Выдуманный сценарий

С самого утра он бродил по хмурым намокшим улицам. Не выбирая маршрута, иногда даже не замечая где идет. Несколько лет он ждал встречи с Ленинградом. Ждал долго, нетерпеливо и возбужденно. Но вот они ленинградские улицы, вот парк, Исакий...Все как он ожидал, но нет чувств, которые, как ему казалось, должны были захлестнуть его в первые же минуты пребывания в городе. Были усталость, тоска и полнейшая внутренняя пустота. В голове беспорядочно суетились обрывки прежних и новых мыслей. Иногда он заходил в "рюмочную" или "закусочную" и простояв несколько минут в очереди получал полный стакан вина, который выпивал как надоевшее, но необходимое лекарство. Постепенно, под влиянием выпитого мысли его стали проясняться  и выстраиваться в более четкую последовательность. Однако он решительно их отбросил и стал внимательно оглядывать прохожих, улицу и очевидно делал это несколько отстраненнее, чем следовало и прохожие оглядывались на него, кто-то произнес "пьян" и "милиция". Он  почему-то обрадовался нерешительному шепоту  и ему очень захотелось попасть в милицию. Там он устало опустится на предложенный стул  и с невыразимой печалью посмотрит в окно. Потом медленно повернет голову к дежурному милиционеру и глядя на него невидящим взглядом устало и аристократично произнесет тихим голосом:
-А вы читаете стихи? Вы любите поэзию?
Он не знал, что ответит милиционер, но это ему и не нужно было знать. Потом он будет читать стихи:
                Есть в дожде откровенье
                Потаенная нежность
                И старинная сладость
                Примиренной дремоты
и взглянув на застывшее в немом восторге лицо дежурного помолчит, а потом будет рассказывать о печальной красоте поэзии Гарсии Лорки, о неправильном понимании молодежью отдельных стихов Есенина, о своих стихах и взглядах на будущее, о невежественном отрицании некоторыми людьми творчества Маяковского. После этого он попросит дежурного посадить его на пятнадцать суток, чтобы он мог познать состояние людей, находящихся за решеткой. Не обращая внимания на вспотевшее от волнения умоляющее лицо дежурного, он устало объяснит ему,  что тот неправильно понимает служение чистому искусству и что пятнадцать суток необходимы в его творческой работе. Пока он предавался этим размышлениям старые прохожие давно обогнали его и рядом шли люди, не обращающие на него никакого внимания. Он еще не успел освободиться полностью от нарисованной им картины и некоторое время бездумно и невидяще глядел на двигающийся, говорливый поток людей и им снова, уже который раз за последние несколько лет, овладело чувство беспомощности перед этой огромной толпой, как он  ее называл про себя. В такие минуты он сознавал свое ничтожество, понимал, что совершенно не понимает людей, что он не обладает ни каким бы то ни было поэтическим видением мира. Как бы в подтверждение своим мыслям, он начинал пристально присматриваться к людям, к окружающему его городу и с каким-то упорством отмечал, что видит не больше чем любой из прохожих мимо. Много лет назад, решив серьезно заняться поэзией, он первым делом задумался о создании настоящей творческой атмосферы. Ему казалось, что он должен жить другими интересами, другой жизнью, не похожей на жизнь простых смертных. Их жизнь казалась скучной, неинтересной и лишенной прекрасного. Постепенно он отошел в сторону от людей, от их жизни и лишь теперь начал сознавать, что не понимает чем живут его ближние, не понимает их радостей, горестей, забот и тревог. В этом запаздалом откровении было что-то пугающее и одновременно успокаивающее. Неожиданная злость, беспричинно овладевшая им, вдруг пропала сраженная Чернышевским "прекрасное - это жизнь". Хотелось найти человека, который помог бы ему разобраться со всей этой невероятной путаницей. Внезапно на глаза попалась квадратная черная вывеска с аккуратными белыми буковками :"Кафе "Белые ночи". Он почувствовал легкий голод и зашел в кафе. Было много свободных столиков и он выбрал угловой наполовину закрытый большой пальмой. Покушав, он снова склонил голову и задумался, машинально гладя графинчик с вином. За соседним столом мужской голос авторитетно заявил о "моем сценарии, который возможно...". Он обернулся на голос и увидел двух мужчин, один из них уже не совсем молодой, что-то озабоченно и авторитетно рассказывал сидящему рядом с ним. Глядя на них, он уже не слышал о чем они говорят. У него появилось страстное желание поругаться с представительным сценаристом. Захватив графин, он пошел к их столу и, спросив разрешение, сел. Некоторое время он молча сидел и думал над тем, как посильнее уколость сценариста, затем мрачно улыбнулся, вспомнив о нелюбви писак всех мастей к вторжению в их заповедную область и спросил:
-А как вы относитесь к чужим сценариям?
-Никак,- отвечал тот, несколько недоумевающе и настороженно оглядывая непрошенного собеседника.
-Очень жаль, очень жаль.
-Вы пишите сценарии? - вдруг смилостивился сценарист,- А о чем?
Он никогда не думал писать сценарии, но ему очень хотелось разозлить этого человека, разговаривающего с ним таким снисходительным тоном.
-Э-э, понимаете-ли, нечто средне между Грином и Солженицыным. Вас это шокирует?
-Нет,- сказал сценарист,- не шокирует, но смешит. Я ничего не имею против Грина...
-А против Солженицына?
-Он бездарность, спекулирующий на чувствах людей и мне совсем не хочется говорить о нем и о вашем сценарии,- уже небрежно проговорил сценарист и, посмотрев на часы, поднялся. На него было неприятно смотреть. Пропало настроение ругаться, злить. Стало скучно и он почему-то крикнул вслед уходящему сценаристу:
-Вы не работали на Ленфильме.
-Я Литературный Работик,- донеслось с самого выхода.
На душе почему-то стало легче. Он подумал, что в сущности, его жизнь тоже выдуманный сценарий. Может быть этот сценарий и можно будет показать когда-нибудь людям, но вначале нужно убрать все выдуманное и надуманное и оставить только то, что действительно было, чем то, чего не было. Он вышел на улицу окрыленный этой простенькой мыслью и остановился... Перед ним раздольно раскинулись ленинградские улицы, приглашая заново ознакомиться с ними. И он знакомился, замечал все, что видели все люди и чуть-чуть больше.