Заокские сумерки

Отстать от лошедей не смеем, а за лошедьми идти не поспеем,
голодные и томные люди…
Я пришол, – на меня, бедная, пеняет, говоря:
«Долго ли муки сея, протопоп, будет?»
И я говорю: «Марковна, до самыя до смерти!»
Она же вздохня, отвещала: «Добро, Петрович, ино еще побредем».
               
                Аввакум               
               



Золото неба прячется в башнях лиловых;
тучные глыбы вдали громоздятся багряно.
Топки пути. Погляди-ка: под месяцем новым
светятся лбы заснеженных древних курганов.

Тысяча лет, как погасла последняя треба
прежних богов, раздирателей жаркого тела –
отрок прекрасный, иль непорочная дева,
или теленок, с неба отмеченный звездочкой белой.

В клочьях бурьяна, в стеблях сухих, на колени
я становлюсь перед жертвой безвинной и страшной –
муки безвольным, безмерным богоявленьем,
ужаса с болью всемирно исполненной чашей.

Дикого хмеля русой девичьей косою
старых берез перевязаны черные руки;
Солнце над лесом последней горит полосою,
краем земной, ввек неизмеренной муки,

муки мирской, скотской, и человечьей,
муки рассвета, облак, разогнанных в клочья.
Свет мой Пресветлый, тебя призываю, Предвечный,
Тучегонитель, Господь За-Пределья, За-Очья!

Ловчий холмов, и Луны, и подлунных курганов
(лунниц-привесок звон на висках у невесты),
Тучегонитель, Приставник стадам и туманам,
Пастырь, Родитель, Мучитель земных и небесных!
 
Рыбы твоей, глянь, как бьется на наледи невод!
Молча стоят в глазах Карамазов и Иов;
и за отарами тучными звездное небо
зорко следя, идет, как века, молчаливо.