Исповедь старушки

    На окраине Богом забытой деревушки в перекошенной одноэтажной больнице в общей палате лежали две тяжелобольные женщины.  Жить им оставалось ровно восемь минут. Антонина Марковна  слегла с инсультом, а Валентина Захаровна страдала от душевной боли: ее донимали кошмары и навязчивые мысли о невыполненном долге перед сыном. Обе тяжело дышали, нашептывали себе под нос молитвы и то и дело кряхтели, ворочаясь под одеялом.
Лунный свет заливал всю комнату, и ее убогое убранство даже в полумраке подчеркивало уровень медицины независимой Украины: довоенные кровати времен Сталина с высокими спинками-решетками и провисшими сетками, тумбочка без дверцы, графин воды, два граненных стакана, и ни намека на лечение, серые облупленные стены и аура нищеты в каждом глотке воздуха.
В полночь я облачился в образ земного священника и, оставив свои крылья на кресле в коморке с табличкой «Регистратура», направился по коридору в дальнюю палату – палату смертников. Останавливать меня было некому. Дежурная медсестра спала на кушетке и смотрела розовые сны о прогулке по цветущему саду в компании очаровательного спортсмена.
Я вошел и осторожно прикрыл за собой дверь. Шаг, и я посредине. По обе стороны – измученные болезнями женщины. Какая станет первой? Я остановился, и обе тут же распахнули впалые мутные глаза. Им приходилось прикладывать массу усилий, чтобы приподняться, но губы расплывались в дрожащей улыбке.
– Валентина Захаровна, – я устремил свой взгляд на седовласую старушку. – Я пришел выслушать вас.  – Она поднесла руку к подбородку и закусила указательный палец, сдвигая брови. Ее морщинистое лицо не выражало страха, скорее – непонимание, смятение, а вместе с ним и ожидание скорого облегчение страданий. Антонина Маркова вопросительно наблюдала за нами, перекрестилась и устроилась поудобнее, еще не зная, что ждет ее впереди.
– Я скоро встречусь с сыном? – спросила Валентина Захаровна и, не дожидаясь ответа, продолжила говорить. – Я никогда и никому не рассказывала эту историю. Это тот эпизод из моей жизни, который я была вынуждена скрывать от всех родственников, друзей, соседей и знакомых. Вот уже тридцать лет я никак не решалась заговорить об этом, но сейчас мне хочется поделиться переживаниями и очистить душу от чувства вины. – Она говорила медленно. Каждое слово давалось с трудом. – Я сильно обидела одного человека, оклеветала, унизила, лишила любимого… Да, именно лишила. Мы обе потеряли его навсегда. Мне тогда было 45 – баба ягодка опять, – с сарказмом добавила она. – Мой Андрейка вернулся из Афганистана живым, здоровым и красивым парнем. И хоть его виски рано побелели, но молодые девки все равно не давали ему проходу. Вешались на шею, как заразы. Отбоя от них, проклятых, не было. Андрейка был вылитый отец:  высокий, плечистый, развитый, все тело силой дышало, в выражении лица – смелость и мужество. Настоящий герой, воин. Как я гордилась им! Смотрела на него и не могла нарадоваться, что живой, что вернулся не в цинковом гробу, как Тонькин сын.
Антонина Марковна побледнела, лицо вытянулось, челюсть задрожала, на глаза накатывались слезы. Она корявой рукой растирала их по обвисшей коже и шмыгала носом. Валентина Захаровна замолчала, переводя дух. У обеих в сознании всплыли воспоминания тридцатилетней давности. Обеим женщинам было о чем сожалеть.
– Эх, Тонечка, прости меня, – взмолилась Валентина Захаровна. – Тебя и так судьба жестоко ударила: и смертью мужа, побывавшего в плену у немцев, и смертью сына, погибшего от рук афганских моджахедов, а я еще и дочь твою прокляла за то, что она увивалась за моим Андрейкой. Не понимала я, дура, раньше, что не нужно было мешать молодым жить своей жизнью. Будь я умной, приобрела бы дочь, а так потеряла одного единственного сына.
Схватилась за сердце Антонина Марковна, лицо исказилось от боли, комнату наполнил шум глубокого затрудненного дыхания. Она как рыба, выброшенная на берег, беспомощно раскрывала рот и билась из последних сил за право дышать.
– Неужто прокляла? О чем ты таком говоришь? – еле слышно произнесла Антонина Захаровна и жалко опустила голову на подушку, скрестив руки на груди.
– Помнишь, в доме на углу жила Егоровна? – Валентина Захаровна все еще сидела, а я стоял рядом, дав ей возможность покаяться перед смертью. – Она по моей просьбе навела порчу на твою Светочку. Это я виновата, что нет у нас с тобой ни детей, ни внуков. Знал бы, где упадешь, так соломки бы подстелил. Никогда не забуду того дня, как Света пришла ко мне в слезах и сказала, что в положении, что любит моего Андрейку и что пожениться они хотят по осени… Но до осени ни Света, ни мой мальчик так и не дожили. – Рыдания частично съедали слова, но Валентина Захаровна настойчиво боролась с эмоциями. – Я не поверила, что она беременна от моего сына, обозвала потаскухой… О ней ведь бабы только и судачили, с кем в лопухах ее видели, говорили даже, что твой брат Иван таскал ее на сеновал.
Антонина Захаровна собралась с силами и снова приподнялась, продолжая разговор. Ее голос зазвучал увереннее и громче. 
– Иван с войны пришел невменяемым. Ему повсюду немцы мерещились. Пил, руки распускал, никого не слушал, и Светочку мою он испоганил: изнасиловал по пьяни и растрепал своим дружкам-собутыльникам. Не по своей воле дочь моя славу непутевую обрела. Но и она замуж хотела, как и сверстницы ее мечтала о фате и белом платье. Разве не имела она права на счастье? Тем более любила она твоего Андрейку всей душой.
– Каждый человек имеет право на счастье, – согласилась Валентина Захаровна. – Знала бы я, как все станется, не мешала бы их любви, приняла бы Светочку как родную и пошла бы она в белом платье под венец, а не в гроб легла, и сынок мой живой бы остался. А я, дура, не понимала этого раньше: поругалась с Андреем, с хаты вон выгнала, сказала «живи, как хочешь, и чтобы ноги твоей больше во дворе моем не было», и он ушел, но не к Светке побежал, а к Ивану твоему отношения выяснять. – Замолчала и тихо-тихо добавила, – там его и нашли с проломленным черепом.
– С окровавленным топором он явился ко мне, – подхватила историю Антонина Захаровна. – Я у плиты стояла, пирожки переворачивала. Он кипел от злости и кидался на меня, угрожая убить и меня и Светочку, кричал, что твой Андрей мертвый лежит у него в прихожей. Света, как это услышала, выбежала на улицу и бегом в соседний двор. Я за ней. Иван следом. Сцепились мы с ним прямо на улице. Дед Федя давай нас разнимать, а Света тем временем, умываясь слезами, бросилась к речке. Не догнала я ее, не остановила, не спасла от доли жестокой, не уберегла ни от брата своего непутевого, ни от беды окаянной… А моя девочка всего напросто жизни без твоего Андрейки не представляла, вот и утопилась с горя…
– Прости меня, Тонечка, перед Богом прошу, прости. – Всхлипывала она.
– Бог простит. – Антонина Марковна плавно опустилась на постель и закрыла глаза, испустив последний вздох.
Она опередила Валентину Захаровну ровно на тридцать секунд.
– Ждет меня суд божий, но я не боюсь предстать перед ним. Я готова умолять о возможности заново родиться на Земле Андрейке и Светочке, чтобы они вопреки всем невзгодам и препятствиям стали счастливы. – Она протянула ко мне костлявую руку и, так и не коснувшись моей, обмякла, простившись с жизнью.
Я выполнил свою миссию и мог бы надеть крылья и вернуться в заоблачный мир, но меня задержало одно событие, очень важное для такой глухой деревушки, как эта. У стен больницы одновременно остановились два старых автомобиля, изъеденных коррозией. Дежурная медсестра вскочила с кушетки и побежала открывать дверь. На пороге стояли две молодые девушки с большими животами, их сопровождали мужья, и в скором времени на свет появилась маленькая Светлана и маленький Андрей. Услышав знакомые имена, я улыбнулся и поднялся в небо. Чьи души поселились в этих телах, я даже не сомневался, а вот как сложится их жизнь – это уже другая история.