У каждого своя правда - истина одна. Две женщины

Утро раннее, слякотно, пасмурно.
Хладный ветер, погода ненастная.
Но бредет, не тая в глазах гневности
И в лице своем сером от бледности,
Нелюдимая женщина, мрачная,
Вся в одежде промокшей, запачканной.

Ветхий дом перед ней, крыльцо старенько,
Две скамейки по обок поставлены.
И резным деревянным навесом,
Обожженным огнем чьих-то бесов,
Тяготит без того страшный вид,
Но не всякого он здесь смутит:

- Умоляю тебя, ты мне дверь отопри,
Ты на горе мое погляди, посмотри.
Нет покоя в беде моей, правда, что нет!
Что же это, скажи или дай мне совет! –

Пала женщина наземь, бедняжка.
И взывает и плачет так тяжко,
Что в глазах ее слезы и слезы.
На судьбу все обиды, угрозы:

- Тень моя, тенюшка, что же ты дремлешь?
Что же вас, вороны, все не встречаю?
Что же ты, ночь, все уснуть мне не велишь?
Что же я - духом свой дом навещаю?!
Вы же, туманные станы, мне виделись.
Смертью баюкали души живых,
Что ж полумертвой-то все еще силитесь,
Дабы не выдать оружий своих?
Как же по краешку, и не запутаться?
Как же не слышать мне боли своей?
Как же от холода в сердце укутаться?
Уж-то покинуть  мир этот людей?! –

Недовольно старуха закашлялась,
Строгим взором на бабу уставившись.
Вся сутулая, сгорбившись, с тросточкой
Задает шаг слабеющим косточкам:

- Ну, чего разревелась, плаксунья?
Чего мелешь мне тут, эко врунья?!
Говори все, как есть, не таи!
Или живо отсюда поди! –

Зарыдала еще громче баба.
И уже, что пришла-то не рада.
Да, рученки ее затряслись,
Голос внутренний взялся: «молись».
Только правду сказать не спешила.
То, что есть, но не все говорила.

Рассказала она, что болела.
Что лежала в постели и тлела.
Что единственный сын уродимый,
Да, и тот бы не мог ей помочь.
Ни умом он, ни станом, ни силой,
Вырос так, хоть гони его прочь.
Но, как матерь родное дитя
Всю-то жизнь от всего берегла.

Собрала его в город, в дорогу,
Далеко, да, на помощь их роду.
Отыскал он себе там невесту,
Пусть не сразу, но все же сыскал.
Полюбил ее, верен был, честен.
Да, привез после, ей показал.
Тут замялась она, но продолжила,
Говорит, жаль, что мало та прОжила:

- Не прошло и трех месяцев даже,
Я - поправилась, та - умерла же.
Только я не пойму одного!
Где же сын то мой – солнце мое?!
И на сердце-то так не спокойно!
На душе-то так плохо, так больно!

Опечалилась бабушка, увидав ее волю:
- Что в глазах, твоих, стеклышках…
 Не хочу больше знать!
Отогрела напрасно ты своего в чужом горе!
Не видать сына более, никогда не сыскать! –

И на этих словах пошагала старуха,
Подымаясь, с печалью, обратно в дом свой.
Напоследок сказала лишь громко и сухо,
Оглядев пустоту вокруг женщины той:
- Его плоть разорвали собаки по миру!
Ты поди к себе в дом, проруби в крыше дЫру,
Разложи свежей ели у окон и крыльца.
Запри двери и жди усмиренно конца.