Алеша

Алеша, ты помнишь, как тучи бродили
По затвердевшему льду
Осеннего грустного неба, что кутает землю
В абстрактно-пустой звук оружия или
В наполненный горестью шлема железного стон?
Ты помнишь фашиста поганого голос,
Стреляющий в душу свинцовыми ядрами пушки,
Заряженной прочно, разящий свинцом,
Но живущий до первого выстрела
Солдата советского самой заветной игрушки?
Ты помнишь, как в сорок втором, на «Уране»
От огненной радуги звуков и шума,
Которые дружно в осколках плескались,
Взлетели на воздух огромные сотни совсем молодых камуфляжей?
Там, друг мой заклятый, Алеша, был Мавриков Петр,
Который фашизму кишки выпускал топором веры в Бога
Да знания дела святого борьбы,
Отчаяние пивший огромными бочками в дырках
И несший сквозь смерти туман
Ярко горящие угли надежды огромной поклажей.
За ним, по степи заросшими раной единой ногами ступали
Совсем обветшалые кости, обросшие пыльною кожей.
В руках у костей очень тихо шептались
До пуза наевшиеся золоченою пулей винтовки.
Шептались и все про себя бесновались,
О том, что костей не останется больше десятка,
Стоит им встретиться с мерзкой немецкою рожей.
Так вот, не осталось
И даже десятка от сотен смеющихся уст под усами.
А члены, что некогда их от нас отличали,
Все ворон прожорливый в глотку пихает-
Для ворона праздничный день по три раза за сутки в силу вступает.
Ты вздрогнул, Алеша, скажи, неужели
Неверная память нашла в лабиринтах
Навеки застрявший в твоем в тупике отрешения ужас?
Так пусть он получит пинка,
Пусть поднимется твердо
И резко тряхнёт твое тело за хилые плечи,
Позволь одним махом ноги пробить ему хлипкую стену,
Что громко пыхтя воздвигали наружу
Непонимание, трусость и страх, неприличные твердому мужу.
Конечно, Алеша, тут спорить нельзя, ты все перевидел:
И боль, и кровавые лужи, блестящие в солнечных бликах,
Горючие слезы, окопы могил для солдат безымянных…
Но разве напрасно мы сердце себе вырывали,
Кричали, марались в грязи, разлетались в осколки?
Подумай, Алеша, как Родина плачет больная.
Она беззащитна, сынов наплодившая старая баба.
Ведь баб защищаешь, Алеша, жену защищаешь?
Жену твою немцы на сене раз двадцать на день распинают.
Терпеть это будешь, Алеша?
Позволишь ты сдаться себе? Дезертирства надежу прельщаешь?
Тогда отруби себе руку, моральный ублюдок!
Предателю не на что быть на героев обычных похожим,.
Но если руки своей жалко, жены своей жалко,
Алеша, забудь о крысиной привычке прятаться в норку, как только
Туберкулёзник-сосед кашлянет, и зайдется кровавой мокротою горло.
Ты вспомни о том, для чего начинали,
О том, как нуждается в помощи мамка родная,
Которою Родиной кто-то нарек, в перевязочном пункте.
Тот пункт – это ты и огромное племя железных
Орудий и касок, таких же как ты, кто идет добровольно взрываться,
Не думая так ни о чем, как о смерти минуте.
Патриотизм – громогласное слово, а я,
Как ты знаешь, оркестр из феерий и пафоса не признаю,
Мне милее звук баяна.
Но здесь я скажу: "Патриотом назваться то значит,
Что предан ты псу наподобие цепного
Старухе-стране. Так иди без оглядки,
Умри, но не сдайся врагу, в том священной войны есть простая загадка".