Весна

Испугались

Весь февраль стояла плюсовая температура и лед на Люблинском пруду потрескался, а буквально за неделю до первого марта ударил небольшой морозец, и бывшие трещины вновь схватил нетвердый и хрупкий ледок, отчего озерная гладь стала выдерживать ребятишек и даже некоторые рыбаки не боялись выходить на рыбалку. Несколько палаток запестрело на зеркальном блюде и казалось, что сейчас под ярким, но еще зыбким солнцем они провалятся в холодную мартовскую воду.
Мы с Любой встретились в шесть вечера у метро и покормили уток, но пошли домой не короткой дорогой, а по противоположному берегу. Наш путь предстоял через Люблинскую улицу, ЖКУ и муниципалитет, но в какой-то момент Люба устала, села на лавочку и взмолилась, что дальше не пойдет и мне ничего не оставалось, как пойти через пруд, чтобы в раз пять сократить дорогу. У берега лед шел сплошной, но в центре мы различили трещины, которые еще недавно обнажали воду, а сейчас при небольшом морозе схватились. Я бы никогда не пошел через пруд если бы не видел, как его перешла компания в три человека. Оказалось, что это были маленькие дети, а издали мы ничего не рассмотрели как следует. Во мне же сто килограммов, в Любе восемьдесят и фотоаппарат дорогой килограмма три. На противоположный берег долго не могли забраться. Там высокий бетонный парапет. Когда забрались, оглянулись и перепугались.

Весна
(с Леной Левиной)

Со свежевырытых могил на Люблинском кладбище, рваные, замученные бомжи подобрали десять разноцветных  гвоздик, которые почему-то положившие их люди не переломили, наверное, просто забыли. Потом, радостно переругиваясь, они двинулись вразвалку, по-медвежьи,  к станции метро Люблино, где продали их изможденной пожилой женщине со вздутыми, как разваренные макаронины, венами. Бабка долго охала и приценивалась, брать ей товар у таких сомнительных продавцов – уж не спёрли ли, но, наконец, немного поторговавшись с бомжами, вынула сторублёвку и выставила гвоздики на продажу. Цветы лежали сбоку от мусора, которым бабуля торговала, и было странно, что их заметил молодой человек в черной кожаной куртке и желтых тимберлендах, хотя рядом был цветочный ларек. Соблазнившись дешевизной, он купил девять пёстрых гвоздик и понес их, радостный, даже не упаковав в целлофан. Впрочем, у старухи целлофана и не было.
По пути молодой человек вытащил из кармана мобильный телефон и набрал домашний номер любимой девушки. Он любил эту девушку давно, уже два месяца, носил ей цветы и подарки, но у девушки был солидный супруг. Вот и сейчас трубку взял муж, и молодой человек не нашёлся, что соврать недовольному, но сытому грудному голосу, раздражающе продолжавшему ждать и переспрашивать; более того, проскользнув в подъезд за мальчиком с мохнатой собакой, влюблённый не решился позвонить в квартиру, минутку постоял у железной, монолитной двери, плотной, как камень, и засунул цветы в почтовый ящик.
Когда после ужина муж вышел на лестничную клетку покурить (жена не разрешала курить в квартире), то обнаружил в почтовом ящике девять торчащих в разные стороны ярких цветастых головок. Он больно потушил сигарету между большим и указательным пальцем и вошел с цветами в квартиру:
— У тебя завелся поклонник? — спросил он.
Жена, молодая еще красивая женщина около тридцати лет, бывшая театральная актриса, с первыми морщинками в уголках глаз, но ровной, бледной, прозрачно-ледяной кожей, ничего ему не ответила, а взяла двумя пальцами букетик, вынесла его из подъезда на улицу и бросила в каменную урну у дома.
Она вернулась в квартиру, по которой из угла в угол ходил какой-то вмиг постаревший и уставший муж, провела ладонью по его затылку и произнесла:
— Я люблю тебя, Стасик, — и поставила на плиту давно забытый и неиспользуемый чайник со свистком, достала из деревянного серванта початую старую бутылку французского бренди и дымчатые пузатые бокалы.
Мимо урны с ночной смены возвращался  сгорбленный и мрачный грузчик. Всю ночь он ездил по Москве на грузоперевозки с черной облупленной «Газелью», которая двигалась рывками, и таскал на себе тяжелую корпусную мебель из одной московской квартиры в другую, за что получил шестьсот пятьдесят рублей. Он увидел девять гвоздик в урне, вытащил их, медленно и осторожно осмотрел, как старый опытный врач, каждый цветок, пытаясь понять, в каком они находятся состоянии. Потом, оглянувшись по сторонам и понаблюдав за редкими горящими окнами дома, не выглядывает ли кто из форточек или фрамуг, взял цветы и отнес их своей жене.
— Ты бы лучше купил что-то дельное в дом!  — встретила его жена, — зачем ты принес эти цветы, у нас дети ходят без одежды, а ты покупаешь гвоздики. Сколько они стоят, рублей тридцать каждая?
Она прикинула  в уме сумму, и у нее получилось двести семьдесят рублей (целых две куриные тушки или килограмм молочных сосисок из «Пятёрочки»). Жена была неопрятная и измученная. Так обычно выглядят женщины под сорок, когда красота уже ушла, но еще хочется сиять и светиться, как солнечный лучик. Рядом с ней зевал шестилетний мальчик в коротких трусах и длинной вылинявшей отцовской футболке. По моделям самолетов, которые были развешены под потолком, можно было судить, что в доме есть еще и подросток.
Продолжая ворчать, она достала из серванта темно-фиолетовую вазу, которую так не любила свекровь, называя ее вдовьей, наполнила холодной водой, бережно опустила в нее букет и выставила на подоконник. Но утром, одеваясь в поликлинику, она решила отнести цветы лечащему врачу — пожилой, сдобной женщине, немного равнодушной, но готовой долго выслушивать каждого пациента, несмотря на длинную и нервную очередь. Вот и сейчас она, словно в кино шестидесятых, плавно и осторожно осматривала женщину, обдумывая, куда деть гвоздики, и, когда та нерасторопно и неаккуратно оделась и вышла из белого, давно неремонтированного кабинета, решила отдать гвоздики медсестре, потому что домой брала только конфеты и алкоголь.
Медсестра, на ходу одевая тесное осеннее пальтишко, выскочила из поликлиники и горько улыбнувшись вечернему алому солнцу, склонявшемуся к горизонту, после работы заспешила на Люблинское кладбище. Маме ее очень повезло - она умерла не страдая и без болезней дожила до восьмидесяти шести лет. В последние дни маму мучила спина, боли были в общем-то терпимые, но умерла она от обширного инфаркта, который пришел к ней во сне. Мама легла в постель вечером и попросила ей почитать «Крыжовник» Чехова на ночь, но, не дослушав даже двух страниц, закрыла глаза и уснула. Утром дочь зашла ее будить, а мать уже холодная. Женщина села на скамеечку у могилы и положила на рыжую свежевырытую землю восемь растрепанных гвоздик. Один цветок она забрала с кладбища домой.