Никогда не разговаривайте с идиотами. О моей книге

 
Наконец-то увидела свет моя третья книга очерков истории уголовно-арестантских песен "Я помню тот Ванинский порт". Она посвящена известным лагерным песням ГУЛАГа - "Бывший урка, родины солдат", "Идут на Север этапы новые", "Я помню тот Ванинский порт", "На Колыме, где тундра", "Не печалься, любимая", "Начальник Барабанов дал приказ" и другим - "Пацаночка", "Я встретил девочку на пересылочке", "Чёрная стрелка", "Угль воркутинских шахт", "На берегах Воркуты" и т.д.

Книга несколько отличается от предыдущих тем, что лагерные песни - особый пласт арестантского творчества, в котором трагических нот, душевного надрыва больше, нежели в уголовных, блатных, уличных. Кроме того, лагерная песня, увы, довольно слабо изучена, как, собственно, и история советских лагерей. До сих пор история ГУЛАГа - это поле идеологических битв, где зачастую сталкиваются полярные, непримиримые точки зрения, и каждая сторона часто пытается аргументировать свою позицию с помощью произвольно подобранных фактов. Так что необходимо было не скатиться в болото политических дрязг, но попытаться дать предельно объективную оценку тех реалий, которые отражаются в песнях.

Насколько удачно это получилось, судить читателю.


К сожалению, некоторые "рецензенты" выставляют себя в нелепом и глупом виде: не в состоянии сказать что-либо по существу моих исследований, они пытаются, что называется, хотя бы пошипеть из-за угла или просто обозначить плевок в мою сторону :)).

Хотя почему я говорю во множественном числе? На самом деле такой персонаж один - некий Михаил Дюков. Кому-то он, возможно, известен как автор двух книг "Путеводитель по русскому шансону".


Ко мне Миша Дюков уже давно, что называется, "неровно дышит". В своё время мне пришлось несколько раз его основательно... ну, скажем так - поправить по поводу песни "Постой, паровоз". И Мишу понесло... Он попытался "уесть" меня несколькими своими "крытическими" выступлениями за пределами хамства, амикошонства, дешёвого гаёрства. История этой "дискуссии - ЗДЕСЬ:

http://proza.ru/2010/12/05/1022

Миша на время притих. Однако с выходом моей третьей книги вновь зарисовался небольшой рецензией. Привожу её ниже -

*****************************
Александр Сидоров «Я помню тот Ванинский порт», 2013


Прежде чем читать новую книгу, я бы предложил читателю очень внимательно просмотреть интервью Александра Сидорова, которое он давал мне некоторое время назад.
Мне почему-то кажется, что вам это может показаться интересным, особенно в разделе «Пояснения»…. Я оставил интервью целым на 100 процентов, как оно было записано, чтобы Фима Жиганец не упрекнул меня в предвзятости или искажении фактов.
Вот что пишут сами издатели о новом творении известного исследователя русской народной песни:

- Новая книга Александра Сидорова (как и две предыдущие - "Песнь о моей Мурке" и "На Молдаванке музыка играет") посвящена "низовому фольклору" - блатным и арестантским песням. В нее вошли очерки, объединенные темой ГУЛАГа, рассказывающие о наиболее известных песнях, рожденных в лагерях и тюрьмах СССР. И за каждой - множество неизвестной широкому читателю информации о нашем недавнем прошлом: "Я помню тот Ванинский порт" - об освоении Колымы; "Бывший урка, Родины солдат" - об участии заключенных в Великой Отечественной войне; "Этап на Север" - об указах, резко увеличивших "население" ГУЛАГа; "На Колыме" - о том, что и в лагерной жизни было место любви...

Читать или не читать новую книгу Фимы Жиганца, он же Александр Сидоров, пусть решает читатель, как мне кажется, со временем Александр потерял некоторую часть своего чувства юмора, с которым начинал работать над данным материалом и это прекратилось отчасти в скучноватое чтиво с элементами назидания…

Объем - 381 c.,
пер., из-во ПрозаиК, Москва
ISBN: 978-5-91631-192-1

Источник:



МОЙ КОММЕНТАРИЙ.
Ну, начнём с того, что НИКАКОГО ИНТЕРВЬЮ МИХАИЛУ ДЮКОВУ Я НЕ ДАВАЛ. Так что это - первая ложь. Я давал интервью - по просьбе издательства "ПРОЗАиК", которое выпускает мой многотомник, - одному из сотрудников портала blatata.com, который назвался Сергеем. Хотя меня и предупредили, что об этом просил Михаил Дюков, который, видимо, руководит этим ресурсом.

Впрочем, это - мелочи. Как и мнение о том, что "со временем Александр потерял некоторую часть своего чувства юмора, с которым начинал работать над данным материалом и это прекратилось отчасти в скучноватое чтиво с элементами назидания". К слову, вместо "прекратилось" следует, видимо, читать "превратилось". У каждого Павла - своя правда, гласит русская поговорка. Тем более - у Михаила. Возможно, Дюкову и "скучновато" читать о лагерях. Но это, согласитесь, ещё не свидетельствует об "утере чувства юмора" у автора рецензируемой книги. Скорее, это - свидетельство того, что автор не утерял ещё здравого смысла и не скатился до комикования и ухахатывания, когда речь идёт о ГУЛАГе. Тем более что и в новой книге "Я помню тот Ванинский порт" достаточно страниц иронических, и смеха, и сарказма. Потому что всё это присутствует и в некоторых лагерных песнях.

Ну, не заметил человек - хай ему грець. Не будем его за это упрекать.

Тем более хватает других поводов.

Для начала замечу, что само по себе многомудрое замечание - "Читать или не читать новую книгу Фимы Жиганца, пусть решает читатель" - меня просто умилило. А КОМУ ЖЕ ЕЩЁ РЕШАТЬ?! У читателя, слава Богу, свобода выбора. Тем более из рецензии Дюкова он всё равно ровным счётом не почерпнул никакой информации...

ВПРОЧЕМ, ДЮКОВ ДАЁТ ССЫЛКУ НА "СВОЁ"-ЧУЖОЕ ИНТЕРВЬЮ (хотя кто знает; вдруг он сам зашифровался под Сергея, который беседовал со мною по телефону?). Что же, обратимся к соответствующему материалу. Заранее прошу прощения у читателя за БЕЗУМНОЕ МНОЖЕСТВО ОШИБОК и косноязычие текста.

Дюков, правда, делает оговорку: "Я оставил интервью целым на 100 процентов, как оно было записано, чтобы Фима Жиганец не упрекнул меня в предвзятости или искажении фактов". С какого перепугу я стал бы обвинять Дюкова, непонятно, поскольку в самой беседе нет ничего, что бы дало повод для обвинений в предвзятости. А вот искажения фактов и реалий как раз избежать не удалось. И произошло это по одной простой причине. ПОРЯДОЧНЫЕ журналисты дают подобные материалы на вычитку автору. Это просто необходимо, если сам ты не утруждаешь себя проверкой правильности терминов, формулировок и прочего. Дай автору - он поправит. Тем более никаких "обличений" и филиппик в адрес самого автора в беседе нет.

Кстати, времени был вагон и маленькая тележка. Ведь интервью готовилось к выходу... почти год!

Кроме того, любое интервью подвергается хотя бы элементарному литературному редактированию. Понятно, что обычная разговорная речь полна невольных перебивов, повторения слов, вкрапления слов-паразитов, неточных формулировок и т.д. Обязанность журналиста - привести всё это в более-менее Божеский вид. Это - уважение не только к автору, но и к читателю, и к самому изданию.

Однако - что сделано, то сделано.

Вот то самое интервью, на которое сослался Михаил Дюков:

 (орфографию, стилистику и пунктуацию оставляю в первозданном виде)

*********Александр Сидоров: «В детстве Фима Жиганец был книжным мальчиком…»*************

- Откуда у парня еврейская грусть? Откуда такой интерес к столь необычному жанру, к столь необычной теме? Потому что, грубо говоря, Вы находились по другую сторону забора.

- Да, конечно, дело не в том, по какую сторону забора я находился. Дело в том, что у меня филологическое образование, и, естественно, когда я попал в эту среду, помимо всего прочего я стал заниматься именно исследование уголовного мира. Не только песен – песни только частное… Поначалу я не очень стремился все это изучать, и меня это не очень влекло, потому что, по большей степени, я был «книжным мальчиком», мягко говоря. Хотя родился в городе Ростове и жил на окраине, и все. Но филология есть филология. Когда учишься на филологическом факультете, занимаешься классической литературой, переводами, и так далее, маргинальная сторона немножечко уходит. Хотя я знал конечно и жаргон, на каком-то дворовом уровне, конечно… И по началу меня не очень-то прельщало, когда я попал в газету для осужденных ростовской области, меня не очень прельщала эта служба, и вообще я не люблю форму, и все остальное. И отношение к милиции, было не очень, хотя это не милиция, не очень положительное.
Но постепенно, работая, общаясь, выезжая и сталкиваясь с людьми, которые отбывают наказание, которые с ними работаю, я постепенно-постепенно начал понимать как филолог. Началось все не с песен, а с жаргона – вот этот особый язык меня увлек, мне повезло встретить настоящих носителей русского жаргона. Не подворотня, а настоящие люди, которые знают этот жаргон (1), которые умеют им пользоваться с красочными поговорками, фразеологизмами, идиомами – вот это меня поразило. Честно говоря, для меня это было шокирующее открытие: что это, оказывается, богатейший, яркий, экспрессивный, образный язык (2), диалект (3), как угодно.
Вот с этого началось мое увлечение жаргоном. С самого начала я стал заниматься исключительно изучением жаргона. Но изучать жаргон невозможно не изучая жизнь, быт этих людей – и арестантов, и уголовников – не изучая историю тюрьмы, не только русской, но ее – прежде всего, мест лишения свободы, и всего остального. У меня появились друзья из отошедших ребят, которые освобождались и мы с ними поддерживали отношения и дружили, и дружим со многими… Семьями дружили. Я стал узнавать столько интересного уже не просто из книг и даже у кого-то из сотрудников, а у этих людей изнутри. У меня знакомые с тремя сроками, с четырьмя сроками, с двумя, то есть люди, которые страшно интересны. Их судьба. Постепенно так случилось, что меня это стало затягивать, засасывать, и я уже всю жизнь посвятил именно этому.
Именно истории и дню сегодняшнему уголовно-арестантской культуре, уголовно-арестантскому языку (4), и настолько втянулся, что теперь мне трудно оттуда вынырнуть. И так мне предложили где-то в 2000 году издать собрание блатных песен, условно говоря, но сам по себе сборник блатных песен – это, конечно, интересно, но к тому времени уже существовали самые разные, разношерстные сборники. И мне стало интересно рассматривать эти песни с комментариями, с примечаниями, потому что там очень много темных мест, много неясных вещей, да и вообще – через песню показать историю нашей страны.
Первый сборник «Блатные песни с комментариями Фимы Жиганца» вышел в 2001 году, я не могу сказать, что я им доволен слишком. Да, для того времени – это было событие, как и книга Джекобса, которая вышла раньше, но я, к сожалению, ее еще в то время не знал. Там много неточностей, ошибок, белых пятен, лакун, безусловно…
Человек, который идет первый, в первых рядах, всегда он обречен на то, чтобы совершать множество ошибок – я это понимаю. Но постепенно, постепенно я стал глубже во все это вникать, стал параллельно изучать историю песен, историю жаргона, блатные пословицы и арестантские поговорки, то есть весь тот пласт, который называется уголовно-арестантской культурой. В этом ряду я занимаюсь и песнями. Московское издательство «Прозаик» как раз заинтересовалось песнями, и не просто песнями, а очерками о песнях, именно в истории нашей страны. Не только о конкретных песнях, а о тех реалиях, которые отражала эта песня, о тех тайнах, которые она скрывала, то есть посмотреть на нашу жизнь через призму уголовно-арестантского песенного творчества. Это очень сложная задача, но мы решились на нее и начали, и теперь будем доводить до конца этот проект, если, конечно, ему есть конец.

- О книгах мы поговорим чуть позже, раз Вы коснулись. А вообще арестантской-уголовную субкультуру, как Вы говорите, может быть пора выделить в отдельный пласт культуры? Потому что она существует, люди на ней делают деньги, и ничего страшного в этом нет… И сотни книг уже написаны на сегодняшний день.

- Понимаете, книг по существу написано не так много. То, что написано на 90-95 процентов - это сплошная профанация, просто профанация. Есть очень интересные исследования частных проблем: Ефремова есть исследование уголовно-арестантской субкультуры, – есть отдельные исследования жаргона очень любопытные, например, Шаповала – по отдельным вещам. Но по большому счету у нас нет исследования… Это должна быть целая дисциплина, я назвал ее условно «аргология» - это довольно узкое определение, потому что нельзя все сводить только к арго, к жаргону, нужно говорить о том, что я определяю «уголовно-арестантская субкультура» (5).
Я бы даже не назвал это «субкультура» - это американский термин, подразумевающий какую-то подкультуру, на самом деле, я не думаю, что это «подкультура» - часть общей русской культуры, но только это часть культуры «низовой» (6).
Раньше была теория «трех штилей» Ломоносова, потом все-таки от нее с развитием литературы, с развитием всего остального нам пришлось отказаться – и правильно. Потому что литература не может делиться на высокий, средний и низкий штиль, поэтому это – часть нашей культуры, русской. Да, она низовая, да, у нее есть свои особенности. Но ведь и русские частушки – это ведь тоже не Бродский, хотя Бродский тоже был связан с лагерем… Не Мандельштам, не Пастернак, но это – особый пласт культуры.
Есть низовая культура – уличный романс – есть всевозможные варианты культуры русской, и все это нужно изучать. Здесь нужна научная основа, здесь нужны серьезные изыскания, но, к сожалению, то, с чем я сталкиваюсь, не очень оптимистично настраивает, потому что жаргон изучают люди, которые никогда не общались с живым носителем жаргона. А я с ними общался и общаюсь. А большинство филологов, которые пишут словари, они просто компилируют словари ХIХ века, ХХ века, начала ХХ века, причем все это перемешивают, трактуют, дикие трактовки, то есть совершенно, у нас нет совершенно никакого понимания того, что такое уголовно-арестантская субкультура, ее язык.
Допустим, тот же самый Михаил Круг, он сам признавался, что не знал вообще, он брал из словаря 1927 года, «Блатная музыка», какие-то выражения, туда вставлял, поэтому часто, когда слушаешь некоторые ранние песни, просто за голову хватаешься: чудовищная чушь. Хотя человек развивался, у него более широкий круг был тем, и в шансоне он вырос до большой фигуры, но я повторяюсь: ранние – именно из-за того, что нужно было что-то там стилизовать, лепить – вот на таком уровне находится нынешний шансон зачастую.

- Александр Анатольевич, раз затронули Михаила Круга, я думал оставить его на закуску, существует такое мнение, что именно Круг виноват в том, что в лихих девяностых многие заговорили на фене, благодаря именно Кругу, который внес в свои песни жаргонизмы. Это досужее мнение обывателя или на самом деле был так силен?..

- Да нет, конечно это глупость. Это глупость, потому что и до Круга… Дело в том, что мы всегда ставим проблемы почему-то с ног на голову. Распространение жаргона в обществе, оно не объясняется тем, что кто-то заговорил на нем – какой-то там актер или певец – и все побежали ему подражать, нет.
Криминализация общества, общая криминализация общества – она приводит к засилью жаргона. Если до этого он в каких-то определенных рамках существует, в результате криминализации он выплескивается в общество, и это естественно. Общество этого требует. Бандитские группировки на переломе 1980-ых годов – я прекрасно это знаю, не то что мне кто-то это рассказывал, или еще что-то, у меня сын рос в это время, он был подростком, - я прекрасно знаю, что люди тянулись, ребята тянулись, и они хотели быть бандитами. Я не знаю, как о девочках – о валютных проститутках – но то, что ребята мечтали быть бандитами, попасть в бригаду. Это совершенно, абсолютно естественно. И эти извращенные какие-то понятия, обезьяньи, которые что-то где-то урвали, появился этот дикий институт гопничества – всё это пародия на какие-то общинные вещи, которые перенимались воровским миром, которые перерабатывались.
Поэтому Круг не знал жаргона, и особенно он не вставлял его. Тот дикий валипюк, который он лепил в ранних своих песнях – это никакого отношения к реальному жаргону не имеет. Поэтому обвинять Круга в том, что вот после его песен кто-то стал там – что он Жиган-Лимон, что ли, нет, конечно. Здесь он абсолютно чист. «Пред людьми виноват, но пред господом чист». Поэтому это неверно совершенно.

- Вот Вы упомянули об источниках: о литературе, о фольклоре – поймите, не то чтобы я пытаюсь Вас поймать…

- Ловите, неважно, меня это не очень смущает.

- Как я понял из одной из Ваших статей, Вы сказали, что Вы пользуетесь не менее ста источниками об истории фольклора, а сейчас говорите, что таких источников на самом деле немного. А реально – сейчас много книг, грамотных книг, посвященных шансону, фольклору, или их были единицы и остаются единицы?

- Нет, поймите, именно исследований очень мало, очень мало. Тем более, серьезных исследований. И я пользуюсь, прежде всего, тем, что я накопил за 18 лет работы в местах лишения свободы, не в самих – но я постоянно там был и вращался, то, что я беру от носителей этой культуры, от носителей этого языка. То, что я беру непосредственно от них – это раз.
Второе: источники. Я использую не двести, не триста – я пользуюсь тысячами источников. Что это за источники? Это, например, мемуары лагерников, как гулаговских, как и наших революционеров, которые сидели в царских тюрьмах. ХIХ век – это Якубович, скажем, или петербуржские, или в Свирске. Там огромное количество людей, которые этим занимались, и сохранили это, и донесли до нас все это. Брейтман – замечательный киевский журналист и писатель, который написал прекрасную книгу «Преступный мир». Таких людей много. И особенно, конечно, это люди, которые проходили лагеря – это одно. И соответственно этому масса исследований, которые проводились и дореволюционными исследователями уголовного мира, пенитенциарной системы. И революционными – тот же Гернес. Имен, которые перечислять достаточно долго. Поэтому я иду от эмпирики - от непосредственно моего общения с людьми и собирания всего этого – до мемуаров и исследований, а это огромные пласты. Да, не всегда, и сейчас, и в советское время были достаточно большие провалы, и даже внутри системы не было серьезных исследований, хотя были тут – исследования татуировок в Ленинграде были в 70-ые годы, но это были закрытые исследования, с жаргоном было всегда тяжело. И нельзя забывать о том, что еще приходится глубоко заниматься, ковырять историю быта русского, русскую историю, историю русского фольклора, огромное количество того, без чего нельзя: словарь Даля, словари местных говоров, тайные языки ремесленников и торговцев; то есть то, из чего это перетекало и в блатной жаргон. Как появлялись законы уголовного мира, как они изменялись, от чего, как этому способствовала политика государства: меняется политика государства – меняются законы воровского мира. То есть, все это.
Это огромный пласт. Взять любую книгу – сейчас выходит книга «На Молдаванке музыка играет» - ну, по большому счету, я использовал несколько тысяч источников – это по минимуму, потому что они касаются не только непосредственно этой песни, но они касаются – самое простое – одежды русских ремесленников начала ХХ века. Для этого нужно было очень серьезно это все изучать. Или там ножевое искусство. Ножевая культура России ХХ века. В очерке о песне «Аржак» я разгадал фразу из известной песни, строку: «Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш, соломенную шляпу, в кармане финский нож». И всегда удивляюсь: как можно носить в кармане финский нож

- Да все просто, но он же просто складной.
- Я привожу ряд вариантов, но я докопался до того… Я изучал людей, которые специально занимались искусством изготовления финских ножей, я изучал все эти работы. Ни в одной из этих работ не было того, что я нашел. Оказывается, финские пулука изготовлялись из капского дныя. О том, что существовали складные ножи пулука многие забывают, и практически ни в одной работе я этого не встретил. Массу таких вещей нужно знать. Изучать всё: указы до мелочей, - потому что сейчас я пишу третью книгу, песня, «Идут на север этапы новые, кого не спросишь – …»

- У всех указ
- «…взгляни, взгляни в глаза мои суровые, взгляни, быть может, в последний раз». И я должен проанализировать – ведь в разных источниках эти указы ассоциируются с совершенно разными документами. И я должен не просто проанализировать каждую из версий, но и опровергнуть ее. Почему нельзя сказать, что это этот указ. Огромный пласт материалов необходим для написания одного очерка. Тот очерк, который я пишу, на самом деле, я пишу втрое больше, где-то пишу, где-то собираю материалы, а потом вычленяю. А это очень тяжелая работа. Когда она читается – я профессиональный журналист, я стремлюсь к тому, чтобы это было написано легко – читается она предельно легко для читателя, но дается это тяжелой кровью.

- А теперь все-таки о новой книге. Чему она посвящена? В прошлой книге Вы уделяли внимание «Мурке», «Постой, паровоз».
- Еще двух лет не прошло, но материала нового набралось уже для редактирования процентов еще на двадцать. Если редактировать и уточнять книгу, то это 20-25 процентов набралось за это короткое время. А что касается новой книги – в ней меньше очерков. Это «Когда я был мальчишкой», «Мамочка, мама, прости, дорогая», «Аржак», «На Молдаванке музыка играет», «Перебиты, поломаны крылья» - в каждом из этих очерков, как и в первой книге, всплывают другие блатные и уголовные песни, которые связаны с темой, и о них нельзя не упомянуть и не рассказать. Поэтому книга куда шире, чем рассказ о шести-семи песнях.
В этой книге, что особенно для меня интересно, я нашел автора знаменитых песен, которые до сих пор в исследовательской литературе о блатных песнях не персонифицированы. Я имею в виду песни «Плыви ты, моя лодочка», «Воровка никогда не станет прачкой» и песню «Перебиты, поломаны крылья», кокаиновый романс. Их написал поэт Сергея Яковлевич Алымов, который долго скитался: сначала занимался революционной деятельностью, потом бежал.

- Он же еще какие-то известные песни написал.
- Он огромное количество песен написал, потому что в конце концов стал сталинским гимнописцем, будем так говорить. Когда он вышел после строительства Беломорканала из БелБалтЛага, а он там отработал в газете, он создавал огромное количество песен. И «Ваня-василек». И плюс там сталинские песни: и Ворошилова, и Блюхера прославлял, такой человек он был. А начинал он с поэзии серебряного века. Он был в Харбине, там он был известен стихами под Северянина, а когда переехал в советскую Россию, он по-другому запел.
И в Великую Отечественную он много сделал: он был на черноморском и Балтийском флоте, писал боевые песни для моряков. И когда он умер, его именем даже назвали пароход. Это очень интересная история для книги.

- И последний вопрос: почему Вы считаете, в России так популярен жанр блатной песни, шансона, уличного романса, городского романса?
- Я, честно скажу, что он и раньше был популярен, но не было возможности для него выплеснуться. Потому что раньше был целый ряд эмигрантских певцов, Алеша Димитриевич, Гулько, Высоцкий, Северный – их огромное количество, людей, которые пели подпольно эти песни. Однако, когда эти шлюзы были открыты, все это хлынуло на свободу. Это не открытие наших лихих девяностых.
То же самое было в начале 1920-ых годов, при относительной свободе… То же самое было в раннюю эпоху реабилитации при Хрущеве. Вся эта арестантская культура хлынула в общество, но в самом обществе не было соответствующей взрыхленной почвы: как на зоне каждый день рыхлят запретную полосу земли между ограждение и общей зоной, хотя там ничего не растет. Не было почвы, на которой это могло прорасти. А в нашем сегодняшнем криминальном обществе это очень востребовано. Чем стабильнее общество, чем общество более здоровое, тем меньше потребности в шансоне – не столько в шансоне, русский шансон – это особая тема – в уголовном шансоне, в его тупых и низких образцах, потому что до сих пор общество больно.
Когда мне задавали вопрос, «почему мат так распространен», я ответил: «Понимаете, если в обществе народ озлоблен, голоден, нищ, лишен перспектив, а по большому счету это так, несмотря на наблюдаемую стабильность и перемены к лучшему, то он не будет изъясняться высоким языком русского романса».
Уже хорошо то, что понемногу молодежь оздоровляется. Для такого, чтобы по-настоящему оценить низовую культуру, нужно овладеть культурой высокой, культурой духовной. Легче будет оценить культуру низовую. Если мартышка прикасается к такой культуре, она берет из нее только грязь, а на самом деле то, что эта культура уголовно-арестантская из себя представляет: эта вселенная, впитавшая в себя не только русскую, но и зарубежную культуру, массу всего – этого бандерглог никогда не возьмет. Он возьмет то, что проще и сделает еще хуже. Это проблема нашего времени.
Беседовал Михаил Дюков, май 2012 г, специально для сайта «Классика русского шансона»


Комментарии и пояснения от Михаил Дюкова:
1.Жаргон – это социолект по профессиональному критерию. Может быть журналистский жаргон. Жаргон врачей. Жаргон программистов.


2.Язык – самая широкая категория, включает в себя систему знаков, то есть буквы, цифры, картинки, и их соотнесение с конкретными понятиями.


3.Диалект – разновидность языка, которая употребляется в конкретной области, то есть, это социолект по географическому критерию.


4.Социолект – слово, которое господин Сидоров вообще не использует, потому что, очевидно не знает, ну да ладно. Социолект – это язык, который реально используется в жизни определенной группой людей, которые выделяются по каким-либо значимым характеристикам. Например, социолект людей с доходом выше 70 тысяч в месяц. Социолект трактористов. Социолект женщин города Ростова.
Арго – это социолект по критерию замкнутости группы, механизмам вступления в нее и профессиональному критерию. То есть, жаргоном может быть язык, используемый любыми людьми от доярок до службы охраны президента: это язык с вкраплениями слов, которые понятны только этой группе. Арго целиком состоит из таких слов. Для понимания арго необходимо вступить в группу носителей арго и только после этого ты сможешь понимать, о чем вообще идет речь.


5.Проблемой арестантской субкультуры и арестантского языка занимается социолингвистика: в ней есть раздел изучения языка и способов коммуникации в субкультурах, образованных в рамках мест лишения свободы. То есть, она рассматривает не только арестантский арго, но и методы, какими он передается, как люди ему учатся и какие способы его сохранения существуют. Вместе с арго в рамках той же ветки социолингвистики изучается солдатский и воровской арго.


6.Субкультура – это часть доминирующей культуры, выделяемая на основании различия в характеристиках между доминирующей культурой и данной социальной группой.
*******************************************

МОЙ КОММЕНТАРИЙ.

Чем меня смущает - а, прямо скажем, возмущает - этот текст?
Прежде всего, чудовищной безграмотностью ИНТЕРВЬЮЕРА. То есть с орфографией и стилистикой товарищ Дюков (в конце концов, он принимал решение о размещении интервью) совсем не дружит. Во многих местах при правильной расстановке знаков препинания исчез бы совершенно необязательный сумбур. Вот самый простой пример:

"Я бы даже не назвал это «субкультура» - это американский термин, подразумевающий какую-то подкультуру, на самом деле, я не думаю, что это «подкультура» - часть общей русской культуры, но только это часть культуры «низовой».

А на самом деле это читается так: "Я бы даже не назвал это «субкультура» - это американский термин, подразумевающий какую-то "подкультуру". На самом деле, я не думаю, что это «подкультура». ЭТО - часть общей русской культуры, но только это часть культуры «низовой».


Видите ли, в устной беседе существует ещё и ИНТОНАЦИЯ. Для того и даны знаки препинания, чтобы помочь читателю ориентироваться. Если авторы интервью неспособны были справиться со столь элементарной задачей, они должны были бы дать мне текст на вычитку. И таких примеров по тексту разбросано множество. Зачем же вашу собственную дурь напоказ выставлять?

Скажем, в устной речи ты можешь употребить в одном предложении одно и то же слово несколько раз. Это бывает, здесь нет ничего криминального :). Беседа, она и есть беседа. Но что же это за журналист, который не устранит такое повторение? Разумеется, Миша не получил соответствующего образования и может не знать основ таких дисциплин, как литературное редактирование. Но ведь для этого не грех обратиться к грамотным людям, которые ещё не перевелись на Руси.

А замечательное словечко "валипюк"?! Нешто трудно было поглядеть, как пишется это название искусственного "международного языка", выдуманного в 1879 году Иоганном Шпейером? Это же просто стыдно не знать... Хотя бы то, что язык этот - ВОЛЯПЮК (или волапюк), куда более нелепый, нежели эсперанто, стал постепенно синонимом бессмысленного набарматывания и набора диких фраз. 

Но это - пустяки. Куда хуже, когда речь заходит о терминах и фамилиях.

1."Да, для того времени – это было событие, как и книга Джекобса, которая вышла раньше".

Никто и никогда не уверит меня в том, что я во время интервью "забыл" авторов книги о песнях ГУЛАГа (даже книг) - Майкла и Лидии ДЖЕКОБСОНОВ. Стыдно должно быть и самому Дюкову, если он их не знает. Даже если (в страшном сне!) допустить, что имела место оговорка с моей стороны, играть на этом было бы проявлением мелкого пакостничества. Но я уверен: речь идёт ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО о том, что интервьюер недослышал и исказил фамилию, а Дюков так всё и оставил - да ещё и влепил свою подпись. Почему я уверен? Да потому, что и далее таких нелепостей допущено немало.

2."ХIХ век – это Якубович, скажем, или петербуржские, или в Свирске".

Ещё одна гребля с пляской. Пора менять диктофон. На самом деле фраза звучала так:

"ХIХ век – это Якубович, скажем, или "ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТРУЩОБЫ", или СВИРСКИЙ".
Здесь-то уж точно никаких сомнений быть не может. К чему эти "петербуржские"? Серёжа не понял второго слова (а, скорее всего, далее шла ещё и фамилия автора романа - Крестовского) и оставил одно только определение, которое зависло! Ещё хуже с Алексеем Свирским - известнейшим журналистом и автором очерков царской тюрьмы. Его превратили в... город (или посёлок)! :)))

3."И соответственно этому масса исследований, которые проводились и дореволюционными исследователями уголовного мира, пенитенциарной системы. И революционными – тот же Гернес".

На самом деле - известнейший учёный-криминолог Михаил ГЕРНЕТ, автор "Истории царской тюрьмы". Кто скажет, что я мог исказить его фамилию, пусть сквозь землю провалится! Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

4. "В очерке о песне «Аржак» я разгадал фразу из известной песни, строку: «Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш, соломенную шляпу, в кармане финский нож».

Это - фраза не из "Аржака", а из песни "Когда я был мальчишкой". И снова речь идёт о том, что всё перепутал автор интервью. Я-то по определению сделать этого не не мог, поскольку несколько месяцев отдал работе над этими очерками. Текст интервью явно сокращался и резался (в полном объёме наша беседа заняла бы вдвое-втрое больше места), во время этих "обрезаний" вышел казус. Опять-таки - этого бы не произошло, если бы автор интервью отдал его на вычитку, как это принято ВО ВСЕХ ПРИЛИЧНЫХ ИЗДАНИЯХ.

5. "Оказывается, финские пулука изготовлялись из капского дныя. О том, что существовали складные ножи пулука многие забывают, и практически ни в одной работе я этого не встретил".

Этот пьяный бред мне даже трудно комментировать. Ну, понятно, что под странным названием "пулука", видимо, подразумевается традиционный национальный финский нож ПУУККО. Но что такое "капский дный", из которого они якобы изготовлялись... Вот скажите: неужели кто-то из вас может заподозрить меня в том, что я мог произнести совершенную абракадабру?!

Но, ежели неведомый Серёжа (или скрывшийся под его именем Миша) НЕ ПОНЯЛ ФРАЗЫ, НЕ РАССЛЫШАЛ ЕЁ - что мешало ПРОСТО ПЕРЕЗВОНИТЬ МНЕ И УТОЧНИТЬ? Не присылайте весь материал - просто хотя бы поинтересуйтесь "тёмными местами"... Ведь иначе вы аттестуете себя не просто недобросовестными людьми, а ОТКРОВЕННЫМИ БОЛВАНАМИ.

ОСОБЬ СТАТЬЯ - "комментарии" Миши Дюкова к интервью. Я не говорю уже о том, что они здесь смотрятся искусственно и нелепо. Обычная беседа совершенно не предполагает того, чтобы разъяснять использованные в ней термины, если они не носят узкоспециального характера. Ну, например, какой смысл объяснять читателю, что такое "язык"? Это уже на уровне бреда... Не совсем уместны и определения жаргона, арго, диалекта, социолекта...

То есть всё это, разумеется, интересно. И вполне к месту в научном исследовании. Но для чего всё это в обычном интервью?

А ларчик раскрывается просто :). Мише Дюкову хотелось хоть чем-нибудь "уесть" Александра Сидорова.

Отсюда и нередактированный текст интервью: вот, мол, хвалёный "филолух" на самом деле косноязычен, двух слов связать не может! Однако даже без редактирования беседа всё же по существу изложенного не вызывает негативных эмоций или смеха.

И Миша на всякий случай решает "добить" "жертву", сообщая: "Социолект – слово, которое господин Сидоров вообще не использует, потому что, очевидно не знает, ну да ладно".

Ну, вот такая "шпилька". Уел :))). Правда, господин Сидоров не использует, к примеру, и термин "сленг". Тоже потому, что не знает? :))

Миша Дюков решил поучить меня основам социолингвистики. Правда, при этом ему до сих пор неведомо даже, что слово АРГО - среднего рода :))). И Миша, ничтоже сумняшеся, разглагольствует: "она рассматривает не только арестантский арго, но и методы, какими он передается". Кишмар...

Мне придётся разочаровать г-на Дюкова. Он припозднился годков эдак на 20. Ну, на 15 - это стопудово. Ещё в предисловии к двухтомнику по истории профессиональной советской преступности (1999) я писал: "Серьёзно занимаясь изучением жаргона, автор пришёл к выводу о необходимости подхода к исследованию уголовного сленга с позиций социолингвистики. Фундаментальный постулат этой отрасли языкознания: развитие языка определяется конкретными социальными условиями общества". Слово "сленг" я употребил не случайно, в значении
"набор особых слов или новых значений уже существующих слов, употребляемых в различных человеческих объединениях (профессиональных, общественных, возрастных и иных групп)". Я не разделял и не разделяю мнения, будто бы уголовный жаргон, уголовное арго является условным языком замкнутой группы, исполняющим функции шифровки. В принципе, термин сленг чрезвычайно близок термину жаргон, он в большей мере выполняет функции "узнавания", распознавания по принципу "свой-чужой". При этом "тайный смысл" уголовного языка уходит на второй, если не на третий план. Куда важнее искусство владения этим языком.

Теперь к социолекту, или к социальному диалекту. Это - ОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ разновидности языка, объединяющее в себе и арго, и жаргон, и сленг, и профессиональные условные языки ремесленников, торговцев, нищих (вот они-то и являлись издревле, с момента появления деления общества на цехи, абсолютно замкнутыми системами).

Я с самого начала декларировал, что в своих работах стараюсь избегать наукообразия и не углубляться в языковедческие дискуссии, не имеющие прямого отношения к теме. Дюков страшно удивился бы, если бы узнал, что Википедия - не последнее слово в языкознании. И её определения не являются даже абсолютно устоявшимися. Возможно, на досуге он покопается в проблеме и узнает, сколько копий сломано вокруг определений жаргона, арго, сленга, даже тех же социальных диалектов. Я особо подчёркивал, что для меня наиболее удобен термин "уголовно-арестантский язык", им я и предпочитаю пользоваться. В общении с журналистами я использую также термины арго, жаргон, сленг, условные языки... Но у меня нет нужды использовать родовое определение "социальный диалект", ежели и без того есть множество видовых, которые включены в родовое. Это всё равно что вместо слов мама, папа, друг, дочь, прохожий использовать слово "человек".


На самом деле Мишина идея с комментариями - не самая лучшая. Ну да, можно наспех надёргать определений из Википедии. Толку только с этого мало. Сделаешь шаг в сторону - окажешься в говне. Что в очередной раз доказал Миша Дюков.

А О КНИГЕ-ТО ТАК НИЧЕГО И НЕ БЫЛО СКАЗАНО. Жаль..