердила только 4 октября. Не дожидаясь никаких вышестоящих разрешений, 3 октября ранним утром ракету со Спутником вывезли на стартовую позицию. Едва тепловоз тронулся, Сергей Павлович, оглядев стоящих рядом людей, сказал:
- Ну, в добрый путь... Пойдёмте провожать первенца...
Как и во время предыдущих пусков «семёрки», испытаниями руководили: Александр Иванович Носов - от полигона и Леонид Александрович Воскресенский - от ОКБ. Как это ни парадоксально, «сложнейшая» ракета приносила им на этот раз несравненно меньше хлопот, чем «простейший» спутник. Все испытания носителя шли четко, без замечаний, строго по графику.
- Нас никто не торопит, - говорил Королёв. - Если имеете хотя бы малейшие сомнения, остановим испытания и доработаем спутник. Время еще есть...
Понимал ли Сергей Павлович, что в эти часы закладываются будущие, не писанные ни в каких инструкциях, не отмеченные ни в каких приказах нравственные, этические законы космонавтики?
«Нет, не думалось тогда о величии происходящего: каждый делал своё дело, переживая и огорчения, и радости», - напишет много лет спустя в своей книге «Первые ступени» Олег Ивановский.
На следующий день - 4 октября - после заправки топливом Королёв позвал Хомякова, поручил ему подняться на верхнюю площадку ферм обслуживания и все внимательно ещё раз проверить. Последним, кто прикасался к спутнику, был Грингауз - через маленький лючок подсоединял провода к каждой из антенн, проверил, как работает передатчик.
По свидетельству очевидцев, все предстартовые дни Главный конструктор был сдержан, молчалив, улыбался редко. Он беспрестанно задавал себе вопросы, на которые не находил ответа. Он не знал, правильно ли выбрана траектория полёта, где, собственно, кончается атмосфера, где её границы. Никто не мог точно рассчитать, на какую высоту поднимется ПС, каков будет эллипс его траектории. Никто не мог дать гарантии, что ионосфера пропустит сигналы радиопередатчика. О том, что у Земли существуют радиационные пояса, тоже никто тогда не знал, Королёв не был уверен, пощадят ли микрометеориты его полированный шар, справятся ли вентиляторы с отводом тепла, сохранится ли герметичность шара после вибраций на активном участке. Ещё в МИКе, когда он вместе с Келдышем осматривал стык полусфер, уплотнение показалось ему слабоватым: воздух выйдет и вакуум убьёт спутник.
- Достаточно одного кольца? - спрашивал он у Бушуева. - Может быть, надо второе сделать?
- Не надо, Сергей Павлович, уплотнение надежно...
Стояла глухая осенняя ночь. Стартовая площадка освещалась прожекторами. Где-то вне пределов их узких белых конусов громко лязгнул тепловоз. Ещё баснописец Крылов отметил, что пустая бочка громче полной. Это уходили опорожнённые топливные цистерны. Королёву доложили: заправка закончена, полный вес ракеты 272 830 килограммов.
Если смотришь на ракету, кажется, что это жгучие лучи прожекторов заставляют её дымиться. Наконец белый дымок исчез: закрылись дренажные кислородные клапаны, начался наддув баков. Хотя Носов считался руководителем полигонных испытателей, «стреляющим» в бункере был назначен Евгений Ильич Осташов. Волновался, конечно. Команды отдавал, не отрывая лица от черной резины, окружавшей окуляры перископа.
У командного пульта с кнопками в те минуты сидели два оператора: лейтенант Борис Семенович Чекунов и старший техник Анатолий Иванович Корнев. Они поворачивали ключ по команде «Ключ на старт!» и нажимали легендарную кнопку «Пуск».
Темнота дрогнула, где-то внизу забилось пламя, блеснуло на миг из бетонного канала, клубы дыма и пыли закрыли на секунду огнедышащий хвост ракеты. Рвущийся вертикально вниз столб огня ударил в газоотводный канал, ракета вздрогнула, «задышала». Из дюз, в этот миг почти неслышимые в разрывающем барабанные перепонки рёве газов, рванулись на волю мохнатые молнии. Эпицентр, в который с небольшой высоты било рваное рыжее пламя, уже не дымился, а кипел. Казалось, ещё мгновение — и огромная стальная гора стартовой установки не выдержит, превратившись в клокочущее мутное озеро из бетона и стали. Земля выла, а точнее, плакала и стонала. Шли роды. И создавалось впечатление, что планета передумала отпускать на орбиту свой Первый Искусственный Спутник…
4 октября 1957-го, когда с орбиты прозвучали позывные Первого Спутника, стало началом Космической Эры человечества.
Спутник стартовал 4 октября 1957 года в 22 часа 28 минут по московскому времени.
- Мы радовались, как ребятишки, смеялись и целовались, - вспоминал Бушуев.
Около небольшого домика - одного из пунктов радиотелеметрической информации, ближайшего к стартовой позиции, был установлен автомобильный фургон, в котором находились радиоприемники, настроенные на частоты передатчиков спутника. В фургоне сидели Лаппо и Грингауз, плотно надвинув на уши головные телефоны. Они ждали. Когда конус обтекателя, под которым спрятан спутник, проходит через атмосферу, он нагревается до 320-350 градусов. А вдруг передатчик перегрелся?! Не должен, а вдруг?! В фургончик всё время норовили протиснуться какие-то люди, Грингауз и Лаппо шипели на них, все вокруг кричали: «Тише! Тише!» - и оттого уж совсем ничего не было слышно. Но вдруг, словно поднимаясь из каких-то немых глубин, раздалось далёкое, размытое, но с каждой секундой всё более громкое, чёткое: «Бип-бип-бип...».
Дружное «ура!» покатилось по ночной степи. Неизвестно откуда появившийся Рязанский кричал по телефону Королёву в командный бункер:
-Есть! Есть сигнал!
Данные по скорости в конце активного участка телеметристы принесли минут через пятнадцать. Королёв внимательно читал цифровой ряд. Похоже, что спутник состоялся... Но какая там атмосфера, как он будет тормозиться?
Все ждали теперь сообщений с НИПов. Последний, камчатский пункт засёк спутник на вполне приличной высоте. Вроде не падает. Теперь всем не терпелось узнать, с какими параметрами он придет с запада. Королёв, Рябиков, Келдыш, Глушко, Бармин, Носов, Воскресенский - все потянулись к фургончику радистов. И вот часа через полтора снова:
-Бип-бип-бип...
Баллистики подтвердили: орбита высокая - апогей 939 километров, перигей -215, летать должен долго. (Верные своему давнему правилу «темнить где можно», бдительные чиновники эти цифры в сообщение ТАСС не вставили, отделавшись расплывчатым утверждением, что Спутник «будет двигаться на высотах до 900 километров над поверхностью Земли».)
Однако баллистика, как известно, дело тёмное, и для верности председатель Государственной комиссии Василий Михайлович Рябиков решил дождаться второго витка и тогда уж звонить в Киев, где находился Хрущев, докладывать. Благо, там глубокая ночь, начальство спит, а докладывать дежурным - никакого удовольствия...
Королёв не сразу заметил, как стало уже совсем светло. Наступило первое утро космической эры, в которую вступила Земля. Но она еще не знала об этом.
Всем забывшим про совесть
Нужна презентация...
Презентации совести велено быть.
Заискрила вся жизнь,
Как одно замыканье короткое.
И под током наживы задёргались те, кто слабей.
Вот вчерашний банкир
С перекушенной глоткою
Умирает за деньги.
Что может быть в жизни глупей?
Вот в затылке дыра
От контрольного выстрела -
Господа, полагаю, что это и есть - комильфо.
Ну зачем вы о шмотках с экрана
Так гордо и выспренне,
Лучше б классику дали
На пару минут микрофон.
Что бы он ни сказал,
Вы, конечно, ему не поверите, -
Не достанешь за бабки его небывалых высот.
А потом втихаря
На себя его совесть примерите,
Ужаснувшись тому,
Что размер ваш, однако, не тот.
Неужели не видите вы,
В свалке денежной рыская,
Что от вашей мышиной возни
Стыдно русским богам?

До появления советского Первого Спутника в Соединенных Штатах мало кто сомневался в том, что американцы явятся тем избранным народом, которому суждено стать творцом первого искусственного небесного тела. Задолго до 15 февраля 1957 г., когда генерал Шривер впервые официально заявил перед тысячной аудиторией симпозиума астронавтов, собравшихся в Сан-Диего, о намерении Соединенных Штатов запустить свой сателлит, американские газеты и журналы успели уже убедить не только американцев, но и многих за пределами своей страны, что это событие произойдёт именно так, как предсказывается.
Популярный военный обозреватель Ф. Уайли в минуту раздражения, вызванного всеобщей самоуспокоенностью, отмечал в одном из своих частных писем: «Сейчас в Соединенных Штатах — я включаю сюда также Белый дом и подавляющую часть работников Пентагона — нет практически ни одного человека, который не думал бы, что мы идем впереди России. Рядовой американец, во всяком случае, твёрдо уверен в этом».
Характерно, что всего приблизительно за два с половиной месяца до появления советского Первого Спутника, 14 июля 1957 г., в «Нью-Йорк таймсе» была опубликована явно инспирированная Белым домом заметка, в которой делалась попытка утвердить скептическое отношение к возможностям Советского Союза с точки зрения освоения им ракетной техники. «Согласно данным, которые считаются здесь авторитетными, — говорилось в ней, — Советский Союз значительно отстает от Соединенных Штатов в создании межконтинентальной баллистической ракеты... Кроме того, укрепилось мнение, что в своей работе по созданию такой ракеты русские находятся ещё на ранней ступени испытания двигателей... и на самой ранней стадии конструирования самой ракеты».
Тем громче и смачнее оказался удар американским лицом о дубовый русский стол 4 октября 1957 года.
Утром 6 октября 1957 года потрясённый президент США Дуайт Эйзенхауэр сидел в своем кабинете в Белом доме, погружённый в глубокие раздумья. Задуматься было над чем. Пятая колонна юридической национальности, массировано внедряемая после смерти Сталина во все ключевые посты СССР пока ещё оказалась не в состоянии предотвратить Великий Русский Прорыв, сливая все достижения Страны Советов любимым американским хозяевам. После запуска Советским Союзом Первого Искусственного Спутника Земли в США наступило глубокое разочарование, поднялась мощная волна критики правительства. Для президента эта реакция была неожиданной, хотя, если посмотреть правде в глаза, её можно было предвидеть, но Эйзенхауэр слепо верил в силу воссоздаваемой в СССР пятой колонны. Как только в июле 1955 года пресс-секретарь Белого дома Дж.Хэгерт сообщил журналистам, что США планируют запустить искусственный спутник Земли в период проведения Международного Геофизического Года (1957 — 1958 год), а затем о таком же намерении официально объявил и Советский Союз, мировая общественность стала с интересом следить за соревнованием двух стран.
В США царила полная уверенность, что первый спутник будет американского происхождения. Заранее была определена дата запуска — 1957 год. Все знали о том, какие фирмы занимаются изготовлением двигателей, корпусов ракет и измерительных приборов для научных исследований. Деньголюбивые янки подсчитали даже стоимость всех работ по осуществлению этого проекта. Уверенностью в победе «дышали» страницы газет и журналов, хотя иногда проскальзывали и предупреждающие нотки. Эйзенхауэр вспомнил высказывание генерала Дж. Гэвина: «Если они (СССР) запустят свой спутник в 1957 году, а мы сделаем это годом позже, психологическое и техническое поражение США станет совершенно явным». Сенатор Генри Джонсон называл этот запуск «...уничтожающим ударом по престижу Соединенных Штатов». Западный мир находился в замешательстве, узнав, что советский Спутник весит около 84 килограммов, в то время как американский «Авангард» — всего 20 килограммов, да и то на бумаге.
Президент отложил газету и вновь задумался. Нужно было срочно что-то предпринять.
«Спутник, конечно, никакого военного значения не имеет — это главное, — рассуждал он, — в ближайшее время в США будет также запущен спутник, и мы догоним русских, разрядим тем самым обстановку». В том, что спутник будет запущен, Эйзенхауэр не сомневался, поскольку работы по проекту «Авангард» вошли в завершающую фазу.
«Значит, нужно успокоить общественность страны, выиграть время», — решил президент.
Через три дня, 9 октября, Эйзенхауэр выступил с обращением к нации. Всю ночь Эйзенхауэр, консультируясь по телефону с Шерманом Адамсом и другими доверенными лицами, руководил подготовкой заявления для прессы, которое утром 5 октября было зачитано в Белом доме от его имени тем же Хегерти. Суть этого поспешно составленного и беспомощного по своей логике заявления сводилась к тезисам о том, что президент «не выразил удивления» и что США никогда не рассматривали свою космическую программу «в свете гонки с Советами». В очередном выпуске своего рода «светской хроники» Белый дом пытался подтвердить свои вызвавшие насмешливые комментарии утверждения ссылками на то, что президент по-прежнему пребывает в прекрасном, «искрящемся юмором настроении» и с истинным удовольствием предается своей любимой игре в гольф вместе с гостящим у него на ферме другом — Джорджем Алленом, бизнесменом из Вашингтона.
По указанию президента американским официальным пропагандистским агентствам, в том числе и «Голосу Америки», было разослано циркулярное письмо, в котором предлагалось не только «высмеивать саму мысль», будто Соединенные Штаты когда-либо стремились опередить Советский Союз в запуске спутника Земли, но и «избегать связывать это событие с оценкой военного потенциала русских», а тем более делать выводы, что оно свидетельствует об их научном превосходстве в области освоения космического пространства.
Были организованы также соответствующие весьма решительные, хотя не всегда удачные, заявления и от имени других официальных лиц — министра обороны Вильсона, его помощника по конструированию и производству управляемых снарядов Холадея, контр-адмирала Беннета, руководителя научно-исследовательского центра ВМФ, несшего в то время ответственность за обеспечение ракетами американской программы по запуску сателлита. По своей несуразности, тенденциозности и просто безграмотности выступление Беннета, оценившего советский Спутник как «простой кусок железа, который может зашвырнуть в небо чуть ли не каждый», оказалось вне конкуренции. Используя выражение одной бельгийской газеты, подобная мысль могла зародиться только в слаборазвитых мозговых извилинах «туши, украшенной адмиральскими погонами».
Позже, отвечая на вопросы журналистов, президент попытался представить положение дел таким образом, будто успех советских специалистов стал возможен лишь потому, что они воспользовались консультацией пленных немецких ракетчиков, работавших в годы войны в Пенемюнде. Это оправдание журналисты вряд ли могли признать убедительным. Им-то хорошо было известно, что после войны в результате специальной операции «Пейпер клип» в США было привлечено свыше ста крупнейших специалистов Германии во главе с Вернером фон Брауном — главным конструктором немецкой ракеты ФАУ-2 и генералом Вальтером Дорнбергером — руководителем ракетного Центра в Пенемюнде. В США были вывезены все частично или полностью собранные ракеты и вся техническая документация. Советская сторона смогла воспользоваться чертежами и описанием лишь отдельных элементов ракеты и получить помощь немецких специалистов, либо имевших сравнительно невысокую квалификацию, либо занимавшихся узкой проблематикой.
Эта неточность в высказывании президента была рассчитана на неосведомленных людей, какими, впрочем, и было подавляющее большинство американцев. Нашлись, конечно, и те, кто «подхватил» идею Эйзенхауэра принизить достижение Советского Союза. Американские официальные лица, пресса и даже некоторые ученые носились с ущербной теорией, утверждая, что Советский Союз «выкрал» американские или немецкие секреты. «Эти домыслы, — иронически писала английская газета «Манчестер гардиан», — неизбежно приводят нас к нелогичным до странности и даже антиамериканским взглядам. Если бы Советский Союз действительно «выкрал» указанные секреты, то в худшем случае, с американской точки зрения, он мог бы идти вплотную, но никак не впереди Соединенных Штатов в развитии ракетной техники».
Но, не говоря уже о нелепости утверждения, что вообще можно «украсть» то, чего не имелось у «пострадавших», подобного обвинения заслуживали скорее сами Соединенные Штаты. Именно они если и не занимались в прямом смысле кражей немецких секретов, то воспользовались ими достаточно широко и единолично.
Первые конкретные сведения о немецких ракетах американцы начали получать в начале 1944 года, когда после августовского рейда союзной авиации на Пенемюнде их испытания были перенесены на территорию оккупированной нацистами Польши. В феврале 1943 г. варшавский разведцентр Армии Крайовой поручил авиаконструктору Антони Коцьяну выяснить точное местонахождение полигона, о котором до того имелись лишь обрывочные слухи и нечеткие фотографии, добытые британской авиаразведкой. Предпринятые его людьми систематические поиски в запретных зонах и анализ разрозненных сообщений обо всех нестандартных морских и железнодорожных грузах вскоре позволили определить, что искомые объекты располагаются где-то в районе портового города Штеттина. Туда и были направлены польские разведчики, вычислившие точный адрес: Узедом. Агенты Коцьяна, внедрившиеся в ряды угнанных на принудительные работы остарбайтеров, своими глазами наблюдали полёт ракет. А вскоре ими был завербован служивший в Пенемюнде унтер-офицер люфтваффе — австриец родом, как и многие его соотечественники, настроенный против Гитлера и нацистов. Именно он начертил довольно точные планы полигона и помог раздобыть некоторые чертежи самолётов-снарядов и ракет. Через четыре месяца после начала операции бывший капитан польской армии Ян Новак под видом немецкого железнодорожника проник в Гдыньский порт, везя с собой микрофильмы, где были засняты планы и чертежи. В порту польские докеры спрятали разведчика в угольном бункере направлявшегося в Швецию парохода, и в Стокгольме Новак благополучно передал все материалы англичанам.
Поздно вечером 17 августа 1943 года немцы узнали о концентрации крупных сил английской бомбардировочной авиации над Балтийским морем. Их приближение заставило предположить, что англичане решили провести массированный налёт на Берлин, и потому ПВО Берлина была поднята по тревоге. Но над островом Рюген английские самолеты, вместо того чтобы повернуть на юг в направлении Берлина, изменили курс на юго-восток. Этой ночью Пенемюнде подверглось налету 597 тяжелых бомбардировщиков, сбросивших 1593 т фугасных и 281 т зажигательных бомб. В результате было уничтожено или разрушено 50 из 80 зданий, где размещались конструкторские бюро и научно- исследовательские отделы, на 50% разрушена экспериментальная лаборатория, выведены из строя электростанции и завод жидкого кислорода.
В августе 1943 года, после налёта английских бомбардировщиков на Пенемюнде, возникли проблемы контрольных пусков ФАУ-2 и обучения солдат обращению с ними. Выбор места для учебного ракетного полигона был поручен Г.Гиммлеру. Выбор пал на польский артиллерийский полигон около Близны, в 30 км к югу от Милека (Краковское воеводство). В качестве района мишеней было решено использовать Пинские болота, расположенные в 320 км к северо-востоку от Близны (Лей В. Ракеты и полеты в космос. Пер. с англ. — М., 1961, с. 178). Наблюдение за падением ракет осуществлялось с пункта, в который ракеты наводились: при этом предполагалось, что, согласно закону рассеивания, ракеты будут падать достаточно близко от этого пункта, но не попадут в него. Обычно они падали на расстоянии 1,6—5,0 км от наблюдательного пункта.
Командир партизанского отряда АК Ежи Хмелевский (до войны также авиаспециалист) выслал в подозрительные районы поисковые группы и создал на местах густую сеть наблюдателей, перед которыми была поставлена задача: любыми усилиями собрать как можно больше остатков взорвавшихся ракет до того, как места падения успеют оцепить немцы. Этот приказ, потребовавший адских трудов, был успешно выполнен: несмотря на строжайший дорожный контроль, обломки ракет увозили в Варшаву, где их тщательно изучали в подпольной лаборатории, а о результатах регулярно сообщали по радио в Лондон. А из Лондона все настойчивее требовали совершить вовсе уж невозможное: прислать ракету целиком...
Однако не зря говорится — смелым Бог владеет...
В один из дней апреля 1944 г. погода выдалась исключительно пасмурной, шел дождь, над болотами стояли туманы, и очередная ракета не взорвалась, а немецкие поисковые группы из-за плохой видимости не сразу определили место падения и опоздали...
Зато не оплошали поляки. Ракету моментально разобрали на составные части, их вывезли и укрыли в окрестных деревнях, а весивший полтонны двигатель спрятали неподалеку. Через два дня гитлеровцы прекратили поиски, решив, что ракета утонула в болотах.
Вскоре после этого гестаповцам удалось арестовать инженера Коцьяна, выданного провокатором (правда, по другому делу). Однако это уже не могло помешать операции «Мост» — отправке разобранной ракеты на самолете в Англию.
Неподалеку от древнего города Тарнува, примерно в 250 км южнее Варшавы, в лесу был тайно оборудован аэродром, окруженный четырьмя сотнями партизан командира Влодзидемежа Гедымина. Правда, в случае серьезного боя шансов у поляков практически не было, буквально в двух километрах от посадочной полосы располагались четыре тысячи эсесовцев. Оставалось полагаться на ювелирный расчет и удачу...
25 июля 1944 г. с аэродрома на занятом союзниками юге Италии взлетел самолет. К тому времени из Варшавы в лес уже доставили важнейшие детали трофейной ФАУ-2, в том числе двигатель и «мозг» — двадцатикилограммовое радиотехническое пилотирующее устройство. Самолет приземлился, буквально за пять минут был загружен... но взлететь не смог. В тот день с утра до темноты шел дождь, и импровизированная взлетная полоса размокла.
Нервы у англичан сдали, пилоты решили уничтожить машину и уйти с партизанами, уже начали обливать самолет бензином. Однако бойцы Гедымина сделали невозможное: за какой-то час срезали с полосы верхний слой мокрого дерна и выстелили множеством нарубленных веток.
На сей раз самолет благополучно взлетел и до рассвета успел вернуться на базу, пролетев 1500 км над занятой немцами территорией. Детали ракеты благополучно доставили в Лондон окружным путем — через Италию, Северную Африку и Гибралтар. Операция «Мост» была успешно завершена.
Таким образом английское и американское командования оказались обладателями секрета «ФАУ-2» еще до того, как они появились над Лондоном.
С приближением советских войск фон Браун и его группа бежали на запад, навстречу передовым американским частям. Их появление было приятной неожиданностью для американского армейского командования, имевшего на руках секретный приказ Эйзенхауэра любой ценой захватить немецких ученых-ракетчиков.
«Можно подумать, - писал впоследствии Дрю Пирсон, высмеивая заявление Эйзенхауэра о «захвате русскими немецких ученых», — ...что президент или не знал, или забыл, что делали в Германии американские войска, находившиеся под его собственным командованием... Ведь именно в соответствии с его секретными приказами тогда была осуществлена операция «Пейперклип», имевшая своей целью захват в наши руки лучших немецких ученых. Все ученые-ракетчики Германии, почти до последнего человека, попали в руки к американцам».


Компоновочная схема ракеты А-4:
1 - Наконечник с головным взрывателем, 2 - взрывная трубка, 3 - заряд взрывчатого вещества, 4 - стыковой разъём головной части, 5 - донный электровзрыватель, 6 - фанерная перегородка, 7 - приборы системы управления. 8 - баллоны высокого давления, 9 - стыковой разъём приборного отсека, 10 - силовая рама подвески топливного бака, 11 - шпангоут силового корпуса, 12 - топливный бак, 13 - труба заправки топливного бака, 14 - топливный клапан, 15 - бак окислителя, 16 - изолированный трубопровод подачи топлива, 17 - силовая рама подвески бака окислителя, 18 - силовая рама двигателя, 19 - турбонасосный агрегат, 20 -воздушные баллоны высокого давления двигательной установки, 21 - стабилизатор, 33 - главный клапан горючего, 23 -труба подачи топлива для регенеративного охлаждения камеры сгорания, 24-камера сгорания ЖРД, 25-газовый руль, 26 -рулевая машина, 27 - аэродинамический руль, 28 - штыревая антенна, 29 - шлейфовая антенна, 30 - цепной привод руля. 31 - рулевое кольцо, 32 - электродвигатель аэродинамического руля, 33 - выхлопная труба турбонасосного агрегата, 34 -главный клапан окислителя, 35 - парогазогенератор, 36 - главный клапан парогазогенератора, 37 - бак перекиси водорода, 38 - стыковой разъём двигательного отсека, 39 - штуцер заправки окислителя, 40 - клапан окислителя, 41- клапан слива топлива, 42 - изоляция из стекловолокна, 43 - штуцер заправки топлива, 44 -труба наддува топливного бака.
Баллистическая ракета дальнего действия А-4 со свободным вертикальным стартом класса «земля-земля» предназначена для поражения площадных целей с заранее заданными координатами. На ней был установлен ЖРД с турбонасосной подачей двухкомпонентного топлива. Органами управления ракеты являлись аэродинамические и газовые рули. Вид управления - автономный с частичным радиоуправлением в декартовой системе координат. Метод автономного управления - стабилизация и программное управление.
Технологически А-4 разделена на 4 агрегата: боеголовку, приборный, баковый и хвостовой отсеки. Такое разделение снаряда выбрано из условий его транспортировки. Боевой заряд помещался в коническом головном отсеке, в верхней части которого находился ударный импульсный взрыватель.
Четыре стабилизатора крепились фланцевыми стыками к хвостовому отсеку. Внутри каждого стабилизатора размещены электромотор, вал, цепной привод аэродинамического руля и рулевая машина отклонения газового руля.
Основными агрегатами ЖРД ракеты являлись камера сгорания, турбонасос, парогазогенератор, баки с перекисью водорода и продукты натрия, семибаллонная батарея со сжатым воздухом.
Двигатель создавал тягу в 25 т на уровне моря и около 30 т в разрежённом пространстве. Камера сгорания грушевидной формы состояла из внутренней и внешней оболочек.
Органами управления А-4 служили электрические рулевые машины газовых рулей и аэродинамические рули. Для компенсации бокового сноса применялась система радиоуправления. Два наземных передатчика излучали сигналы в плоскости стрельбы, а антенны приемников были расположены на стабилизаторах хвостового оперения ракеты.
Скорость, при достижении которой подавалась радиокоманда на выключение двигателя, определялась с помощью радиолокатора. Автомат стабилизации включал в себя гироскопические приборы «Горизонт» и «Вертикант», усилительно-преобразовательные блоки, электродвигатели, рулевые машины и связанные с ними аэродинамические и газовые рули.
Каковы же оказались итоги запусков? 44% от общего количества выпущенных Фау-2 упали в радиусе 5 км отточки прицеливания. Модифицированные ракеты с наведением по направляющему радиолучу на активном участке траектории имели боковое отклонение, не превышающее 1,5 км. Точность наведения с применением только гироскопического управления составляла примерно 1 градус, а боковое отклонение плюс-минус 4 км при дальности до цели 250 км.
Оказывается, ещё в 1940-м году немцы начали разрабатывать мощную «трансатлантическую» двухступенчатую баллистическую ракету. Поскольку при полёте по такой траектории (максимальная высота полёта более 80 км.) ракета выходит в космическое пространство, то формально человек, совершивший такой полёт, может претендовать на звание космонавта. (Именно за подобные полёты - без выхода на орбиту - на корабле «Меркурий» получили свои звания первые американские астронавты Шеппард и Гриссом.)
К 1943-му году немецкий проект под названием А9/А10 уже был готов (позднее он назывался ФАУ-3). В качестве первой ступени служила ракета А10 высотой 20 метров, диаметром 4.1 м и стартовым весом 69 тонн. Полный вес двухступенчатой ракеты А9/А10 составлял более 90 тонн при длине свыше 30 метров (для сравнения: подобные параметры и характеристики были достигнуты в американских межконтинентальных ракетах «Атлас» и «Титан» спустя лишь 15 лет). Первоначальный вариант А10 представлял собой 6 камер сгорания А4 направленных в единую дюзу. Затем этот вариант был заменён на одну большую камеру сгорания. Испытательный стенд, смонтированный в Пенемюнде был рассчитан на тягу двигателя 200 тонн.
А9 - вторая ступень, представляла собой крылатый вариант ракеты А4 ( ФАУ-2) с герметичной кабиной пилота. (длина 14.2 м, диаметр 1.7 м, полный вес 16.3 тонны) В 1943-му году он прошёл испытания, которые засвидетельствовали возросшую дальность полета - до 600 км . Это расстояние ракета преодолевала за 17 минут, максимальная высота полёта была около 80 км. Последний вариант А9 имел другую конфигурацию крыльев, что обеспечивало лучшие аэродинамические характеристики на высоких скоростях. Но шёл 1943 год и военное поражение от СССР заставило немцев бросить все усилия на более проработанный проект А-4 ( ФАУ-2) и работы по ФАУ-3 (A9/A10) было приказано заморозить.
Однако Вернер фон Браун сумел продолжить испытания А9, назвав её А4b и представив как модификацию А4 ( ФАУ-2). Он предложил фюреру использовать систему А9/А10 для удара по Нью-Йорку. Предложение было принято и в ноябре 1944-го года испытания были продолжены под кодовым названием «Проект Америка».
После капитуляции Германии с помощью фон Брауна американцы отобрали первую партию из 102 наиболее квалифицированных учёных. Кроме того, американское военное командование позаботилось вывезти из Германии все найденные там узлы и детали ракет. В Америке при перевалке с пароходов потребовалось более 300 крупногабаритных товарных вагонов, чтобы переправить этот груз в Уайт-Сэндз, где была организована ракетная испытательная база. Туда же были доставлены и немецкие ученые. Вся операция была проведена в обстановке такой секретности, что о ней оказались неосведомленными не только широкая публика, но и конгресс Соединенных Штатов.
В 1954 году, когда США вновь выделили иммиграционную квоту для Западной Германии, была разыграна комедия «законного» въезда нацистских ракетчиков в страну. Немцев усадили в автобусы и перевезли через границу в Мексику. Оттуда они, не покидая кресел, вернулись тем же путем в Соединенные Штаты. Их «прибытие» было зарегистрировано таможенными властями пограничного городка Эль-Пасо.
Ясно, что не американские и не немецкие секреты были причиной успехов Советского Союза.
Суетливо-нервозная растерянная возня в Белом доме после успешного запуска СССР Первого Искусственного Спутника Земли не затихала и в течение шедших пяти запуска четырёх суток.
Наконец 9 октября состоялась назначенная пресс-конференция. Уже готовясь выйти в зал, где ожидали две с половиной сотни журналистов, Эйзенхауэр неожиданно остановился, не в силах побороть охватившего его страха. Несмотря на видимые усилия, ему потребовалось несколько минут, прежде чем он решился протянуть вперед руку и раздвинуть портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов.
Появление президента было встречено приглушенным шумом голосов и шуршанием свежеотпечатанных листов с текстом письменного заявления президента, розданным за четверть часа до пресс-конференции. В этом заявлении, как и в ходе самой пресс-конференции, Эйзенхауэр мучительно пытался оправдать действия правительства ссылками на то, что оно было в первую очередь озабочено созданием ракетного оружия и что отсутствие у Соединенных Штатов мощных ракетоносителей не может служить индикатором их отставания в военной области. Поскольку же использование спутников Земли в целях разведки или в качестве носителей ядерного оружия представляется пока делам отдаленного будущего, заявил он, правительство считало неэкономным тратить средства на проведение исследований в космическом пространстве. Поручая разработку и строительство ракеты для проекта «Авангард», оно, например, специально оговорило, что работа над этой ракетой ни в коем случае не должна мешать выполнению имеющей «самое первостепенное значение программы по созданию ракетного оружия».
На приеме в «Стейтлер-отеле», устроенном в честь английской королевы Елизаветы II, Эйзенхауэр, по словам обозревательницы Маргарет Хиггинс, произвёл удручающее впечатление на многих союзников Америки и даже на некоторых своих почитателей, когда, продолжая отстаивать «позицию спокойствия», попытался вновь вернуться к своим утверждениям, что «свободный мир», у которого «есть сила», настолько обогнал «коммунистические нации», что их было бы «просто смешно сравнивать между собой». Наконец 23 октября на обеде в «Уолдорф-Астория» он «выпустил целый залп сообщений о важных достижениях Соединенных Штатов в области науки и обороны». «Президент, — писала в связи с этим «Нью-Йорк геральд трибюн», — надеется, видимо, добиться таким образом сплочения народа, возродить его доверие к научной, оборонной и экономической программам страны».
Но, как должен был хорошо понимать и сам президент Эйзенхауэр, утверждения, будто Соединенные Штаты не отстают от Советского Союза, могли выглядеть убедительными только в том случае, если он имел бы возможность сослаться на соответствующие факты. Вследствие этого было обещано, что вслед за пресс-конференцией президент выступит с серией «ободряющих» речей и, опираясь на данные, которые к тому времени будут представлены ему, нарисует «истинную картину» американских успехов, способную поднять «быстро деградирующий моральный тонус страны».
Трудно сказать, представлял ли себе Эйзенхауэр, как нелегко будет выполнить обещание. Несмотря на то, что Пентагон до предела ускорил темпы выполнения ракетной программы и даже заручился содействием некоторых конгрессменов в своих попытках добиться насильственного привлечения учёных к работе над военными проектами, Эйзенхауэру не было предложено ничего более определенного и значительного, чем разработанный группой фон Брауна жароупорный конус, якобы уже решивший проблему прохождения боеголовки ракеты сквозь атмосферу при её выходе на цель. Однако, даже оставляя в стороне справедливое замечание английского министра обороны Сэндиса о том, что было бы «неразумно думать, будто и русские не решили этой задачи», конус не мог служить убедительным доказательством успехов США, так как, во-первых, во время испытательного полёта вошёл в атмосферу под неправильным углом и это снизило его скорость по крайней мере до одной трети, а во-вторых, наличие жароупорного конуса не могло компенсировать отсутствие самой межконтинентальной баллистической ракеты, для оснащения которой он предназначался.
Ещё большие затруднения встретили поиски «космических» успехов. Несмотря на широковещательные заявления министерства обороны о проводимых интенсивных изысканиях возможностей запустить в космос «что-то большее и лучшее», чем советские Спутники, например крупногабаритный сателлит-шпион, который мог бы держать под своим наблюдением всю поверхность земного шара, практически обозримый вклад Пентагона ограничивался пока двумя «выдающимися» событиями: поспешным награждением фон Брауна высшим военным орденом для гражданских лиц и доставкой с таинственными целями двух бурых медведей в ракетоиспытательный центр в Нью-Мексико.
Подобные потуги вызывали только насмешки. В американской печати появилась серия карикатур, высмеивавших правительство и военные власти, лихорадочно и широковещательно рекламировавшие теперь те самые «секретные военные достижения», которые ранее так тщательно скрывались от постороннего глаза. Представители Пентагона и Белого дома изображались на них спешно переписывающими старые надписи на табличках, густо расставленных вокруг ракетоиспытательных полигонов. Вместо: «Вход закрыт!», «Не разглашать!», «Секретно» и т. д. — на них теперь красовалось: «Добро пожаловать!», «Пожалуйста, не делайте из этого тайны!», «Не забудьте рассказать о виденном своим друзьям!», «Не запрещено, входите! Входите все!».
Трудности, связанные с поисками «ободряющих» фактов, привели к тому, что Эйзенхауэр оказался вынужденным несколько раз переносить дату своего первого выступления, которое, если верить американской прессе, ожидалось с не меньшим нетерпением, чем речь Ф.Д. Рузвельта о вступлении США во вторую мировую войну. Наконец по рекомендации вновь назначенного советника президента по вопросам психологической войны Ларсона в качестве окончательного срока было намечено 7 ноября. В комментариях прессы отмечалось, что президент «был осведомлен о значении этого дня для большевиков» и что в значительной степени именно это обстоятельство заставило его остановить свой выбор на указанной дате. Но и теоретики, и практики психологической войны просчитались. Появление 3 ноября Второго советского Спутника окончательно подорвало и без того подмоченный престиж Белого дома.
Рушившаяся «позиция спокойствия» усиленно подтачивалась к тому же её многочисленными противниками. Слабостью правительства, оказавшегося весьма уязвимым с точки зрения тактики межпартийной борьбы, не преминули воспользоваться руководители демократической партии. В отличие от Белого дома, вынужденного поневоле воздерживаться от раздувания военной истерии, они увидели в Спутнике ту спасительную точку приложения сил, используя которую надеялись одержать победу над своими политическими конкурентами.
В полной мере успокоить общественность страны мог только удачный запуск «Авангарда». Постепенно менялась тональность публичных действий и заявлений, как официальных представителей правительства, так и самого президента. В газетах впервые промелькнули сообщения, что запуск советского Спутника произвел на президента ГЛУБОКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ. Сообщалось также, что министерство обороны «приступило к интенсивному изучению, каким образом можно проникнуть в космос еще дальше, чем это сделал Советский Союз, и нейтрализовать с помощью этого советскую военно-психологическую и техническую инициативу».
Однако, 3 ноября советские специалисты преподнесли новый «сюрприз», запустив спутник массой 2,5 тонны с собакой Лайкой на борту. 4 ноября, немедленно после запуска второго советского спутника, Эйзенхауэр провёл несколько совещаний с представителями Пентагона, членами кабинета и учёными, в ходе которых дал ясно понять, что мощь советской ракеты, выведшей на орбиту «Спутник-2», произвела на правительство и на него лично «чрезвычайно большое впечатление». Значение сделанного Эйзенхауэром заявления, которое само по себе с полной очевидностью знаменовало его окончательный отход от официальной «позиции спокойствия», подчеркивалось распространенным одновременно информационной службой Белого дома сообщением, что президент в нарушение установившейся традиции решил созвать «двупартийное» совещание лидеров конгресса ещё до проведения республиканской партийной сессии. Военные эксперты, отмечая, что на этот раз президент показал себя с «самой лучшей стороны», остались всё же недовольны некоторой лакировкой, от которой президент не смог полностью отказаться, рисуя картину ракетной, воздушной и морской мощи Соединенных Штатов. Отмечалось, в частности, что превозносимый им в качестве последнего достижения научной военной мысли самолет-снаряд «Снарк» не только не подходит под определение ракеты дальнего радиуса действия, но и сам по себе имеет слишком незначительную скорость и легко может быть сбит даже огнем зенитной артиллерии.
Речь президента способствовала развертыванию широкой кампании угроз в адрес Советского Союза. «Успокоительно, — писала «Дейли ньюс», — что силы стратегической авиации находятся в состоянии постоянной боевой готовности и могут, поднявшись с баз, рассеянных повсюду в свободном мире, в любой момент засыпать Россию атомными бомбами». Военно-воздушным силам было вновь предложено, как и после запуска «Спутника-1», держать в воздухе до половины общего количества самолётов стратегического командования. Самолёты должны быть загружены термоядерными бомбами, а экипажам розданы приказы о нанесении удара по Советскому Союзу.
Странные метаморфозы, которыми отличалось развитие «позиции спокойствия» Эйзенхауэра, не могли, конечно, не вызвать некоторого недоумения у американских обозревателей. Часто не будучи в состоянии разобраться в истинной подоплеке происходящих событий, они с иронией безнадежности писали, подобно Дж. Диксону: «Мы дьявольски отомстили русским. Если они заставили нас попотеть над вычислением орбиты своего спутника, то им уж никогда не определить настоящих орбит наших военных и политических деятелей».
«Позиция спокойствия» оказалась недолговечной. Но было бы ошибочно ограничиться только этим выводом, не пытаясь определить причины, которые обусловили ее недолговечность. У Белого дома действительно имелись все объективные основания призывать к спокойствию, так как в силу последовательной миролюбивой политики Советского Союза его новые достижения в ракетостроении и в исследованиях космоса не угрожали и не могли угрожать Соединённым Штатам с военной точки зрения. Сами идеологи американской агрессивной политики не верили в возможность нападения Советского Союза на Соединённые Штаты.
Президент понял, что для него и его окружения наступают тяжелые времена.
Д.Эйзенхауэр с нетерпением ожидал 6 декабря, на которое был назначен запуск «Авангарда». В этот день он, как и миллионы простых американцев, включил телевизор, чтобы посмотреть прямой репортаж с мыса Канаверал.
Таким образом, если раньше проект «Авангард» должен был подтвердить уже существующее, хотя и необоснованное, мнение многих о неоспоримом научном и техническом лидерстве США, то теперь от него ожидали всего лишь довольно сомнительного доказательства, что Соединенные Штаты отстают от Советского Союза в значительно меньшей степени, чем это было продемонстрировано запуском советских спутников.
Дата запуска «Авангарда» была выбрана с учетом его наиболее полного психологического воздействия на участников декабрьской сессии совета НАТО. Соответствующим образом была организована и реклама. К объявленному сроку, 2 декабря 1957 г., на мыс Канаверал съехались более двухсот американских и иностранных журналистов, фоторепортеров, радио- и телекомментаторов. В качестве знаменательного факта среди представителей прессы отмечалось присутствие одного из руководящих членов редколлегии журнала «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт». Уже одно это говорило о значении, которое придавалось предстоящему событию.
Однако «событие» заставляло ожидать своего свершения. Терпение не только журналистов, но и тех, кто «наверху» ожидал «рокового» телефонного звонка, оказалось подвергнуто продолжительному испытанию. Несколько раз объявлялось об отсрочках запуска из-за «технических неполадок». Предпусковая горячка продолжалась четверо суток. Члены стартовой команды падали с ног от усталости, теряли представление о происходящем. Наконец 6 декабря в 11 час. 45 мин. дежурный офицер нажал кнопку пускового устройства. Ракета окуталась клубами дыма, вздрогнула, медленно поползла мимо полосатой измерительной рейки. Поднявшись на высоту немногим более двух футов, она зависла в воздухе, качнулась и, падая вниз и набок, скрылась в мгновенно охватившем ее столбе пламени. Отлетевший далеко в сторону крошечный, с кулак величиной, космический первенец Соединенных Штатов захлебывался в тонком радиоплаче. На него никто не обращал внимания. Говоря словами сенатора Линдона Джонсона, «дешевая авантюра» закончилась «одной из наиболее разрекламированных и унизительных неудач в истории Соединенных Штатов». Удар был настолько сильным, что впервые за все время существования «свободной прессы» американские журналисты не устроили обычного побоища около телефонных будок, впервые они не торопились раззвонить по всему свету о новой «сенсации».
«Вот и все, — Эйзенхауэр закрыл глаза. — Теперь нужно ждать нового взрыва, на этот раз — общественного недовольства. Тут уж оппозиция постарается».
Раздался телефонный звонок. Из Министерства обороны доложили, что неудачный пуск объясняется самопроизвольным выключением двигателей.
«Какое это теперь имеет значение, — подумал президент и спросил: — Когда может быть предпринята следующая попытка запуска?»
«Через месяц, господин президент, будет осуществлен старт по проекту «Орбитер»», — послышалось в трубке.
Причины неудачи, хотя и были официально охарактеризованы представителями военно-морского флота как механические неполадки в системе двигателя, так и остались, по словам заместителя директора проекта Дж. Уолша, нераскрытой тайной не только для широкой публики, но и для его авторов. В то же время попытка желтой прессы объяснить неудачу актом саботажа со стороны «агентов Москвы» настолько напоминала медвежью услугу, что от этой версии поспешили отмежеваться официальные источники информации. В конце концов спор о причинах катастрофы выродился в не имеющую никакого практического значения перепалку между теми, кто считал, что ракета «взорвалась», и теми, кто утверждал, что она попросту «быстро сгорела».
После первых же сообщений о неудаче на мысе Канаверал акции «Мартин Гленн компани», главного подрядчика по проекту «Авангард», стремительно полетели вниз. Это падение носило настолько катастрофический и беспрецедентный характер, что правление биржи оказалось вынужденным уже через несколько часов объявить о временной приостановке их продажи.
С еще более головокружительной быстротой полетели вниз «акции» самих Соединенных Штатов. «Новый тяжелый удар по нашему уже в значительной степени пострадавшему престижу», как охарактеризовал неудачный запуск «Авангарда» сенатор Рассел, особенно тяжело отозвался на государственном департаменте. Официальные представители не скрывали, что постигшая Соединенные Штаты «катастрофа», которая в соответствии с их собственными планами совпала по времени с «последней напряженной фазой подготовки конференции членов Атлантического пакта», едва ли могла случиться в более неподходящий момент. Соединенные Штаты потерпели унизительное поражение на фронте дипломатии и пропаганды, с горечью и раздражением писал журнал «Лайф», оценивая размеры катастрофы. Дипломаты Соединенных Штатов оказались перед малоприятной перспективой ехать на совещание в Париж с подорванным авторитетом. За границей смеялись над «публичным позором» «потрясенных и разочарованных своей неудачей» спесивых янки. Иностранные журналисты изощрялись в выдумывании новых имен для «Авангарда». «Капутник», «Пфутник», «Флопник» были еще наименее оскорбительными. На эстрадах Лондона и Парижа распевались язвительно-веселые песенки об американцах, вообразивших, что они смогут запустить свой спутник с такой же легкостью, как и загнать в лунку мяч для гольфа. Словно горячие пирожки, раскупались американские журналы, вышедшие после 6 декабря, но не успевшие изъять заранее отпечатанные победные прогнозы о том, что «Авангард», очень возможно, превзойдет по своему научному значению оба советских спутника.
Сенаторы Л. Джонсон, X. Хэмфри, У. Ноуленд, X. Джэксон и др. возмущались «рекламой и фанфарами», которыми сопровождалась подготовка к запуску «Авангарда». В конгрессе и печати раздавались голоса, требовавшие в дальнейшем проводить подобные эксперименты «под покровом ночи», объявляя о них только тогда, когда будут достигнуты положительные результаты.
Естественно, что в официальном плане были предприняты попытки доказать, будто дата запуска не связывалась с политическими соображениями. Уже садясь в самолет, чтобы лететь в Париж, министр обороны Макэлрой заявил корреспондентам, что само по себе это печальное и разочаровывающее событие не является «слишком удивительным» и ни в коей мере не может повлиять на работу парижской сессии совета НАТО. «Что за эфемерным понятием стал в наши дни американский престиж! — развивая ту же тему, писала «Нью-Йорк геральд трибюн». — Несколько американских ученых неудачно пытались провести опыт, который удался ученым другой страны, и вот уже на Америку обрушился со всех сторон град насмешек и издевательств!» Усиленно подчеркивалось также, что неудача с «Авангардом» не имеет никакой связи с развитием военной техники. «Мы не должны оценивать неудачу пессимистически, — заявил Никсон. — Это была не военная ракета, и неудача не указывает, что мы не прогрессируем или терпим неудачи в военной области».
Теперь оставалось надеяться, что Вернеру фон Брауну повезет больше, чем директору проекта «Авангард» — доктору Хагену.
Вернер фон Браун выполнил свое обещание. Уже 31 января 1958 года разработанная под его руководством (на основе «Редстоуна») ракета-носитель вывела в космос первый американский спутник «Эксплорер» массой 14 килограммов. Но этот запуск не мог принести полного удовлетворения. Эйзенхауэр и его окружение прекрасно понимали, что как воздух нужен впечатляющий успех в космосе. Совсем трагикомично выглядели потуги американской пропаганды, которая не нашла ничего лучшего для успокоения среднего американца, как напомнить ему, что «не вешали же мы головы от стыда», когда русские в прошлом году вышли победителями на Олимпийских играх. Неизвестно, как восприняла эти сомнительные доказательства американская публика, но можно без колебаний сказать, что они не смогли утешить ни стратегов из Пентагона, ни политиков из Белого дома. Вопрос о престиже по-прежнему оставался для них мучительной и нерешённой проблемой.
В марте 1958 года Пентагон получил указание президента сконцентрировать усилия на запуске «лунной» ракеты. Насколько можно судить по имеющейся информации, первый такой проект был разработан в США группой военных специалистов еще весной 1955 года. Основная цель проекта «Луна», писал в своем дневнике один из них, «это, конечно, пропаганда». Но по своим военно-психологическим результатам, делал он вывод, его осуществление могло оказаться неоценимым, так как на народы мира оно должно будет произвести ещё большее впечатление, чем взрыв атомной бомбы над Хиросимой и Нагасаки. Новая попытка обогнать Советский Союз была воспринята американскими ракетчиками без особого энтузиазма. Ни военно-воздушные силы, ни армия, ни тем более флот не располагали в то время для этого сколько-нибудь подходящими ракетами. Предлагавшиеся для осуществления проекта различные комбинации из трех-четырёх типов имевшихся в наличии военных ракет не вызывали доверия ни по своей надежности, ни по имеющимся возможностям их наведения на цель. В то же время было очевидно, что ракета, выведшая на орбиту Первые Советские Спутники, обладала огромным запасом мощности и могла быть использована без существенных конструктивных изменений для посылки также и в сторону Луны. При таком положении вещей единственная надежда, на которой Соединенные Штаты могли строить свои расчёты обогнать Советский Союз в посылке лунной ракеты, заключалась в предположении, что его учёные, осуществляя систематическую программу исследования космического пространства, не посчитают нужным ломать её только ради достижения нового рекорда. Но, хотя эти расчёты действительно оправдались, США оказались всё же не в состоянии использовать имевшееся в их распоряжении время.
17 августа 1958 г. около автобусов, отправлявшихся на полигон, собралась полуторасотенная толпа фотокорреспондентов и репортёров. Среди них находились не только американские, но и особо доверенные журналисты из других стран.
Сопровождающий, майор Кеннет Грэйн из информационной службы ракетоиспытательного центра военно-воздушных сил, снисходительно извинился перед своими подопечными: в спешке командование успело установить только десять телефонных аппаратов и придётся решать жребием, чьим редакциям удастся урвать большую часть лакомого куска, выбросив раньше других экстренные выпуски газет с сенсационными заголовками. Но через 77 секунд после того, как палец дежурного офицера нажал кнопку стартового устройства ракеты, никто уже не завидовал «счастливчикам», вытянувшим первые номера по жребию. Дежурные редакторы газет так и не дождались звонка. Первая попытка военно-воздушных сил США послать ракету на Луну окончилась провалом.
11 октября ВВС повторили попытку. По ошибке пресс-бюро ракетоиспытательного центра сообщило об успехе. Действуя точно по плану, предначертанному ещё за три года до этого научным консультантом командующего ракетоиспытательным полигоном на мысе Канаверал М. Кейдиным, американская пресса, радио и телевидение развернули шумную, торжествующую пропагандистскую кампанию, «вколачивая, как гвозди, в головы всех, что это Соединенные Штаты, что это мы первые послали свою ракету на Луну!». Нет нужды говорить о том скандале, который разразился, как только истина прояснилась.
7 ноября военно-воздушным силам была предоставлена последняя возможность продемонстрировать свои возможности. Но, как и в предыдущий раз, они проявились только в том, что пресса снова «ошибочно» была извещена о несуществующем успехе.
Решением «сверху» защищать честь мундира в дальнейшем было поручено группе фон Брауна. У этой группы были значительные наработки. Например, в конце 1943-го был разработан проект «Лафференц», по которому предполагалось в начале 1944-го нанести ракетами Фау-2 удары по территории Соединенных Штатов. Для выполнения этой операции гитлеровское руководство заручилось поддержкой командования военно-морского флота. На подводных лодках планировалось транспортировать по три огромных, 30-метровых контейнера через всю Атлантику. Внутри каждого из них должны были находиться ракета, баки с топливом и окислителем, водный балласт и контрольно-пусковая аппаратура. Прибыв в точку пуска, экипаж субмарины обязан был перевести контейнеры в вертикальное положение, произвести проверку и предстартовую подготовку ракет... Но времени катастрофически не хватало: война приближалась к завершению…
С начала 1944-го, когда агрегат А-4 начал принимать конкретные черты, группа фон Брауна предприняла попытки увеличить дальность полёта будущей ракеты. Проработки носили двойной характер: чисто военный и космический. Предполагалось, что на завершающем этапе крылатая ракета, планируя, сможет преодолеть расстояние 450-590 км за 17 мин. И вот осенью 1944-го построили два прототипа ракеты A-4d, оснащённые стреловидными крыльями в средней части корпуса размахом 6,1 м с увеличенными рулевыми поверхностями.
Первый запуск A-4d произвели 8 января 1945-го, но на высоте 30 м отказала система управления, и ракета потерпела аварию. Второй запуск 24 января конструкторы посчитали удачным, несмотря на то, что на конечном участке траектории у ракеты разрушились консоли крыла. Вернер фон Браун утверждал, что агрегат A-4d был первым крылатым аппаратом, проникшим за звуковой барьер.
Дальнейшие работы по агрегату А-4d не проводились, но именно он стал основой для нового прототипа новой ракеты А-9. В этом проекте предусматривалось более широко применять легкие сплавы, усовершенствованные двигатели, а выбор компонентов топлива был аналогичен с проектом А-6.
Во время планирования А-9 должна была управляться при помощи двух радиолокаторов, измеряющих дальность и углы линии визирования на снаряд. Над целью ракету предполагалось переводить в крутое пикирование со сверхзвуковой скоростью. Были уже разработаны несколько вариантов аэродинамических компоновок, но трудности с реализацией A-4d остановили и практические работы по ракете А-9.
К ней вернулись при разработке большой составной ракеты, получившей обозначение А-9/А-10. Этот гигант высотой 26 м. и взлетным весом порядка 85 т. начали разрабатывать еще в 1941-1942 годах. Ракету предполагалось применить против целей на Атлантическом побережье Соединенных Штатов, а стартовые позиции разместить в Португалии или на западе Франции.
В Пенемюнде в обстановке повышенной секретности под руководством и при участии доктора В. Тима и профессора Г. Оберта, при личном контроле генерального конструктора Вернера фон Брауна была изготовлена ракета «Америка А9/А10» для обстрела Нью-Йорка и Вашингтона.
Это была двухступенчатая ракета-колосс весившая 100 т при длине 29 м, максимальном диаметре 3,5 м и оперении общей площадью 12 м. За 35 мин. полёта она должна была донести до Нью-Йорка 350 кг взрывчатки. С этой целью в ночь на 30 ноября 1944 года началась операция «Эльстер» /Сорока/
Немецкая подлодка высадила десантную группу вблизи Американского берега. Спецгруппа должна была установить на один из нью-йорских небоскрёбов радиомаяк, по которому ориентировался бы пилот, управляющий ракетой. Однако береговая охрана их обезвредила (абсолютно достоверный факт). Контрольный старт A9 в Пенемюнде завершился неудачей: после старта ракета взорвалась в воздухе на небольшой высоте. (Надёжность даже серийной ФАУ-2 была лишь 70%).
За ноябрьским стартом A9 наблюдал и один из кандидатов на «американский» полёт штурмбанфюрер СС Рудольф Магнус Шредер, который пришёл в космический отряд Гитлера из люфтваффе. После аварии с ракетой, оставившей самое удручающее впечатление, он записал в дневнике:
«Это ужасно. И счастье в одном - он летел без боеголовки». Сам же Шредер вскоре попал в этот ад. Ему нужно было пилотировать боевую ракету с 350 кг нитроглицериновой взрывчатки на Hью-Йорк вслепую, т.к. маяк наведения немцам так и не удалось доставить в США. При подлёте к американскому побережью он должен был катапультироваться в море, где его подобрала бы подводная лодка.
А-10 предположительно должна была доставить вторую ступень на высоту 24 км с максимальной скоростью 4250 км/ч. Затем в отделившейся первой ступени срабатывал самораскрывающийся парашют, для спасения стартового двигателя. Вторая ступень набирала высоту до 160 км и скорость около 10000 км/ч. Затем она должна была пролететь баллистический участок траектории и войти в плотные слои атмосферы, где на высоте 4550 м совершить переход к планирующему полёту. Расчётная дальность её полёта -4800 км.
И вот , 24 января 1945 года Рудольф Шредер, заняв место в крохотной капсуле ракеты «Америка А9/A10», успешно стартовал с мыса Пенемюнде. Однако через 10 секунд полёта в микрофоне раздался его вопль:
«Она сгорит! Мой фюрер, я умираю!...» Больше от него не услышали ни слова. Видимо, у него сдали нервы и он раскусил ампулу с цианистым калием - это было предусмотрено на случай возгорания корабля, что бы пилот не испытывал долгих мучений. Тогда ведь никто ещё не знал, что будет испытывать первый космонавт, какие перегрузки придётся переносить. Катастрофа с предыдущей ракетой, которую видел Шредер, могла привести его к мысли, что и он вот-вот взорвётся. (Возможно, была просто плохая термоизоляция.) А ракета тем временем продолжала полёт. Она вышла в ближний космос и развила необходимую для пересечения Атлантики скорость. Однако в беспилотном режиме «Америка А9/A10» отклонилась от нужного курса и не достигла американского берега. Предполагается, что она затонула в водах Атлантического океана, не взорвавшись.
В начале августа 1944 г. во исполнение указания И.В. Сталина в Польшу улетает группа специалистов НИИ-1 Минавиапрома в составе генерал-майора П.И. Федорова (на¬чальник института), профессора Ю.А. Победоносцева, инже¬нер-подполковника М.К. Тихонравова, инженер-майора Н.Г. Чернышёва и инженер-подполковника A.M. Шехтмана.
«Вместе с наступающими войсками группа вошла на немецкий ракетный полигон. Ей удалось найти многие фрагменты раке¬ты ФАУ-2 (А-4). Эти фрагменты были доставлены в Москву в НИИ-1. В строго охраняемом помещении конференц-зала ин¬ститута была организована выставка этих фрагментов, к изу¬чению которых приступили специалисты института. В резуль¬тате у Тихонравова родилась идея на базе ракеты ФАУ-2 спро¬ектировать ракетный комплекс для полёта человека на косми¬ческие высоты, тем самым реализовать свою давнюю мечту. Нашлись энтузиасты осуществить на практике эту идею. Н.Г. Чернышёв, П.И. Иванов, П.В. Мосолов, В.А. Штоко¬лов, В.Н. Галковский, Г.М Москаленко и др., всего около 20 человек.
Осенью победного 1945 г. они приступили к работе над проектом, который получил наименование «ВР-190».
Проект ВР-190 предполагал вертикальный полёт на ракете двух исследователей на высоту порядка 200 км. В нём достаточно убедительно было показано, что техниче¬ски полёт реализуем, показана техническая возможность полёта человека на такую высоту с исследовательскими це¬лями и благополучного его возвращения на землю.
Технической основой проекта являлась модернизиро¬ванная немецкая ракета ФАУ-2 и специально спроектирован¬ная герметическая кабина для возвращения исследователей. Модернизация ракеты, в частности, предполагала применение специальных технических решений, обеспечивающих управ¬ление полётом ракеты так, чтобы перегрузки не превышали 3 единиц.
Спускаемая герметическая кабина имела каплевидную форму. Спуск кабины предусматривался на парашюте. Пер¬воначально проектом ВР-190 предполагалось решение сле¬дующих задач: исследование действия на человека кратко¬временной невесомости; получение данных о верхних сло¬ях атмосферы; проверка работоспособности систем герме¬тической кабины, в том числе систем посадки кабины.
С материалами проекта руководители его Тихонравов и Чернышёв обратились в АН СССР 21 февраля 1946 г. Про¬ект был доложен секретарю АН СССР академику Бруевичу. Первыми поддержали этот проект академики А.А. Орбели, В.Р. Фесенков, А.Д. Папаленске, профессоры В.В. Стрельни¬ков и Н.П. Вернов. В обращении к Президенту АН СССР они просили его поддержать этот проект: «Посколь¬ку научное значение такого полёта с исследовательскими це¬лями исключительно велико, техническая осуществимость, по-видимому, вероятна, мы просим Вас поддержать инициа¬тиву этой группы. Со своей стороны, мы примем необходи¬мое участие в создании программы исследовательских работ и подготовке научной аппаратуры для этого полёта».
Докладная записка о проекте 16 марта 1946 г. пре¬провождается Президенту АН СССР, который положитель¬но отнёсся к проекту. В результате от АН были посланы обращения к руководству Министерства авиационной про¬мышленности, в которых подробно излагался проект, отме¬чалась заинтересованность АН в его реализации и форми¬ровалась просьба о создании для этого специальной лабо¬ратории. В этой переписке проект именуется проектом «Тихонравова - Чернышёва».
В Министерстве авиационной промышленности проект был рассмотрен экспертной комиссией под руково¬дством академика С.А. Христиановича. Заключение комиссии 2 апреля было представлено заместителю министра на утверждение. Однако принятие решения по проекту затягиваюсь. Министерство не решилось брать на себя эту работу.
В связи со сложившейся ситуацией Тихонравов и Чер¬нышёв от имени авторского коллектива обращаются 21 мая с письмом лично к Сталину. В письме они дают краткое описа¬ние проекта, актуальность которого они, прежде всего, обос¬новывают потребностями развития авиации: «...логический путь развития авиации неизбежно ведет её к созданию самолетов с потолком полета 100 и более километ¬ров. Однако подъём самолета с человеком на высоты до 100 километров и выше ставит лётчиков и летательный аппарат в новые неисследованные условия».
Формулируют они и научные цели: «Помимо авиационных целей, исследование стратосферы на высотах порядка 100 километров и выше имеет и ис¬ключительное значение, так как способствует решению многих, ставших актуальными проблем астрофизики, кос¬мических лучей, биофизики и ряда других областей науки». Не забывают они и о том, что проект «...содержит элемен¬ты громадного политического и общественного значения, своевременная реализация которых позволит нашей Родине вписать страницы славы и бессмертия в анналы истории цивилизации».
Далее авторы письма формируют ряд задач, которые необходимо решить, среди которых на первом месте - за¬дача создания «высот ной ракетной лаборатории».
Судя по всему. Сталин наложил положительную ре¬золюцию («...предложение интересное - рассмотреть для реализации»), ибо уже 6 июня состоялось совещание у министра авиационной промышленности М.Б. Хруничева, а 13 июня - у заместителя министра Михайлова, и было принято решение по реализации проекта. Однако оно не устраивало авторов, и они обращаются с письмом к мини¬стру, в котором, в частности, говорится: «После запроса товарища И.В. Сталина о состоянии дела с проектом «Высотной ракеты-190», ... нам предложили ор¬ганизовать КБ на заводе номер 456. Мы с этим согласиться не могли, так как указанное предложение основывается на недопонимании сущности нашего проекта, основной смысл которого состоит в том, что работами по его реализации должно быть положено начало новой области техники, а именно - заатмосферного летания человека». И далее авторы ставят вопрос об организации «высотной ракетной лаборатории».
Однако усилия авторов проекта не увенчались успе¬хом. Очевидно, на решение руководства Минавиапрома оказало влияние то, что в это время (13 мая) было принято Постановление Правительства о создании в стране ракетостроительной промышленности.
Тихонравов и Чернышёв начинают искать другие пути решения проблемы. Решили обратиться к ракетчикам, в 4-е управление Главного артиллерийского управления. Об этом рассказал генерал-лейтенант А.И. Нестеренко, в то время только что назначенный начальником НИИ-4 Академии ар¬тиллерийских наук (ААН). Он часто бывал у начальника 4-го управления ГАУ генерал-майора А.И. Соколова по кадровым вопросам. В одно из таких посещений Соколов сказал Несте¬ренко, что в управлении «бродят» Тихонравов и Чернышёв со своим новым, весьма интересным проектом и посоветовал поговорить с ними.
Знакомство состоялось. Нестеренко выслушал рас¬сказ. К следующей встрече Тихонравов и Чернышёв при¬несли чертежи ракетного комплекса и очень убедительно и подробно рассказали о проекте, показали, что проделана большая исследовательская работа по обоснованию воз¬можности полёта человека на ракете, доказали необходи¬мость осуществления такого полёта. Особенно активным и эмоциональным был Чернышёв, вспоминал Алексей Ива¬нович. Он страстно убеждай, что советский человек должен быть первым в космосе и был полон решимости сам лететь на этой ракете.
Специалисты и проект Нестеренко понравились, но, к сожалению, проект не вписывался в тематику НИИ и сверстанный уже план НИР. Более того, он был убеждён, что проект не утвердит Президиум ААН. Поэтому Алексей Иванович предложил Тихонравову и Чернышёву перейти в НИИ-4 со своей группой, но заниматься проектом он пред¬ложил вне плана.
Так Тихонравов и Чернышёв в конце 1946-го г. стали сотрудниками НИИ-4, причем Тихонравов возгла¬вил Специальность ракет с ЖРД, а Чернышёв отдел ра¬кетных топлив. Вместе с ними в НИИ-4 из филиала № 2 НИИ-1 перешли П.И. Иванов, В.А. Штоколов, В.Н. Галковский, Г.М. Москаленко, Д.И. Никитин, Г.П. Шампанов и другие, а с завода № 70 Минсельхозмашиностроения перешёл П.В. Мосолов, имевший к проекту непосредст¬венное отношение. На новом месте проект ожидала не¬простая судьба.
Работа по проекту ВР-190 в НИИ-4 проходила в до¬вольно сложной творческой и морально-нравственной атмо¬сфере. Кроме авторов проекта, сложилась группа сотрудни¬ков, которые считали, что эту работу надо закрыть. Это были сознательные враги, вскоре после смерти Сталина активно ринувшиеся в ряды воссоздаваемой пятой колонны. По свиде¬тельству Нестеренко, к нему довольно часто обращались Чернышёв и Мосолов с жалобой на противодействие работе над проектом, в том числе и со стороны начальника политот¬дела П.А. Лапаева. Дело доходило до жалоб в ЦК партии, и для этого были основания, т.к. основной задачей НИИ-4 была работа над созданием ракетного оружия.
Однако была и другая точка зрения. Приверженцы её считали, что исследования проблемы ракетного полёта человека следует отложить. Идею же проекта использовать для решения задач спасения головных частей ракет, их приборных отсеков, проведении испытаний.
Тем не менее, работа продолжалась, но на определёном этапе стало ясно, что полномасштабная работа над проектом НИИ-4 не по силам. По этому поводу Нестеренко пишет: «...стало ясно, что силами института решить проблему невозможно, поэтому с ней были ознакомлены С.П. Королёв и другие конструкторы ракетной техники.
С.П. Королёв отозвался очень положительно и сказал, что работа очень интересная и желательно, чтобы к этой работе был подключён и НИИ-88… Но вначале он тоже сомневался в целесообразности таких работ». По поводу последней фразы Нестеренко выразился более жёстко - Королёв отозвался о проекте негативно, особенно его раздражало применение парашюта. Более того, вспоминал Нестеренко, по инициа¬тиве Королёва маршал артиллерии Н.Д. Яковлев направил в НИИ-4 комиссию по проверке этой работы. К счастью, все обошлось. Академик РАН Б.Е. Чёрток в докладе о М.К. Тихонравове на пленарном заседании академических науч¬ных чтений в 2001 г. в связи с этим выразился весьма об¬разно: «Королёва проект не покорил». Таким образом, при¬веденные факты позволяют утверждать, что Королёв пер¬воначально проект ВР-190 не принял.
«Проект ВР-190 в 1947 г. был передан в специальное подразделение, где ему было придано несколько иное на¬правление с новым названием «Ракетный зонд». Тихонравов вскоре отошёл от этих работ», - писал ветеран НИИ-4 по¬мощник Тихонравова И.М. Ятунский. Но измени¬лось не только название проекта, но и решаемая в нём задача. В этом проекте решалась теперь задача спасения отработав¬ших ступеней ракет и приборных отсеков. Со слов Нестерен¬ко, ему удалось добиться разрешения начальника главного штаба ВВС на натурные испытания «Зонда» на полигоне в Щёлково, при которых «Зонд» сбрасывался с высоты 11 тыс. метров на парашюте. Тормозная двигательная установка включалась от контактного штыря. В проекте решалась также проблема спуска грузов с летящего самолёта и мягкой по¬садки на землю при помощи парашютно-тормозной системы. Эта задача решалась в интересах ПДС, и руководил этими работами заместитель начальника НИИ ПДС по науч¬ной части Н.А. Лобанов.
В 1948 г. в НИИ-4 состоялось заседание научно-технического Совета, членами которого были С.П. Королёв и его заместитель В.П. Мишин. На Совете обсуждался про¬ект «Ракетный зонд». На этот проект были получены поло¬жительные отзывы заместителя начальника НИИ ПДС Ло¬банова, заместителя начальника НИИ-88 Ю.А. Победонос¬цева, профессора И.А. Хвостикова, главного конструктора НИИ-88 С.П. Королёва. Вот несколько выдержек из его от¬зыва:
 «Основная идея проекта ВР-190 заключается в доказательстве и разработке ме¬тода безопасного спуска отделяющейся головки на Землю, представляется нам вполне своевременной и заслуживаю¬щей своего осуществления. ...Необходимо продолжить ра¬боту авторов проекта ВР-190 применительно к текущим практическим задачам... Первым этапом такой работы мо¬жет быть осуществление безопасного спуска отделяющейся головки с приборами. ...Для успешного решения дальнейших экспериментальных и конструктивных задач следует привлечь к участию в работах ряд заинтересован¬ных организаций, включая НИИ-88 по ракетному зон¬ду». И подпись: «Главный конструктор НИИ-88, член-корреспондент ААН С.П. Королёв».
Итак, в процессе рабо¬ты над проектом ВР-190 изменилось не только его назва¬ние, но и задача. Исключена была из рассмотрения задача ракетного полёта человека. К рассмотрению были взяты задачи спасения головных частей и отработавших ступеней ракет при испытаниях (руководитель Нестеренко). десан¬тирования техники с самолётов (руководитель Лобанов).
В очерке истории НИИ-4 сказано: «...инициативная разработка института по созданию «ра¬кетного зонда», которая завершилась выпуском эскизного проекта на систему для отработки приземления людей и животных, размещенных в кабине. Авторам этого проекта Нестеренко А.И., Михайлову Е.И., Полищуку М.К.. Мосо¬лову П.В.. Елистратову Л.А.. Тимофееву А.В. и Волячкову Е.В. была присуждена Сталин¬ская премия 2 степени. Со слов Нестеренко в список на представление премии был включен и Тихонравов, но он сам вычеркнул своё имя из этого списка.
В июле-августе 1951 г. были осуществлены четыре вертикальных пуска геофизических ракет Р-1Б и Р-1В с жи¬вотными на борту в специальном герметическом отсеке, ко¬торый спускался после полёта на парашюте. Были попытки, но неудачные, спуска и всего корпуса ракеты. И, наконец, несколько технических решений проекта ВР-190 были реализованы на спускаемых аппаратах космических кораблей «Восток». «Восход», «Союз».

Глядя на это графическое сравнение русской космической мощи и американской дутой ущербной лунности, всем становится ясно, что Советский Союз по восходящей линии продолжал осуществлять свои космические программы. Новый советский Спутник, который был выведен на орбиту 15 мая 1958 г., выглядел колоссом даже по сравнению с «потрясшим воображение учёных всего мира» «Спутником-2». По оценке американских экспертов, «Спутник-3» не оставлял камня на камне от последних сомнений в способности Советского Союза послать, как только он сочтет это нужным, свою ракету на Луну. Более того, ракета, выведшая на орбиту новый советский Спутник, могла бы доставить к Луне в 30 раз больший груз, чем это предполагали сделать сами американцы.
Запуск спутника с собакой на борту, отмечал М. Кейдин, «был подобен огненным письменам на стене: если русские могли вывести на орбиту вокруг Земли контейнер весом в 1120 фунтов, вопрос о их возможностях отправить ракету к Луне отпадал сам собой... Оставалось только догадываться, когда они это сделают».
У Соединенных Штатов оставались считанные дни, в течение которых они могли бы попытаться послать свою ракету в сторону Луны. Новая, и опять неудачная, попытка была совершена группой фон Брауна 7 декабря 1958г. А 2 января 1959 г., в то время как американские ракетчики, работая круглосуточно, готовили к полёту пятую по счету ракету, они узнали о рождении Первой Искусственной Планеты Солнечной системы. И её родиной по праву стал Советский Союз.
По мере всё новых успехов Советского Союза становилось очевидным, что стремление одним рывком изменить образовавшееся между двумя странами неравенство в области овладения космической техникой основывалось на грубых просчётах, и на спасительной надежде, что Советский Союз под действием пятой колонны будет разложен и окажется вынужденным приостановить свое поступательное движение по крайней мере в тех направлениях, которые непосредственно связаны с созданием возможностей для плодотворных космических исследований.
Собственныеё на первых порах весьма скромные успехи Соединенных Штатов, которыми после долгого периода неудач увенчались их отчаянные попытки вырваться в космическое пространство, несколько притупили остроту вопроса о престиже, хотя и не сделали его менее болезненным. Это способствовало тому, что Соединенные Штаты начали возвращаться к старой концепции обязательной военной оправданности любых предпринимаемых ими космических экспериментов. Такой двойственный характер по своей целенаправленности носила доставшаяся по наследству правительству Кеннеди злополучная программа «Меркурий», предусматривавшая суборбитальные и орбитальные полёты пилотируемых космических кораблей.
«Уже в течение многих лет наши специалисты понимают, что во многих основных отраслях научно-исследовательской работы Советский Союз располагает первоклассными учёными и возможностями, которые... иногда превосходят всё, что имеется у остального мира», — писала «Нью-Йорк таймс». Приблизительно в таком же духе изменились высказывания и других серьёзных американских газет.
Но если советская наука, как соглашалась теперь американская пресса, действительно вступила в период «потрясающих достижений», то тем более плачевным выглядело положение, сложившееся в США. Посланная в Советский Союз для изучения существующей там системы подготовки научных кадров специальная группа доктора Лоуренса Дертика, назначенного президентом «комиссаром Соединенных Штатов по образованию», вернулась из поездки, ошеломлённая всем увиденным за время своего путешествия. «Все виденное нами, — говорилось в представленном докладе, — поразило нас особенно в том смысле, что мы просто не представляли, в какой степени СССР как нация видит в образовании средство своего развития... Нашей основной реакцией поэтому было изумление — и я подхожу к выбору этого определения чрезвычайно осторожно — теми успехами, которых они благодаря Сталину, очевидно, достигли в этом плане. Независимо от того, как расценивать этот факт, но десять американских специалистов в области образования вернулись домой, потрясенные тем, что они видели».
С ещё более паническими настроениями вернулся в Соединенные Штаты из своей поездки по Советскому Союзу Джон А. Кеннеди, издатель «Аргус-лидер» (Анус – пидер), влиятельной газетки в штате Южная Дакота и владелец нескольких радиостанций. Прожжённый журналюга херстовской школы, он вынес из своего путешествия повергшее его в холодный пот впечатление, что «Запад проигрывает свою борьбу за существование в учебных институтах Америки», что «русские студенты могут превратиться в самую страшную угрозу в мире для Соединенных Штатов» и что, наконец, «русские научно подготовленные умы, которые в массе выпускаются советскими учебными заведениями, превосходят по опасности любое другое имеющееся у России оружие». От Соединенных Штатов, делал он вывод, потребуются почти сверхчеловеческие усилия, если они решат попытаться догнать Советский Союз.
Группы Дертика и Дж. Кеннеди имели все основания сделать столь неутешительные заключения из своих поездок. Но они оказались не в состоянии дать сколько-нибудь действенные практические рекомендации, с помощью которых можно было бы изменить сложившееся положение. Научно-техническая революция, начало которой положили открытия в области ядерной физики и космические исследования, оказалась по своей сути явлением, выходящим за рамки капиталистических производственных отношений. Поэтому ставка делалась на воссоздание в СССР пятой колонны, состоящей из тайных недобитых троцкистов и деток юристов.
Теперь понятно, почему когда в конгрессе один из членов палаты представителей внес предложение об установлении 22 тысяч стипендий для подготовки научных работников, Дуайт Эйзенхауэр не поленился лично написать письмо, в котором он настаивал, чтобы это число было урезано до 10 тысяч. В свою очередь конгресс провалил внесённый президентом законопроект о выделении в помощь строительству школьных зданий мизерной суммы в 300 млн. долларов.
Уже в следующем, 1958 году выпуск инженеров в Соединенных. Штатах, который и раньше не поднимался выше 37,3% от выпуска инженеров в Советском Союзе, снизился еще на 13%. ХХ съезд Хрущёва ясно показывал, что пятая проамериканская колонна в СССР неуклонно абирает силу, и то, что не изменившееся и соотношение 1:2 в пользу Советского Союза по числу ежегодно подготовляемых в стране научных работников, становилось уже не опасным.
Не недостаток средств, а недостаточность «наших научных и технических знаний», с горечью писала «Нью-Йорк таймс», мешают США идти в ногу с развитием космической техники в Советском Союзе.
1 октября 1958 года было принято решение о создании Национального управления по аэронавтике и космическим исследованиям (НАСА), возглавившего работы по освоению космоса. Президент взял эти работы под личный контроль. Он отдал распоряжение подготовить полёт автоматического аппарата к Луне, пытаясь таким образом обогнать СССР в космической гонке. Но и этим его планам не суждено было сбыться. В ночь со 2-го на 3-е января 1959 года Советский Союз осуществил запуск станции «Луна-1», которая пролетела на расстоянии 5 — 6 тысяч километров от поверхности Луны. Во время полёта с помощью научной аппаратуры велись измерения в космическом пространстве (от Земли до орбиты Луны), которые благодаря радиотелеметрической системе передавались на Землю. Интересно, что полёт станции можно было наблюдать и визуально - специальное устройство, установленное на последней ступени ракеты-носителя (а она мчалась почти по той же траектории, что и отделившаяся от неё станция), выбросило на высоте около 100 тыс. км натриевое облако. Эту искусственную комету видели люди во многих странах.

Американцы только в марте ответили запуском «Пионера-4», пролетевшего на расстоянии 60 тысяч километров от Луны. Однако запущенная в СССР 14 сентября «Луна-2» достигла поверхности Луны, а через месяц, в октябре, следующий аппарат облетел вокруг Луны, сфотографировал её обратную сторону и передал фотоснимки на Землю.
Впервые, нами, русскими, была проложена трасса Земля - Луна, впервые нами, русскими,
 был нарушен извечный покой другого небесного тела.
«Луна-1» и «Луна-2» по своей конструкции были не очень сложными. Они решали совершенно определенные задачи: отработку и проверку точности выведения аппаратов на межпланетные орбиты, проверку возможности поддержания радиосвязи с ними на значительных расстояниях, исследование свойств космического пространства между Землёй и Луной и вблизи Луны. Так, при их полёте изучались магнитные поля Земли и Луны, радиационные пояса, космические лучи, метеорные частицы.
Достижения американцев были значительно скромнее. Успешный запуск «Пионера-5» состоялся только в марте 1960 года, но аппарат не попал на Луну и стал спутником Солнца. Всего из девяти попыток запуска автоматических аппаратов на Луну, предпринятых США в 1958 — 1960 годах, семь закончились неудачей из-за неполадок ракет-носителей.
Принципиально новой стала наша автоматическая межпланетная станция «Луна-3». Впервые автоматический космический аппарат получил систему ориентации, причём в качестве источников тока для питания аппаратуры использовались солнечные батареи. На АМС было установлено также фототелевизионное устройство.
Новой станции предстояло облететь Луну, «взглянуть» на её обратную сторону и сфотографировать, а при возвращении к Земле передать изображения из космоса. Вот для этого и была установлена система ориентации. В неё входили оптические датчики, которые «видели» Солнце и Луну, и микродвигатели ориентации, поддерживавшие станцию в строго определённом положении, когда объектив фототелевизионного устройства направлялся на поверхность обратной стороны Луны.
Весьма оригинальной была конфигурация солнечных батарей. Дело в том, что на всей траектории полёта, кроме участка фотографирования, станцию не ориентировали на Солнце. В то же время для выполнения всей программы работ её химические батареи нуждались в постоянной подзарядке. И тогда, после сложных расчётов, в которых пришлось учесть общую компоновку АМС, требования теплового режима, была выбрана оптимальная форма солнечных батарей, позволяющая при любом положении станции относительно Солнца получать ток практически одинаковой величины.
Старт «Луны-3» 4 октября 1959 года прозвучал громким русским салютом в честь второй годовщины начала Космической Эры. 7 октября автоматическая межпланетная станция сфотографировала обратную сторону Луны с расстояния 60 тыс. км и передала целую серию фотографий на Землю, где их с нетерпением ждали учёные.
Фототелевизионный комплекс «Енисей», установленный на АМС «Луна-3» был построен на фотоумножителе. Комплекс включал в себя устройство автоматической обработки фотоплёнки с лентопротяжным механизмом, устройство для передачи изображения, зафиксированного на плёнке, а также специфические телевизионные устройства синхронизации, питания, управления и контроля. От радиационного облучения фотоплёнка была защищена кассетой из тяжелых металлов.
После экспонирования и обработки плёнки в растворах полученное на ней негативное изображение обратной стороны Луны передавалось методом «бегущего луча»: световой поток с экрана малогабаритного кинескопа, пройдя через плёнку, модулировался плотностью негатива и попадал на фотокатод ФЭУ. Кинескоп давал развёртку по строке, а кадровая развёртка обеспечивалась механической протяжкой. Электронный сигнал изображения с выхода ФЭУ поступал в видеоусилитель и далее через радиопередающее устройство на приёмный пункт, находящийся на Земле.
Конечно, сегодня эти фотографии оставляют желать много лучшего. Но они были ПЕРВЫМИ. Расшифровав их, специалисты получили уникальный научный материал. На снимках видны как участки невидимой с Земли поверхности Луны, так и небольшая область с уже известным рельефом. Это позволило привязать доселе неведомые объекты лунной поверхности к уже известными и таким образом определить их координаты. Оказалось, что на обратной стороне Луны в отличие от видимой её части мало «морей», что там преобладают горные районы.
В результате первых полётев к Луне русскими было установлено, что у неё отсутствуют магнитное поле и пояса радиации. Измерения общего потока космического излучения, проведенные на траектории полётов и вблизи Луны, дали новые сведения о космических лучах и частицах, о микрометеорах в открытом пространстве. Полученная информация позволила перейти к созданию ещё более сложных, еще более совершенных космических аппаратов. Но она находиться до сих пор под запретом к публикации, ибо документально разоблачает американскую лунную аферу.
С таинственными, пугающими намёками американцами указывалось, что русские нарочно таким образом запланировали полёт своего Спутника, что, хотя он и пересекает несколько раз в сутки территорию Соединенных Штатов, практически остаётся невидимым для американских военных наблюдателей, так как время его пролётов не совпадает с часами рассвета или сумерек.
«Большинство людей, — писала газета американских коммунистов «Дейли уоркер», — понимают, что Спутник напевает песню мира и приглашает другие нации поддержать её припев». Но доводам среднего американца — «Они запустили эту штуку, ну и что из этого? Разве они собираются разбомбить нас завтра?» — милитаристами был противопоставлен целый арсенал фальшивых доводов, которые могло только изобрести сознание человеконенавистников.
Примечательно, что академику Благонравову, находившемуся в то время в Вашингтоне, был задан следующий вопрос: подтверждает ли он, что целью советской космической программы является достижение неограниченного контроля над всем миром. Отказ Благонравова согласиться с этим диким утверждением не обескуражил репортера, который тут же потребовал, чтобы советский учёный «по крайней мере признал», что страна, которой первой удастся послать на орбиту вокруг Земли космический корабль с человеком на борту, завладеет контролем над миром.
Доказывалось также, что советские спутники якобы являются первой опытной моделью космических устройств, которым предстоит стать составной частью так называемых «пассивных», то есть военно-разведывательных космических систем, «первым поколением» в ряду принципиально новых видов оружия будущего.
В ближайшие годы, прогнозировал Вальтер Дорнбергер, возглавлявший ранее исследовательские работы по ракетной программе в фашистской Германии, а теперь подвизавшийся в качестве консультанта «Бэлл эйркрафт корпорейшн», Советский Союз должен запустить спутник с телекамерой на борту, который с военной точки зрения может стать идеальным разведчиком, способным обнаруживать все цели на территории Соединенных Штатов и сообщать о них русским. Вывод такого спутника на орбиту, указывала в своей редакционной статье газета «Вашингтон пост», даст Советскому Союзу возможность составить точную карту мира, необходимую для наведения на цель межконтинентальных баллистических ракет. «Очевидно также, — добавляла газета, — что запуск советского спутника имеет военное значение и с другой точки зрения: много ли теперь русским потребуется времени, чтобы послать на орбиту своих наблюдателей в космическом корабле?»
США приступили к выработке концепции ПСО в 1957 г., практически сразу после открытия Космической Эры. Летом 1962 года США произвели несколько попыток взорвать ядерное устройство в космосе. Не все были удачными: 4.06.1962 года и 19.06.1962 года во время запусков ракет «ТОР» с ядерными зарядами обе ракеты отказали в управлении, и их пришлось подорвать. Обломки ракет и ядерных зарядов упали в океан. Повторный пуск 27.07.1962 г. также был неудачным. Ракета была подорвана в момент запуска (снова с ядерным зарядом на борту), пусковая площадка была уничтожена...
Бог войны любит жертвы...
В 1963-1966 г.г. на полигоне Кваджелейн был развёрнут противоспутниковый комплекс на базе ракет «Найк-Зевс», в составе 4-х пусковых установок, обеспечивающих перехват на высотах до 350 км. В дальнейшем на этом комплексе отрабатывались более совершенные противоракеты «Спартан», а в 1975 г. он был законсервирован. Одновременно на о. Джонсон (Тихий океан) были развёрнуты две пусковые установки ракет «Тор-Аджена» экспериментально боевого комплекса ПЕСО, с высотой перехвата до 2000 км. В 1975 г. и этот комплекс был законсервирован. Всего за время существования указанных противоспутниковых комплексов было проведено 16 испытательных запусков. В дальнейшем США перешли к созданию авиационных ракетных противоспутниковых комплексов.
У американцев после 1957 года оставалась предпоследняя надежда восстановить свой престиж — первыми запустить в космос человека. Начинался новый виток гонки; американской стороной на карту было поставлено очень многое. Но программа «Меркурий» не снискала лавров Соединенным Штатам. Составленная в большой спешке, плохо продуманная и практически не опирающаяся на сколько-нибудь прочную техническую базу, необходимую для её осуществления, она, по мнению авторитетов, выглядела «абсурдной» и едва ли могла претендовать на своё осуществление, если бы не политические соображения. Не удивительно поэтому, что она оказалась непригодным инструментом и для достижения политических целей.
12 апреля 1961 г. в Советском Союзе был выведен на орбиту первый космический пилотируемый корабль «Восток». Совершив за 108 минут один виток вокруг земного шара, его пилот Ю. Гагарин благополучно приземлился в заданном районе.
Несмотря на последовавшее вскоре после полета первого советского космонавта указание президента ускорить темпы выполнения программы «Меркурий», к моменту орбитального полёта Гленна она уже безнадежно отставала от расписания, а расходы на нее ровно в два раза превысили первоначальные наметки.
Американская пропаганда, пытаясь как-то оправдать отставание программы «Меркурий», не постеснялась прибегнуть к утверждениям, будто американцы в отличие от русских проявляют гораздо большую заботу о безопасности своих астронавтов. Высший американский авторитет по вопросам медико-биологической организации космических полетов человека — начальник аэромедицинской лаборатории военно-воздушных сил полковник Дж. Стэпп, по его словам, нисколько бы, например, не удивился, если бы русские в ближайшее же время отправили кого-нибудь в космос, вообще не позаботившись о способах его возвращения на Землю. Пока же, за неимением поводов протестовать против столь бесчеловечного эксперимента (трагический полёт Комарова был ещё впереди), в Америке дружно «возмущались» посылкой Лайки на «Спутнике-2». Американское общество защиты животных приняло решение развернуть всемирную кампанию против «антигуманного», по его утверждению, поведения Советского Союза и, кроме того, направить свой собственный «решительный протест» Советскому правительству через государственный департамент. Приблизительно в том же духе действовали и другие многочисленные общества подобного типа.
Идея штурма космоса владела Королёвым давно. Он верил в возможность получить на ракете первую космическую скорость и таким образом создать искусственный спутник Земли, обсуждал свои замыслы с М.К.Тихонравовым ещё до войны. 9 марта 1934 года, возвращаясь с работы, Королёв и Тихонравов проговаривали перспективы полёта человека в космос и даже обсуждали, кто будет тем первым, на чью долю выпадет такое. В тот самый день (это был день празднования Иоанна Лествичника) родился Юрий Гагарин. Так началась его лестница в небо.