Мои воспоминания о Царском селе

В тот год осенняя погода
Нежданно в августе пришла,
Под посветлевшим небосводом
Не дожидаясь сентября,
Предчуствуя зимы объятья
Примолкнул лес. В осенних платьях
Стояли липы, тополя
И погрустневшая земля
Цветным покрывшись одеялом
Ждала тревожно и шуршала
Под торопливыми шагами
Сухой листвой.

Но день заметно стал иной
Рассвет седые приносил туманы,
И птиц крикливых караваны
Еще не плыли в поднебесье
С печальной и прощальной песней...
Еще был далеко не вечер,
Все так же солнце грело плечи,
Но в жизни все не без обмана
И в этот год, довольно рано,
Цыганка осень закружила,
Листвою парк заворошила
И завертела по-над  долом
Разнорасцвеченным подолом.

Из всех времен, что чередуются в природе,
Мне всех милей осенняя пора,
Не оттого, что все поспело в огороде
И спрятано надежно в закрома,
А оттого, что с этой вот поры
Уже не стынет сердце от жары,
Не досаждают мухи, комары
И свежесть пьет легко дыша
Помолодевшая душа.
Еще люблю ее я потому,
Что осень встретил раньше, чем весну.

Пусть за плечами уж немало весен,
Но в памяти, сомнениями смятой,
Осталась свежей почему-то осень
Из тех,ушедших лет семидесятых
Того, уже минувшего столетья,
В котором больше было лихолетья,
Чем радостей земных, всех разом взятых.

Мои товарищи не видели в том толку,
Чтобы без смысла бегать в самоволку,
Какой резон шататься по дорожкам,
Где клен рассыпал рыжие ладошки,
Что за нужда - так рисковать напрасно,
Добро бы ради девушки прекрасной,
Либо бодрящих дух бутылочки "чернил",
Зачем впустую тратить столько сил,
Чтоб улепетывать, подковками звеня,
От раззадоренного патруля.
Я все скрывал и никому не говорил,
Что тою осенью я к Пушкину ходил...
В армейской, густо матершиневшей среде,
Меня тогда б не поняли нигде.

Писал стихи и я, хоть сознаюсь при этом,
Не причислял себя я к гильдии поэтов
Из осознания того, что на Руси
Кругом поэты, где ни колеси.
К тому же, небеспочвенно считал,
Все лучшее до нас уж Пушкин написал
И, что тягаться с ним, - пустая суета,
Но в царскосельских тех божественных садах,
Когда в природе дни задумчиво - тихи,
Во мне, как никогда, рождалися стихи.

Суровый комендант с торчащими ушами,
Известный лютостью своей у губарей,
Державший полностью комплект тюремных камер,
А в кабинете в клетке снегирей,
Мой полистал блокнот и, наконец,
Вдруг, к изумленью всех, а больше моему,
Сказал раздумчиво: - Беги домой, боец,
Поэт на гауптвахте - ни к чему.
А ногтем выпуклым, болезненно - горбатым,
Отметил то, что заняло внимание его:
-Вот здесь, пожалуй, дактиль туговатый,
А, в общем - то, довольно ничего.

Меня гекзаметры и дактили не греют,
Где и когда мне было их учить?
Я и сегодня ямба от хорея
И не пытаюсь даже отличить.
В ментальной памяти живы еще приметы,
Как наши грамотно - известные поэты
На царственных особ не пишут эпиграм,
Свои стихи поют под голос фонограм
И в современности посредственно - убогой
Живут прераспрекрасно, слава Богу.
Премудростей таких я никогда не знал,
Но в клетке птичек пленных не держал.

В  те годы мы учились понемногу
Тому, как представлялося тогда
Вело бы нас достойною дорогой
В коммунистическое никуда.
История велась с семнадцатого года,
А то, что прежде, - это мимоходом
Лягнув царей, чтоб не повадно стало,
Нам объясняли мраком капитала.
Поэзия в дороге к коммунизму
Растилася в горшках соцреализма.

Что ж до гекзаметров и прочих, там,прикидов -
Хореев, дактилей, размеров, стилей, видов,
То это все, как в песне "Трали-вали"
Не проходили, нам не задавали.
А что до Пушкина, то милый наш поэт
Всем тем владел уже в пятнадцать лет,
Образование, скажу я вам, тогда
Было не нашему чета.

Досадно лишь, что при таланте этом
Не белорусским Пушкин был поэтом,
Он с нашим бы тогда менталитетом
Жил бы, да жил! И в том сомнений нет
Премного долгих и счастливых лет.
Не задирал бы хвост, не пыжился б в герои
И речку Черную объехал стороною,
На злободневности не изводил чернил
И сколько б нам он сказок сочинил!

А собственно, - чем россияне хуже?
Там тоже все одной богеме служат,
Той, что властям послушна до смиренья,
И поражаешься порой до умиленья
Умеющим лизнуть начальственную руку,
Чтоб скоро угодить, либо рассеять скуку
Высокоцарственных особ, по милости которых
Деньга крутиться в государственных конторах.

Один такой поэт решился долго жить,
С единственною целью - пережить
Пусть не десяток, так хоть трех царей.
Задачи этой не было сложней,
Поскольку те, хоть верьте, хоть не верьте,
Власть отдавали только после смерти,
При этом жили вовсе и не хило,
В тепле и сытости, ходили не в бахилах
Как прочий весь народ.

Подумал наш поэт, прикинул все и вот,
Допетрил, что лишь тот царей переживет,
Кто хитро карты обозначит крапом
И сможет угодить и жертвам и сатрапам,
Короче, так писать, чтобы при этом
Держаться либерального нейтралитета,
А графоманить так, - не вашим и не нашим,
Быть к хлеборезке ближе, дальше от параши, 
И безо всяческих излишеств и затей
Стихи стал сочинять для маленьких детей,
С расчетом и прицелом на примете,
Что творчество его оценят и заметят.

И как ведь угадал! Рулил тогда правитель
Хоть и тиран, но прежде сочинитель
Стихов, которые не искупались в славе
В двуглавой императорской державе,
Тот, кто добравшись до вершины мирозданья,
Большим ученым слыл в языкознаньи.

Поэт наш, стихоплетство посвятивший детям,
Отцом искусства все же был замечен,
Приплыл к нему весомый доппаек,
Пришлепали к буржуечке халявные дрова,
А от издательств уж потек оброк,
И тут, рискнув, он к гимну написал слова.
Отцом поэзии тот текст одобрен был
И в гимне наш поэт заговорил,
Да что заговорил?! Запел на всю планету,
А ведь тогда не знали интернета.

Уж много сытых, долгих лет
Спокойно прожил наш поэт.
Детишки, внуки стройно в жизнь вошли,
Привычно сторонясь лопаты и тюрьмы,
Уж четверых правителей счастливо закопали,
Тех, что кормили, вешали медали,
И вот уж пятый царь возглавил государство,
Но пошатнувшись, развалилось царство
От происков враждебных элементов
На куцые, но гордые фрагменты.

Забыв зачем когда - то брали Зимний,
Свои фрагменты сочинили гимны,
А оттого, что коммунизм остался не у дел,
Тот, прежний гимн поэта устарел
И просто стал билибердой билиберда,
Тут встрепенулся наш поэт: - Да ерунда!
Мы вмиг поправим, чтоб не выглядеть убого,
Да это нам раз плюнуть, ради Бога!
По мне он не поэт, он - обормот,
Поэт в России долго не живет.

На фотографии, изрядно пожелтевшей,
След осени, давно уж облетевшей:
Я, молодой и наглый, в позе бонзы
Сижу, обнявши девушку из бронзы.
На обороте надпись со словами,
Тогда оставшаяся между нами:
-Моей любимой мамочке от сына
И девушки с разбившимся кувшином,
И мысль шальная прибавляет чести,
Ведь сам поэт сидел на этом месте!

У той красотки фотографий в личном деле
Поболей, чем у знатных топ моделей
Сегодняшних...А сколько теплых слов!
Но тою осенью Володька Жигулев
Украдкой снял меня с оглядкою несмелой,
Своей, теперь уже не модной, "Сменой".
Но это я к чему? Ведь кроме той девицы
Там многому чему не восхититься,
Скажу вам прямо, попросту нельзя...
А дело, видите - ли в том, друзья,
Что эта девушка, в той жизни пролетевшей,
Листом кленовым пожелтевшим,
Особой памятью хранима для меня.

Парк в этот день был пуст необычайно
И редкий пешеход случайный
Брел в тишине скучающей походкой,
В пруду чесменском дрейфовала лодка
И тень ее, надломленная малость,
С водой недвижимой шепталась
О том, как красный лист в бестыжем неглиже
В объятия земли планирует уже.

Шуршащею листвою вдоль пруда
Зачем - то и неведомо куда,
Шли две старухи, листья загребая,
Нескорыми шагами неуверенно ступая
По разноцветному осеннему ковру.
А был - ли тот ковер им по нутру,
О том судить я не берусь,
Но только знаю: Этих двух бабусь,
По жизни по моей протопавших тогда,
Я не забуду никогда.

Был будний день, не до экскурсий было,
По небу, не прощаясь, лето плыло,
Скользя по кромке убегающего дня,
Капелью листьев по траве звеня.
Я торопился с девой попрощаться
И самоволку скомкав, возвращаться
Чтоб, не дай Бог, товарищ  старшина
Внезапно не хватился бы меня.

продолжение завтра