Ничто не проходит

МЁД

Пчела жужжит над трепетным цветком
И прячется в его росистой сфере,
А тот дрожит, качая стебельком,
Как будто он живой, как будто верит,
Что в цепких лапках пчелка понесет
И передать успеет до покоса
Пыльцу любви, признанья и забот,
Налаживая связи медоноса.
Во мраке улья кладовая сот
Таинственно наполнится нектаром…
И если вдруг на рынке повезет,
То станет это таинство товаром.

ПАТРИОТИЧЕСКОЕ

В своем народе я не враг,
Но ты хоть как меня зови,
Я часто делаю тот шаг
От ненависти до любви.

У русских середины нет:
Творим кумиров до венца,
Полетом удивляем свет,
А падаем - так до конца.

Жалеем всех, кто жертвой стал,
И даже выбрав божество,
Мы муки приняли Христа,
А не учение его.

В затменье призрачных  идей,
Болтаем, жрем и пьем без меры,
И жаждем веры от людей –
А потому живем без веры.

И, как слепые сосунки,
Шатаемся в голодной муке,
И ищем теплые соски
В шерсти любой приблудной суки.

В своем народе я не враг,
Но ты хоть как меня зови
Я часто делаю тот шаг
От ненависти до любви.
КАМЕНЬ

Бесчувственный камень,
Булыжник-гранит,
Остужен ветрами, морями омыт.
Пустая порода, простой материал.
Веками боками он гнёт ощущал.
Инертен, послушен: дробят, не дробят.
«Он серостью душит»,- о нём говорят.
Хоть камни потвёрже сверкают порой,
Но он их надёжно прикроет собой.
Бывают обвалы у нашей скалы,
Один только камень спихнули орлы,
И он увлекает других за собой,
И те всё сметают под этой горой.
Бесчувственный камень,
Булыжник-гранит,
Остужен ветрами,  морями омыт.


ЖИЛИ-БЫЛИ

Ломали деревянный старый дом,
Навозом штукатуреные стены.
В нём я когда-то бегал босиком,
И в нём моя бабуля откровенно
Гордилась тем, что Сталина сестра,
(Так обращался он к народу в речи),
Бывало у окошка чай с утра
Цедила всласть из блюдца с трещиной.
Валялись в кухне старые ножи,
Истёртые как жалкие обмылки,
И маленькую дырку сторожил
Пушистый кот, похожий на копилку.
Вонючий умывальник у двери,
За ним - до печки - маленький простенок,
Где я за то, что много говорил,
Молчать учился, стоя на коленях.
И в уголке на тот же самый крюк,
Где раньше полагалось быть иконе,
Был водворён картонный черный круг,
И Левитана голос задублённый,
Вещал о том, как хорошо живём
И как, назло врагам, снижаем цены,
Как  в этом веке в коммунизм придём,
И перегоним Штаты непременно.
И дед и бабка верили всерьёз:
«На все вопросы из угла ответят»
Прожив почти без смеха и без слёз,
Снискали уваженье долголетьем.
Крестьянский дух терпенье сохранял,
Ни подвига, ни зла им не подсказывал.
А дом бульдозер сокрушил,  примял
И завалил землёю,  как заразу.


ТОПОЛЬ

Средь бела дня, но как в ночи,
Отчаянный несётся вопль:
Истошно дерево кричит,
И пал пилой сражённый тополь.

А я, родной, к тебе привык,
К твоей листве с пахучей смолью,
Шел по газону напрямик
Делиться радостью и болью.

Меня порой с ума сводил
Асфальт,  качаясь тенью клёнов,
Фонарь – обманщик,  как не бил,
Не пробивал твой лист зелёный.

И в гавани твоих ветвей
Моя душа была спокойна,
И боль моя была твоей.
Вот ты упал -  мне тоже больно.

Ты не годишься для шкафов
С твоей текстурой несерьёзной,
Сгоришь дотла под дном котлов,
И искры унесутся к звёздам.

И пусть проклюнулись ростки,
Им не дадут подняться люди.
И общей боли, и тоски
У нас с тобой уже не будет.

АРБУЗЫ

Как знак начала золотой поры
Летали полосатые шары
И гулко били по ладоням.
Я до сих пор прекрасно помню,
Как мы ватагой шумной, пацаны,
Поддёргивая драные штаны,
Ходили к тупику за стадионом
Бросать дары природы из вагонов.
Ведь требовал ручной работы груз,
И, чтобы заработать свой арбуз,
Старался каждый с ритма не сбиваться,
Серьёзностью смеша работодатца.
А если вдруг на землю падал плод,
Он рвался, как фугас, свершив полёт,
На брызги и на красные осколки,
Налитый до пупка водою Волги.
А уронивший, рдея от конфуза,
Конечно, оставался без арбуза:
Он отстранялся тут же от работы
И собирал осколки, коль охота.
А как хотелось принести домой
Гостинец заработанный тобой,
Звенящий шарик с мякотью искристой,
Прохладной, сладкой, сочной и душистой.
Но экспедитор, в точь как старшина,
Кричал надсадно: «Шевелись шпана!»
И, морща лоб, перебирал бумажки,
А часть из них толкал в карман рубашки.




ФРОНТОВИК

В привокзальном сквере я услышал хрип:
Под корявым деревом корчился старик.
Пальтецо суконное, дырка в сапоге
И протез поломанный на другой ноге.
Приклонив колени, он висел в петле,
Старенький ремень я еле одолел,
Чтобы дать дыхание, полы расстегну3л,
Орден ратный знаменем в темноте сверкнул.
Поработал славно я: ожил  старичок
Сел на лавку,  скалился, плакал  дурачок,
Скрежетал зубами,  трогал ордена,
Вспоминал о маме и сильней стонал.
Что ж ты, дед, наделал, как в петле повис?
Был воякой смелым, а теперь раскис,
Но старик все скалился и почти что выл,
И меня, спасавшего, не благодарил.



МОЛИТВА

Бог, прости меня, бог, прости.
За то, что не верил в тебя, прости,
За разрушенье твоих церквей,
За осмеянье твоих идей,
За осквернение красоты -
Бог, прости меня, бог, прости.
Кирхи, пагоды, образа,
Строго-ласковые глаза -
Всё открыто, но взаперти.
Бог, прости меня, бог, прости.
Люди нынче не любят тайн,
Люди читают «Правду» и «Тайм»
Строят станции, корабли,
Отрываются от земли.
Люди спорят, как мир спасти.
Бог, прости меня, Бог, прости.








ВЕТЕР ЮНОСТИ


День и ночь над головами
Солнце ясное кругами
Пробегает над холмами,
Серебрит залива рябь,
Пароходы обшивает
Ослепительной каймой,
Ярким зайчиком играет
С белопенною волной.
Пробегает ветер шустрый,
Пробирает до костей,
Ветер шустрый, ветер вкусный –
Символ юности моей.


ИДОЛ

По тундре, по мрачной заснеженной тундре
Крича, завывая, плетутся якуты,
Из сил выбиваясь, на стойбище тащат
Из дальних лесов смоляное бревно.
Их предками путь этот тягостный начат,
Чтоб в долгой ночи согревало оно.
Не в жаркий костёр предназначена эта лесина.
Её на поленья не изведут топором,
И пусть не богата лесами безмолвья равнина,
Ей идолом быть, а не жарким костром.
Горит, если нужно, сушёная рыба,
И мех драгоценный свалялся на грязных телах,
Но та деревяшка не хитрая- рубленый идол -
Не превратилась из дерева в прах.
И в холоде люди людьми оставались,
А сколько  несчастных, кому не дано,
Чтоб пламенем жаркой души по ночам согревались
И чтобы других согревало оно.



ГАВАНЬ

Кричит надрывно чайка над волной,
Гудят суда:  приходят и уходят,
А вот печаль моя всегда со мной
И спать ложится и по пирсу водит.
Спят пароходы сном богатырей
Им предстоит пересекать границы,
А мне тягать вериги якорей
И слушать, как расчётливые птицы,
Кружа над бухтой, достают еду
Прожорливые, жадные кликуши.
Их песня вторит моему труду:
Я на рубли размениваю душу.
Окован по рукам и по ногам
Долгами и сезонным договором
Свою мечту я птицам не отдам,
Но вот боюсь: долги раздам не скоро.




АЛЛЕГРО

Так начинался праздник тот:
В костюме ладном и не тесном,
Я бодро шёл в полярный порт,
Чтоб дирижировать оркестром.
В морозце утреннем заря
Собой расцвечивала льдинки,
Верхушки кранов серебря,
Как шеи розовых фламинго.
А через бухту напрямик
Меня приветствовать приперся
Буксир, мычащий будто бык,
И «кранцами» о «стенку» тёрся.
Все механизмы собрались
И, словно светские старухи,
Лебёдки-сплетницы, с кулис,
Шепча, растаскивали слухи.
Не молкла публика в порту,
Но есть такой приём нехитрый:
Я, оказавшись на борту,
Постукал ломом по «пюпитру»,
Затем над трюмом колдовал
В пластичной позе фараона.
Моим движениям внимал
Портальный кран десятитонный.
Лилась симфония труда,
Пахучий лес в прицеп ложился.
Сейчас не знаю, но тогда
Я этой музыкой гордился.



ТИКСИНСКАЯ  ГАЛЕРЕЯ

Скупые краски севера стоят перед глазами:
Там солнце неустанное кружит над головами
Лишает сна и чудится, то красным в золотом,
То выплывет малиновым на бледно-голубом.
В свинцовом море Лаптевых – свинцовые суда
И радужною плёнкой покрытая вода.
Сжимает бухту сопками свинцовая гряда,
А небо рвут барановые тучные стада.
Туман, завесой белой прикрывший  край воды
И в море отразившийся, смывает все следы,
А в этом белом мареве спакойненько плывёт
В воде перерисованный двойняшка-пароход.



ТИ-ТИ, ТИ-ТА

Чтоб стать поэтом, нет науки,
А что-то требует им быть,
У хаоса похитить звуки,
В гармонию преобразить.
Ловлю я космоса сигналы,
Перевожу: ТИ-ТИ, ТИ-ТА,
Нащупываю связь с началом
Того незримого моста,
Которым связана с Вселенной
Родная, милая Земля.
В трёхмерный мир я, как со смены,
Схожу с кровати-корабля,
Чтобы продолжить связь с землёю
Посредством лома и кирки,
Я на болоте школу строю
В комяцком крае у реки.
Дремучий северный посёлок -
Приют для сосланных бандюг:
Вот бывший полицай Микола,
И бывший староста Павлюк.
Завхоз, в восточном батальоне
Служивший верой, правдой Им,
И бывший зэк по кличке «Зона»,
Всегда угрюм и нелюдим,
Шептал на утро перегаром,
Стремясь мне дружбу предложить,
Сам участковый, грешник старый:
«Могу любого пристрелить».
Мне их не жаль, Но жаль детишек,
И зелье против коморов
Из бочки лью и в зелье вижу
Тягучий свет ночных  миров.
Я снова связь осуществляю,
Чтоб дети бывших холуёв
Учили -  где земля чужая,
А где -  родное и своё.
А наработавшись, голодный,
Иду омыться под закат,
Водой из Сысолы холодной,
Смываю демитилфтолат.
И по реке, почти бордовой,
Стекает мыльная шуга.
Вдыхаю жадно дух сосновый,
Что источают берега.
Поев, спешу под одеяло,
Чтоб вновь приснилась высота,
И шли из космоса сигналы:
ТИ-ТИ, ТИ-ТИ, ТИ-ТИ, ТИ-ТА.


ЛЯЛЬКИН ПУП

В посёлке для сезонников
За крышами халуп
Маячит сопка скромненько
С названьем «Лялькин пуп».
И журналистке местной
Был задан мной вопрос:
Названье интересное –
Как пуп к горе прирос?»
Она слегка замялась,
Глаза глядели ввысь,
Ломалась, может, малость,
Толи ловила мысль.
…В посёлочке  бедовая
Девчоночка жила,
Сезонников фартовых
Кормила, чем могла.
В начале навигации,
Пока не вышел лёд,
Есть время расслабляться:
Гуляет, пьёт народ.
И вот бригада грузчиков
Однажды собралась,
С запасами провизии
На гору подалась.
И Лялька остроглазая
Решилась сними быть,
Бог красотой не баловал,
А хочется любить.
Ребята здоровенные
Любили, как могли,
И Ляльку раньше времени
До смерти довели.
Она в объятьях грузчиков
Скончалась на заре
И имя с мрачным юмором
Оставила горе.
Кто был в посёлке северном
В том, о котором речь,
Старается до старости
Для памяти сберечь:
Вершину, столб изрезанный
Над крышами халуп,
Мужскую дружбу докеров
И голый Лялькин пуп.



УПРУГОЙ ТЕПЛОЮ СТРУЕЙ


Упругой тёплою струёй
По мне течёт твоя рука.
Вторая с ней над головой смыкается.
И нимб из пальцев дорогих –
Мне отпущение греха,
Который я с тобой делил,
Но каюсь я.

Цена у нескольких минут
Порою прожитая жизнь.
И доброта моя, как оборотень зла.
Даруя миг,  тебя взметнувший ввысь,
Я отнял всё, чем раньше ты жила.



ОБМАН

  Сеанс окончен! Маэстро!
Урежьте  марш!!
                М.А. Булгаков

Надежда, вера помогают жить.
Несбыточной мечтой от пресыщенья застрахован,
Из сотен женщин идеал сложил,
Затем из тысяч складывался новый.
Незримо, тихо  день за днём
В обыденности возникал
Лепился в черепе моём
Неповторимый  идеал.
Но вот из грёз пришла она,
Загадкой ворвалась в мой мир.
На сцену разума со дна
Изящный выскочил факир.
Два ассистента из кулис
Фанерный ящик принесли
Проверили, где верх, где низ,
Потом, довольные,  ушли.
Факир меня вдруг подозвал,
Смущаясь, я на сцену шёл,
Недостижимый идеал
В обычном ящике нашёл.
Маг наши руки вместе свёл,
И холодок её ладони
В недоумение привёл
И непонятной дрожью тронул.
Мы шли под гиканье толпы,
Под злобный шепот закулисный.
Витое облако мечты
И я, реальный, мускулистый.
Я до сих пор как будто сплю,
Когда её, как в дымке, вижу,
Свою несбыточность  ловлю
В её мечтаньях о Париже.
Я сплю, когда желанный рот
Мне откликается несмело,
Я сплю и вижу наперёд,
Что ничего нельзя поделать.
Растает облако в мечтах,
Факир смеялся, я всё понял.
Лишь дрожь останется в руках
И холодок её ладони.


Я  ПРОСТО ЖЕНЩИНУ ЖЕЛАЛ

Я просто женщину желал,
Но бог тебя нарисовал
Туманной дымкой на песке
С прозрачной жилкой на виске.

С тех пор, как появилась ты,
Такой не видел красоты,
Но красота меня манит,
Не возбуждая аппетит.

Кто в горсти птенчика держал,
Меня поймёт. И я дрожал,
Обычно жёсткою рукой
Боясь разрушить твой покой.

Уже прошло немало лет,
Тебя со мною рядом нет,
Ноя по-прежнему грущу
И просто женщину ищу.


ВОР

Вора держите, держите вора!
В поддёвке холщовой, в подштанниках драных.
К груди прижимает прекрасную Лору,
Куклу из лавки купцов Великановых.
Держите! Бейте! Не то он скроется!
Глянь, Петро! Дюже кукла красивая!
Пущай ворюга кровью умоется,
На чужое добро , ишь, харю разинул.
Врежь ему, Ванька, поддай, ребята!
Нет от ворья никакого покоя.
На что ему кукла, пьянчуге проклятому?
Снесёт на толкучку, пропьёт- и точка!
Постой, мужики, пущай ответит.
Что ты мелешь, какая дочка?
Врёшь, собака! Вши твои дети!
А вон Великанов из лавки вышел.
Иван Сазоныч к отцу заходили.
Мирон, спроси-ка! Сазоныч, слышал?
Мы вора с поличным, однако схватили.
Богатые люди детей уводили,
Взглянув на цену, таща за платья.
А он, оборванец, дорожной пылью,
Иль вшами своими за куклу заплатит?
Эй, ребята! Его эта кукла!
Зря, мол, мы били, - сказал Великанов.
Этот пропойца нас всех запутал,
Последнее выложил из карманов.
На рыночной площади, у торговых рядов,
Где месят лошади грязь копытами,
Прижав к груди голубой лоскуток,
Стоит на коленях мужик избитый.
Кругом суета. И большая слеза
Скатилась на щёку растоптанной Лоры.
Так часто бывает: у всех на глазах
Легко называют невинного вором.


ТЫ


Я прожил сравнительно немало,
И сбывались иногда мечты,
Было все: и счастье, мне казалось,
Я не знал, что счастье - это ты.
Жизнь как неоконченная повесть
Дороги героев всех черты.
Как закончить? Что тако совесть?
Я не знал, что совесть - это ты.
И сейчас с судьбой своей не спорю,
Разбиваю вдребезги мечты.
Думал, знаю, что такое горе,
А не знал, что горе - это ты.



Я ВАШ СЛУГА

Я ваш слуга, берите жизнь мою
Я вам её без страха отдаю
За то, что вы  живёте на земле,
За то, что солнцем светите во мгле
Души моей. И выше счастья нет,
Чем видеть ваших глаз волшебный свет,
Чем слышать голос ласковый в ночи.
Я ваш слуга, давайте помолчим.
Мы помолчим о том, что наша жизнь
Уже давно нам не принадлежит,
О том, что наша тайная любовь
Уйдёт от нас и не вернётся вновь.



СЕКС


Ты с нетерпеньем  предлагаешь плоть
И чуда ждёшь, подушку обнимая,
Скорей всего того не понимая,
Что чудо есть инстинкт твой детородный.
И мы с тобой, чтоб обмануть природу
И семя с полем не соединить,
Сплетаем хитро умнейшую нить,
И наслажденье делаем привычным,
Божественное делаем обычным,
А грех ли это – знает лишь господь,
Который сотворил и дух и плоть.
 


ТАКОЕ КИНО

На запотевшем матовом экране
Троллейбусного заднего стекла
Кино крутил неведомый механик,
Со мною рядом женщина был
И беззаветно щебетала что-то,
Но, углубившись в таинство теней,
Я наблюдал гармонию полёта
Цветастых одуванчиков-огней,
Искал мотивы всполохов искристых
И слушал какофонию гудков,
В картине этой не было артистов,
Но был в ней режиссёр без дураков.
А женщина дошла до исступленья
И, как развязка наступил момент –
Стекло ладонью вытерла надменно
И вырвала из рук абонемент.
Она сошла, троллейбус ехал дальше.
В размытом искривлении с этих пор
Меня кормил проспект рекламной кашей,
А главное - я видел светофор.


ЖЕНЩИНА В ТЕМНОТЕ

Женщина, в темноте
Еле вижу твоё лицо,
Но отчётливо на душе
Различаю следы подлецов.
Знаю, ищешь большой любви,
Ищешь там, где её нет,
И, как хочешь меня зови,
Оставляю и я след.
Но, а если придёт она,
Ощетинишься ты в ответ
И у чистого пацана
Свой оставишь в душе след.
Он уйдёт и начнёт мстить,
Помня только твоё лицо.
Я уже позабыл тебя,
Помню только следы подлецов.





ОСТРОВ

Хорошо и просто мне с тобой, жена,
Мой надёжный остров, выросший со дна,
Но на свете много незнакомых стран,
И меня, матроса, тянет в океан.
Я мечусь с добычей средь чужих краёв,
Трачу много нежных и ненужных слов.
Много ли скитания принесут добра?
А пока лишь в кудрях нити серебра.
Ты прости, родная, и поймёшь тогда.
Я за всё отвечу, подойдут года.
Вы ж не виноваты, ты и мальчуган,
Что меня, матроса, тянет в океан.


БЛАГОДАРЕНИЕ

Учителей  своих благодарю
За то, что разум волей не сковали,
Как бережно во мне приоткрывали
Невежеством припорошённый глаз;
И оживали связи и предметы.
Как ласковый толчок от эстафеты,
Я чту добро, идущее от вас.
Душа перед потомками чиста,
И право относиться к вашей касте
На белом ожидании листа
Выкатывает шарик синей пастой.


САМОМУ СТРАШНОМУ ВРАГУ

Ну, что уставился, наглец?
Как ты меня позорно предал!
Навлёк своей вознёй, делец,
Стыдом наполненные беды.

Чужие так не предают.
И на душе противно, гадко.
Как в ней могла найти приют
Такая тёмная лошадка!

Как очумевшую, её
Пустили конюхи на волю
Топтать созревшее жнивьё
И гадить в благодатном поле.

Так получай же за труды!
Но нет от наказанья толка.
И в предвещании беды
Упали  зеркала осколки.


СТАРТ

«Энергия» на старте, как собор,
Рябит в экране перегретый воздух,
И сумасшедших двигателей хор
Торжественно ведёт к апофеозу.

Птеранодон с рептильей чешуёй
В неё вцепился крепко бугелями,
Собор сгорит, а птенчик, как живой,
Спланирует над куцыми полями.

Посадочной коснётся полосы,
По слухам, сохраняя миллионы,
Польётся мёд народу на усы,
И звёзды генералам на погоны.


И ЭТО ПРОЙДЁТ

Неразбериха подвела к концу
Воистину: беда одна не ходит,
Но вспомнил изреченье: «Всё проходит…»
Мол, доброму лицу и подлецу
Судьба дарует лучшие мгновенья,
И всё, что было, да и то, что ждёт,
Мелькнёт и обязательно пройдёт
В твоей судьбе и в судьбах поколенья.
Суть мудрости еврейского царя,
Изложенной внутри его печатки,
Я не постиг за неименьем хватки,
И всё как будто правильно, но зря.
И, думаю, что мир такой сейчас,
Что, может,  всё пройдёт, но не для нас.


ВСЁ, ЧТО БЫЛО МОЗГ И НЕРВЫ

Всё, что было мозг и нервы –
Потеряется во мгле.
Всё за год растащат черви
По непахотной земле…
А останется лишь память
От дурных и добрых дел.
Жизнь одних кипит веками,
Для других «доска»- предел
Чёрной славою и красной
Всех расставит по местам.
Жизнь работа или праздник.
Выбирает каждый сам.



РЕБЁНОК МАВРА

...Болезнь приняла наследственный
в нашей семье характер изнурения
желудка и кишечника…
...Бедного Муша нет больше на свете…

Из писем К.Маркса  Ф. Энгельсу
(Т.28,стр.370)

Маркс писал «Капитал».
Вы читали? Помните?
А ребёнок умирал
Рядом в детской комнате.
Не бродяжка, не изгой-
Плоть от плоти марксовой,
Он остался бы живой
В перепалке классовой,
Если бы отец-титан,
Возмутитель неба,
Мог наполнить свой карман,
Заработать хлеба.
Но лобастый Маркс писал,
А ребёнок таял,
Так родился «Капитал»,
Мы его читали.
Мир опешил, мир привстал,
В изумленье замер,
Мы читали «Капитал»
В закоулках камер.
В жизни не спилив ствола,
Не сваривши стали,
Он спалил себя дотла,
Чтобы  мы читали.
Пусть не этак, пусть не так,
Изо всех силёнок
Мы читали «Капитал»
Плакал наш ребёнок,
По костям плелись вперёд,
Бухая в литавры.
Жаль загубленный народ
И ребёнка «Мавра».



ВАЛЕНКИ

«За сколь стоптал?»
               «Да вот доходит третий»
«А мне хватает пары на пять лет»
«Понятно. Расскажите, дядя Петя,
Как получилось, что ноги-то нет?»
Продев в петлю,
конец от дратвы шинной,
Ответил на вопрос бестактный мой:
«Моя нога…, а где ей быть? В Берлине,
В земле немецкой обрела покой»
Он продолжал рассказывать негромко,
Не смаковал места и имена.
Я ужаснулся: до чего огромная
Досталась собеседнику война.
И если муки очищают душу,
То он свою очистил сотни раз.
Для тех, кто хочет и умеет слушать,
Перескажу фронтовика рассказ.

«Война застала нас на сенокосе.
Всех под чистую взяли мужиков,
Собрали у правления, а после –
По лбам пересчитали, как  телков.
И мужички, курганские простые,
Без навыков военного труда,
Крестьянской кровью полили Россию,
Ложась в свой первый бой, лицом туда
Где мне везло: живой и невредимый,
Я полз на брюхе и пешком шагал,
И все-таки дотопал до Берлина,
Хотя под пулей шею не сгибал.
К концу, понятно, легче стало драться,
И мы давили, двигались вперед.
Там накануне их капитуляции,
Судьбы своей я встретил поворот.
Запутавшись в шинели не по росту,
Голубоглазый, рыжий и смешной,
Возник передо мной солдат-подросток,
Обманутый тотальною войной.
И резануть бы мне из автомата.
Но пожалел я, видно, пацана,
А он, стервец такой, швырнул гранату
И для меня закончилась война»
Он, помолчав, на стул запрыгнул ловко,
Полез за шкаф, смешно махнув культей:
«Тут «мать» затихарила поллитровку,
Давай-ка, Толя, выпьем, дорогой!»



ЕЩЁ РАЗ О  СОБАЧЬЕЙ ВЕРНОСТИ

«Хороший пёс», - сказал один зевака,
Когда в одной деревне на меня
Рычала беспородная собака,
Пьянчугу охраняя у плетня.
Качая кадыком в позывах рвотных,
Лежал тот бедолага на спине.
И захлебнуться мог нутром животным,
Но пёс не дал и прикоснуться мне.
Не назовёшь инстинктом этот случай,
Почувствовал неладное и он,
И сам растормошил верзилу лучше,
Чем я бы это сделал. Да, силён!
И я ушёл, завидуя  немножко,
Что есть такая верность на земле,
А позже, возвращаясь той дорожкой,
Увидел, как на тёсаном стволе
Сидел алкаш и жадно пил краснуху,
А чуть поодаль -  проданный им пёс,
Ошейником чужим задравший ухо,
Косил глаза, блестящие от слёз.




ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Дрожала чашка на столе,
И, в суете, ещё не зная,
Что за его душой к земле
Дежурный ангел подлетает,
Хозяин тяжело дышал,
Разлуки, встречи и дорогу
Он в памяти перебирал
И кожей чувствовал тревогу.
Бежали кошки из домов,
Пёс на цепи совсем взбесился,
Но человек не бросил кров,
А кров предал и обвалился.


ВИД  ИЗ  БОЛЬНИЧНОГО  ОКНА


В апреле снег валит.
Над теплотрассой чёрной полосой
Прогретый дёрн кончается больницей,
Где я лежу в палате триста тридцать,
Лежу и слава Богу, что живой.

Дымятся люки,  как котлы в аду,
Струится пар от кратерных воронок –
Чистилища рисунок  завершённый,
Недавно мной подсмотренный в бреду.

Летучий  газ мне волю подавил
И я в наркозе облетел полсвета,
И подо мной дрожала вся планета,
Когда я из наркоза выходил.

Теперь лежу в палате на спине,
Друзья несут кошёлками продукты,
И в сентябре не ел я столько фруктов,
А сны цветными стали сниться мне.



ПРИДИТЕ, РАССЕКИТЕ ЧРЕВО МНЕ

*** 
Придите, рассеките «чрево» мне,
Созревший плод в нем не дает покоя.
Ждал повитуху с легкою рукою,
Хотел, шутя,  произвести на свет,
Дитя, на  все дающее ответ,
Но, как грибы, рождаются  вопросы,
И мир кругом такой многоголосый.
Я, может  быть,  в себе его убил,
Боялся боли и – переходил.





ДЖЕРИ

Большие уши лапами пиная,
Моя собака улицу читает,
Команд призывных будто бы не слышит
И, ногу поднимая,  пишет, пишет…
Он рядышком живёт, живёт - не служит,
Порой так увлечён, что, видя лужу,
В рывке незлобном шлёпает по ней,
Взрезая носом стаю голубей.
Наверное,  жить надобно иначе
И не «балдеть» от радости собачей,
А дорожить любовью человечьей,
Но извините, нечем, нечем, нечем...






СПАСИБО ГОСПОДИ  ТЕБЕ

* * *               
Спасибо, Господи, тебе               
За то, что я не стал богатым,
За то, что не был партократом,
За то, что не был демократом,
Что «кратом» не был я нигде.
За то, что мудро не сподобил
В себя кого-нибудь влюбить.
За то, что ты мне не позволил
В сердцах кого-нибудь убить.
Меж страшным выбором не ставил.
Невыносимо не пытал.
Мне совесть чуткую оставил,
 И, хоть я многого желал,
Не развратил меня удачей,
Спас от нелепостей в судьбе.
Имею столько, сколько трачу,
Спасибо, Господи, тебе!